В поисках свободы

***

Этери за много лет привыкла к определённому ходу жизни. Один и тот же кофе каждый день, одинаковый плейлист в машине, составленный больше пяти лет назад, когда она ещё не пережила свою последнюю трагедию — всё должно было быть таким и не меняться, чтобы думать о работе и не отвлекаться на бытовые проблемы. Но Женя всё меняет, как всегда врываясь в рутину ураганом. Темные слегка кудрявые после сна волосы путаются в тёплых объятиях, что жгут грудную клетку забытым чувством бесконечной нежности. Женя несмело отвечает на приглашение всё вернуть и понимает его, возможно, слегка иначе, всё крепче прижимаясь к плечу мокрым лицом. Тутберидзе её не любит, не умеет это делать. Тоненькие ручки медленно ведут по спине, заставляя сердце стучать чуть чаще, но женщина задвигает это ощущение в глубину, стараясь не обращать внимание на слезы, что скапливаются в уголках глаз. Перед ней больше не канадская девочка, а малышка, что когда-то пришла к ней, чтобы найти поддержку. — Спасибо, — Женя шепчет едва заметно, но Этери все равно слышит, улавливает её слова, чтобы не погибнуть в собственной жестокости. Тренер вдыхает родной запах молочной кожи, неуверенно обнимает исхудавшее тело той, кого скрепя сердце однажды отпустила, в ответ, не в силах сдержать слезы. Кажется, что мир останавливается в эту минуту, и ледяная стена между ними вдруг рушится. Но Этери прекрасно знает, что девочка рядом хочет не простой душевной близости. Её интерес был объясним и понятен. Пусть и взрослая, но все такая же травмированная судьбой, девушка стремилась познать теплоту и нежность там, где её не было, там где её не могло быть. Женю не научили различать чувства отрицательные и положительные, понимать тонкую грань между насилием и любовью. Этери хотела бы ей рассказать об этом, поведать о настоящих эмоциях. Но если взглянуть на её жизнь, найдётся ли там то, до чего так отчаянно пытается дотянуться Медведева? Холодные пальцы проследовали по позвоночнику в поисках незалеченной травмы. Общая боль растворилась в этом невесом касании, но пламя потери и тяжелых решений, что когда-то стали точкой для них, всё равно оставляет на ладони ожоги. Душевные раны не затягивались так просто, как бы женщине хотелось. — Прости, за всё, что было. Я слишком скучала по тебе, — Женя осторожно высказывает из объятий, осушая стакан воды, что стоит прямо перед ней. Женщина ловит сухость губ, чувствует, как горло пересыхает от прозрачной капли, что скатывается в ворот майки, цепляя за собой соль тела напротив и не может не прикрыть глаза, представляя какая картина откроется, если стянуть ненужную ткань. Тутберидзе не была уверена в том, когда это началось. Ей вообще не было понятно, как простое увлечение в один момент переросло в настоящую зависимость от этой тягучей сладости моментов рядом с этой девочкой. Когда девичье тело всё больше начало напоминать взрослое, тихонько формируясь в настоящее женское, несмотря на жёсткие диеты и ограничениях, при этом сохраняя хрупкость ускользающей юности? Когда Женя заставляла её ревновать ко всем и защищать от каждого парня? Этери хватает пачку сигарет с тумбы, стараясь не думать о том, как соблазнительно Женя проводит языком по губам, стирая влагу и привычную сладость кожи лица. Виноградный вкус мешается во рту с никотиновым оттенком боли от этой бесконечной встречи. Тутберидзе заворожено смотрит на пламя у бордового кончика, огонь почти доходит до засушенных губ, когда она, наконец делает последнюю затяжку. Их чувства, словно это пламя, что повторяет движение человеческое и стремится разгораться всё сильнее, но легко может потухнуть. Правда никакого ветра и дождя не хватит, чтобы окончательно прекратить этот пожар в душе. А маленькая искорка вполне способна вернуть всё на круги своя. Этери ненавидит себя за этот выбор, но ей просто хотелось чего-то особенного, стать кем-то большим, чем просто несчастной женщиной, и Медведева смотрела на неё именно так, своими чистыми лучезарными глазами проникая в глубину души. Ветер из окна врывается на кухню, озаряя все вокруг свежестью нового дня, как только бледная рука поворачивает ручку. Привычная пепельница у окна играет на солнце лучами свободы. Каждая грань отражает свет своим ребром и становится лозой, что чертит боль в сердце мелкими штрихами, обвивая тело. Тёплый и терпкий виноград сметается губами, запивается водою, чтобы не задохнуться, чтобы можно было выжить в этос безумии встречи. Женя двигается медленно, слегка перебирает ногами по кафелю. Этери прекрасно слышит это и вполне может все прекратить ещё до начала, но тело не в силах пошевелится, сделать хоть что-то. Сколько бы тренер себя не убеждала, не старалась украсть время у вселенной на раздумья, ей хотелось только этой безумной близости, нежных, но горячих поцелуев, способных убить неопытного искателя. Женя была для неё другим, не просто возможностью выплеснуть страсть. Ученица была и оставалась её болезнью, её главным страхом и уязвимостью. Тот кто знал это, легко мог использовать чувства и эмоции против — Этери отлично это понимала, но не могла молчать или лгать той, что так настойчиво желала внимания. Хрупкое тело прижимается к оголенным плечам женщины, тонкие руки с бесконечностью синих сосудов ведут от ног к груди и обратно, не останавливаясь, будто пытаются стереть страх и сомнения. — Вы такая красивая, Этери Георгиевна, — влажные губы оставляют следы на шее, смешиваясь с невесомыми касаниями. Женя знает чего добивается и хочет. Тутберидзе сдерживает стон, что рвётся из горла в ответ на этот шёпот. Медведева слишком давно не называла её так, не показывала свою настоящую слабость перед этими болезненными отношениями. Рука пробирается под тонкую майку, коротко оставляет ледяные метки на животе и выше, добираясь до скрытого неспешной тканью солнца за окном. Этери дышит слишком часто, чувствуя, как вздумается грудь, что принимается всё ближе. Женя молчит, но её безмерная, юная, так и несформированная душа совершенно пронзительно приближается, касается привычной волны волос, делая это утро всё более необычайно тёплым и нежным, несмотря на всю страсть в них обеих. Женщине даже немного страшно от того, как сердце разгоняет кровь волнами удовольствия вслед за движениями Медведевой. Фигуритку стоит остановить, схватить её за непослушную руку, что настойчиво желает проникнуть всё глубже, ищет пики нового удовольствия. Этери это понимает, но запах кожи рядом сводит с ума, крадёт последние остатки разума. — Мы не можем, Женька, — ладонь сжимает грудь, цепляясь ногтями за сосок, — так не должно быть. Её слова больше похожи на последнюю возможность спастись, чтобы потом не было больно, что ничего не сделано. — Ты сама не веришь в то, что говоришь, — ухмыляется девушка, выпиваясь зубами в тонкую ключицу, под отодвинутой белоснежной майкой. Девушка знает, что эту отметину никто, кроме любовников не увидит. Краснота рассветного солнца вперемешку с синевой морского бриза, так обожаемого обеими, расплывается в месте, что всегда закрывают пальто и длинные кофты, под которые никто не в силах заглянуть на публике. В личных диалогах и ночах могут спросить, сцеловать отметину, но всегда заметят, поймут, что не одни. Этери привыкла к этому. Девушка так чертила границы принадлежности, заставляя придумывать истории про слишком тяжёлые двери и скользкие полы. Никто не мог устоять перед обонянием Жени, её свежей прелестью. Тёплые, тонкие губы влагой проходились по шее, пока голова Тутберидзе без ведома откланялась в стоне удовольствия. Женя знала все точки, способные лишить тренера рассудительности. Тонкая синеватая нить на шее пульсирет от этого удовольствия, готовясь взорваться в любую минуту, пока чужие ладони отодвинули резинку белья, желая перейти грани со все большим нетерпением. — Я снова твой тренер, — Медведева водит холодными пальцами по внутренней стороне бедра, — мы не можем, мы не должны. Женя резко входит на последнем вздохе, не слушает доводов и вариантов разрешения. Этери их и сама не слушает или вернее не слышит, как тяжело на сердце от этих фраз. Фигуристка двигается рвано, прижимаясь губами к шее, держит тело тренера в объятиях, чтобы не упасть вдвоём прямо на кафель, покрытый трещинами. — Женька... В голове у женщины было слишком много причин, почему не стоит продолжать эту болезненную игру, почему нужно закончить это безумие до того, как появятся последствия, но она не могла. Последней и главной трагедией в её жизни Тутберидзе по праву считала эти бездонные янтарные глаза, где можно было бы найти еще одну вселённую, самую лучшую из тех, что когда-либо представляли. Этери думает об этом слишком часто, слишком сильно. Удовольствие, которое доставляет девушка лишь провоцирует эти бесконечные мысли о главном, о боли и страхе, которые следуют дальше, чем можно подумать. — Я не могу без тебя, — тонкие руки, прежде принимающее тело к себе, разворачивают Этери, едва отошедшую от сладкой истомы и прижимают к подоконнику их обеих. Женщина видит, как Женя ведёт её руку, стараясь приблизить их, украсть у вечности раздельно ещё десяток минут в безмерной страсти, что сжигает до тла. — Прикоснись ко мне, умоляю. Я устала заменять твои руки чужими, — Медведева глотает слезы, отпуская родные ладони на место, чтобы дать тренеру свободу действий. Этери поднимает глаза, утопая в весне, что так ярко блестит в глазах напротив. Это напоминает любовь и сегодня ей все равно на обстоятельства. Женщина ведет ладонью по ребрам, чувствуя каждую косточку на бледной коже, словно перед ней всё та же малышка, которая когда-то соблазнила её. Холодные ладони контрастируют с жаром молодого тела, что легко отвечает на ласку, любые ответные движения. Этери нужно лишь касаться ничего не делая, чтобы девушка взорвалась от этого душного внимания. Упругая кожа, холод ветра и маленькая фигурка в тонкой ночнушке на голое тело. Этери едва держится, чтобы не вспоминать самую первую аморальную связь, но девушка напоминала, своими словами и глазами не могла не рождать пересуды. Её образ в свете солнца слишком хорош, слишком нежен и наивен. В обществе Тутберидзе фигуристка превращается не то в ребёнка, что готов вырваться из глубины, не то в слишком взрослую даму с опытом в любой мелочи мира. Но в то же время эта беспечности встречи ускользает сквозь пальцы лишь частью её образа, кусочком боли, что они обе хранят в себе. В этом солнечном дне нет привычной жестокости друг к другу, но есть что-то большее, пылкое, но одновременно горячее. То, что обычно называют чувствами, догорающими на пепелище. Этери тянется к сигарете, зажигая её и слишком пронзительно чувствует чужое дыхание у себя на плече.