Имбирь и корица

      Не опьянение, вводящее в безвольное состояние экстаза, а тяжесть в груди, разливающаяся кипятком по всему телу. Вот почему его так тянуло к алкоголю. Горечь и тепло могли добраться до самых труднодоступных мест в его душе. Тяжесть в груди от алкоголя, которую впервые он сравнил с болью, была единственным, что заполняло пустоту внутри него.       Эмоции практически захлестнули, застревая комом в горле. Дыхание перехватило, и он коснулся ладонями шеи, которую недавно сжимали чужие руки, бесцеремонно лапающие его тело. Он чуть не задохнулся, увязнув в омерзительных воспоминаниях, грязью оставшихся на нем.       Одного удара по лицу было достаточно, чтобы прийти в себя. Федор болезненно прикусил губу и обнял себя за плечи. Он увидел открытую бутылку вина перед собой, которую прятал от отца в своей комнате — единственное, что осталось от его матери. Тошнило то ли от алкоголя, продолжающего распространяться внутри, то ли от осознания того, что ему понравилось. Это ощущение тепла внутри, сравнимого с объятиями.       Это ведь всего один глоток?..       Федор подорвался с места и забежал в туалет, наклоняясь над унитазом. Его вывернуло наизнанку, хотя желудок был пуст, за исключением капли вина. Желчь обожгла горло. Неприятные запахи особенно выделялись, отравляя обоняние, и с новым рвотным позывом он едва сдержался, чтобы его не стошнило снова. Он скатился вниз по стенке, зарываясь ладонями в волосы, и спрятал лицо в коленях, чтобы унять головокружение и не видеть сейчас себя в отражении зеркала: грязного, опороченного и мерзкого.       Как же хотелось спать.       Огромных усилий стоило подняться и привести себя в более-менее нормальный вид. От тепла вина внутри уже ничего не осталось, только тянущая мерзкая пустота, какая была до этого, а вместе с ней жуткое ощущение самоненависти. Воспоминания пролетали в мыслях как слайд-шоу, оставаясь на теле следом чужих прикосновений. Затылок после грубого столкновения со стеной до сих пор нещадно болел, отзываясь пульсирующей болью по всей голове. Похотливые голоса эхом продолжали отдаваться в голове, называя его отвратительным, и вместе с ними звучал его голос, умоляющего о смерти.       Федор поднял голову от раковины, встретившись со своим отражением в зеркале, и прижал руку ко рту, сдерживая очередной рвотный позыв. От бессилия Федор рухнул на колени и опустил голову на холодный кафель ванной. Слезы беспорядочно скатывались по щекам и разбивались о пол, а сам он не понимал, кричал или просто открывал рот, не способный издать ни звука. Все вокруг затихло, как будто он погрузился в воду и тонул, повязнув в глубине моря.       На спину приземлилась рука, и он от неожиданности подорвался. Тело пробил холод, когда перед собой он увидел отца. Как будто назло пришедшего в момент глубокого отчаяния. Федор обнял себя за плечи и попятился, ожидая боли, которая окончательно разрушит его. Он качнул головой, чувствуя тошноту, но отец, как будто бы издеваясь, стоял на месте. Федор осмелился на него посмотреть: он выглядел испуганным и, кажется, впервые в глазах этого тирана было что-то, похожее на жалость. Это выглядело так лицемерно на фоне того, что его отец вытворял раньше, и так омерзительно, что ноги Федора подкосились. Его снова вырвало. Рука на плече давила свинцовой тяжестью, не давая ни сопротивляться, ни убегать. Вместо удара отец обхватил Федора за плечи и помог подняться.       Отец был точно трезвый. И трезвый он был еще отвратительнее, чем убитый в хлам. От прикосновений Федора коробило, но ему не хватало ни физических сил, ни духа, чтобы сопротивляться. Отец проводил его до дивана и уселся рядом, привычно постукивая пальцами по натянутой ткани, и метал взгляд от выключенного телевизора обратно к Федору.       Последовал громкий звук открывающейся бутылки водки — отец собирался пить. Сердце, еще не отошедшее от прошлого кошмара, начало неистово биться. День и мучения казались бесконечно длинными. Федор крепко зажмурился, начав про себя отсчитывать до десяти и обратно. Отец опрокинул стопку — Федор понял это по тому, как тот прошипел. Он медленно открыл глаза, буравя взглядом отца исподлобья, наполняющего вторую стопку водкой. Но тот не стал ее пить, вместо этого обращаясь к Федору:       — Пей, — его голос звучал требовательно, но не злобно, как обычно. Федор знал, что трезвому отцу нельзя было отказывать. Нельзя было убежать. Он понимал, но от гадкого запаха алкоголя его снова начинало тошнить, и он непроизвольно замотал головой, вжимаясь ей в спинку дивана. Отец занес руку, и Федор инстинктивно прикрыл лицо, но тот просто взял рюмку и поднес ее к его лицу, заставляя убрать руки и выпить. Губы насильно разомкнули. Водка обожгла горло, стекая по подбородку, горечь во рту была невыносимой. Это не было похоже на ощущение после вина, это было настолько отвратительно, что он хотел умереть. «Приободряющее» похлопывание отца по его плечу не успокаивало, ситуация казалось еще более кошмарной. Федор потер заслезившиеся глаза и поднял их на отца — тот улыбался. Гордо, то ли за себя — «заботливого отца», то ли за «повзрослевшего сына».       Федора стошнило на ковер. Ненависть — к отцу, к людям, насиловавшим его, к жизни, — захлестнувшая его, была совершенно новым чувством. Она отзывалась камнем в груди, затмевая разум, и норовилась вырваться. Последняя капля здравого смысла и инстинкт самосохранения не дали ему сопротивляться, когда отец, которому явно сорвало крышу, влил еще одну стопку ему в горло.       Федор поклялся больше никогда не пить. Больше никогда не бояться этого никчемного, омерзительного человека, назвавшегося его «отцом».

***

      Вчерашний день был как в тумане. Он не помнил, как с улицы перекочевал в школьный медпункт — это не казалось важным. Его больше интересовало, почему он проснулся зажатым между руками отца. Федор аккуратно вынырнул из чужих «объятий» и, пошатнувшись, обступил блевотину на ковре и едва дополз до своей комнаты. Он рухнул на прохладную постель. Голова раскалывалась так, будто его раз десять приложили о стену. Вместе с ней болели ссадины на лице и синяк под коленом, оставленные насильниками. Федор не помнил их лиц. Он не помнил даже то, как убежал от них, отделавшись только ударами.       Федор не понял, как долго пролежал в кровати. Время тянулось медленно, а он как будто бесцельно левитировал над кроватью, находясь между сном и реальностью. Он с большим трудом поднялся с постели, поднимая взгляд на часы: половина одиннадцатого утра. Сна больше не было ни в одном глазу, хотя он сейчас как никогда хотел заснуть, чтобы не чувствовать ноющей боли во всем теле. Он, прихрамывая, добрался до ванной и остановился у зеркала, оценивая масштаб повреждений, и зря: на ключице красовался огромный засос. Он вздрогнул, закрывая глаза руками, чтобы не видеть этого. Федор опустил лицо в раковину, чтобы умыться холодной водой и прийти в чувство. Бывало и хуже — после тираний отца он так вообще иногда не мог подняться на ноги. В сравнении с этим пара синяков — сущий пустяк…       Но вчерашнее хотелось забыть, как страшный сон.       Федор ударил себя по щекам, сморщившись от пронзившей пульсирующей боли в висках, и проморгался, пытаясь вернуться в реальность от подробностей, которые всплыли в памяти. Внезапно ему стало очень душно. Он прошмыгнул мимо отца, оглянувшись на того всего один раз, но на собственное удивление не почувствовал страха. Только отвращение, отразившееся на его лице злобной ухмылкой. Ему стало мерзко от самого себя. Федор растер уголки губ, чтобы стереть с лица поганую улыбку, и отвернулся, уходя из дома прочь.       Оказавшись на улице, Федор почувствовал пустоту — зияющую дыру в груди. Как будто эмоции вырезали из него, оставляя его живым трупом посреди огромного мира. Он приложил ладонь к груди, чтобы убедиться, что сердце продолжает биться, а потом отстранил ее, чтобы рассмотреть. Тепло фантомом пробежало от запястья к пальцам и почти мгновенно улетучилось, оставаясь последним приятным воспоминанием в пустой голове.       Федор положил ладонь на лоб и зажмурился, сжимая виски. Другой рукой начал отбивать по груди в ритм своего сердцебиения, пока удары не стали такими сильными, что из груди выходил воздух. Руки бессильно упали, а болезненные ощущения немного приводили в чувство. Федор опустил взгляд в пол, сжимая кулаки, наконец чувствуя застоялый ком в горле и собирающиеся на ресницах слезы. Он выдохнул, дрожащей рукой вытирая глаза, и спрятал ладони в карманах, продолжая идти вперед.       Прохладный весенний ветер обдувал оголенные конечности, заставляя его ежиться. Это отрезвляло, избавляя от эмоций, но не давая снова провалиться в пустоту, хотя дыра внутри по-прежнему не собиралась затягиваться. Ноги сами вели куда-то, а на дорогу он не смотрел, пытаясь сфокусировать взгляд на обуви, но получалось плохо: глазах все плыло. Вокруг становилось шумно: стало больше машин и собралась целая толпа, разбредающаяся в разные стороны. Федор поднял голову и, щурясь, осмотрелся — он остановился возле массивных ворот школы. Это не казалось странным, что он пришел сюда, потому что именно в школу он сбегал от отца каждый раз. Хотя сейчас отозвалось тревогой внутри.       Вчера Федор не дошел до школы. И сейчас, увидев ее, он запаниковал. Ожидая увидеть кого-то, беспокойно оглядывался по сторонам. Мерзкие образы преследовали его в тенях деревьев и толпы, будто бы в ней затесались люди, которые хотели ему навредить. Он развернулся на пятках и почти сорвался на бег, но из-за поврежденной ноги не смог, поэтому очень быстро побрел прочь, метая взгляд по прохожим.       — Эй! — крик доносился откуда-то недалеко, но Федор не обернулся, только сжав ладони на предплечье сильнее. Казалось, что обращались к нему, и от этого становилось еще дурнее. — Э-эй, парниш!       Внезапно кто-то коснулся плеча и похлопал по нему, на что он вздрогнул и отскочил, оборачиваясь. Сердце на мгновение рухнуло в пятки, табуном отбивая по груди. Перед ним встал рослый парень, скорчивший недовольное лицо. Выглядел как обычный старшеклассник, но мозг все равно кричал «Беги!», а тело в оцепенении застыло.       — Ну ты, оглох что ли? — тот выдохнул, скрещивая руки на груди, и начал очень внимательно разглядывать лицо Федора. Зацепив взглядом засос на шее он сморщился. — Вроде живой. Я просил тебя остаться в медпункте вчера, ты зачем сбежал?       Федор прикрыл ключицу ладонью и поджал губы, отрицательно качая головой, на что старшеклассник удивленно выгнул бровь, наклоняясь, чтобы заглянуть тому в глаза. Федор не смог отвести взгляда от чужого, испытующего его. Старшеклассник положил руки на плечи Федора и сочувственно улыбнулся, и тот, на свое удивление, никак не отреагировал. Это прикосновение казалось не тяжелым, как отцовская рука, а легким и практически невесомым.       — Ты что, боишься меня? — он не смеялся, а его голос на удивление показался очень нежным. — Так-с, ну тогда давай сначала: я Коля, а ты парень, которого я вчера спас, а сегодня нам с тобой нужно идти в полицейский участок и давать показания против тех долбаебов, которые до тебя домогались, — от упоминания этого Федор пошатнулся, но крепкие руки на плечах не дали ему упасть, а Коля наклонился еще ниже, шепча практически в лицо. — Мы могли бы сделать это еще вчера, но стоило мне отойти, чтобы объясниться с директором, ты убежал, — он говорил не громко, но внятно, так, чтобы его было слышно. В чужих глазах негодование давно сменилось добротой, и Федор не понял внезапного желания утонуть в них. Как будто бы сейчас на него смотрела мама. — Я помогу тебе, поэтому, эй, давай ты доверишься мне и пойдешь со мной?       Он опустил взгляд, чтобы не видеть глаз Коли, и сделал шаг назад, сбрасывая с плеч чужие руки, и неуверенно кивнул. Ему не стоило соглашаться — навязчиво твердил мозг. Коля предусмотрительно отстранился и убрал руки в карманы, кивая в бок, дескать, идем за мной. Федор помялся и все же поплелся за ним, держась немного поодаль. Ему показалось, что на мгновение он перестал слышать свои мысли и видел только спину Коли, возвышающуюся перед ним, будто бы гора. Внутри впервые все было настолько спокойно, что ему показалось, что дыра в груди начинает затягиваться теплом. Это было похоже на то, что он чувствовал после вина, только лучше и умиротвореннее.       Коля постоянно оборачивался, чтобы Федор не сильно отставал от него, и каждый раз открывал рот, чтобы что-то сказать, но не решался. Видел, что Федор еще не готов, и тот был благодарен ему за то, что дает время собраться с мыслями. Солнце начинало немного припекать, и Федор задрал голову к небу, щурясь от ярких солнечных лучей, осмотрелся по сторонам и снова остановился на Коле. От школы они отошли уже достаточно далеко, и дорогу обратно он не запомнил: сюда он никогда не заходил. Они проходили через дворы, обходя детские площадки, обставленные деревянным забором, которые были разрисованные цветными мелками солнцем и цветочками с лицами.       — Иди вперед, — Коля обернулся и махнул рукой назад, показывая, что они пришли. Этот полицейский участок Федор узнал, потому что здесь он впервые увидел отца, когда тот загремел в камеру из-за драки, а его матери позвонили, как его жене. Отец выглядел жалко, что уж там: он был в стельку пьян, избитый, кричал, чтобы его освободили и крыл трехэтажным матом участкового, а маленький Федор очень наивно подумал, что тот смотрится очень круто. Он выдохнул и пошел вперед, перебирая вопросы, которые ему могли задать и варианты ответов на них, но, когда зашёл внутрь, из головы моментально все вылетело. Он задрожал, чувствуя, как паника подступает к горлу. Федор увидел их. Он вспомнил их, несмотря на то, что их лица были разукрашены фингалами — двое крупных мужчин, озлобленно проводящие его взглядом. Тот, что рыжий — срывал с него одежду и рокотал на ухо не то угрозы, не то слова успокоения, пока другой — мужчина средних лет, — дрочил, наблюдая за происходящим. Коля среагировал довольно быстро — прошмыгнул вперед Федора и встал с ним рядом, закрывая обзор, наклонился очень низко и прошептал:       — Все хорошо, пойдем, — он улыбнулся, хватая Федора под локоть, и провел подальше от его насильников. — У нас заявление в обе стороны, потому что я с ними немного повздорил, но тебе не нужно беспокоиться об этом, окей? Они ничего тебе не сделают, пока я зде…       Голос Коли растворялся в пустоте. Воспоминания, обрушившиеся на него тяжелым грузом, едва не повалили с ног. Голову пронзила острая боль, как после грубого столкновения со стеной. Из груди вышел практически весь воздух, а горло сжимали чужие руки, не давая сделать вдоха. Нечеловеческий крик, который издал Федор, оглушил самого себя, а следом рот заткнули грязной тряпкой. И снова это ощущение пустоты, как будто душа превращается в бездну, поглощающую эмоции. Руки безвольно повисли, переставая сопротивляться, а глаза застелила пелена; сознание медленно уходило, картинка перед глазами стала такой нереалистичной. Чужие зубы впились в кожу, но он не чувствовал ее, как и свое тело. Поясница прогнулась под чужой рукой и, когда джинсы начали грубо срывать с ног, в голове мимолетно пронеслось:       «Умереть». И он улыбнулся.       — Парниш! — настойчивый голос Коли наконец-то пробился сквозь глухой шум в ушах, и Федор очнулся, не сразу сообразив, что все еще находится в полицейском участке. Спину прошиб холодный пот. Коля сидел перед ним на корточках и тряс его за колено, обеспокоенно разглядывая побледневшее лицо. — Посмотри на меня. Смотри в глаза. Все закончилось, ясно? Ты в безопасности, — он улыбнулся, хотя выглядел по-прежнему тревожно, но этого было достаточно, чтобы Федор пришел в себя. Остатки волнения, отдающегося ускоренным сердцебиением, сходили на нет, когда он смотрел в чужие глаза, в которых находил успокоение. Коля перешел на шепот, — я здесь.       Он поднялся, не прерывая зрительного контакта, и сел рядом Федором, когда тот перестал выглядеть, как зашуганное животное. Федор многое хотел сказать сейчас о своих чувствах, о страхе, но выразил все в одном тихом, обнадеживающем «Спасибо».       — Устроили тут дочки матери, — цыкнул рыжий, вальяжно раскинувшись на кресле и подперев щеку рукой. Он изобразил рвотный позыв и продолжил бы представление, если бы Коля не бросил на него предостерегающий взгляд и не начал подниматься. Его остановила чужая рука на плече.       — Коль, не надо, — голос звучал незнакомо. Федор наконец-то обратил внимание на парня, стоящего возле Коли — тоже старшеклассник, на голову его ниже. Он удерживал Колю на месте и буравил взглядом рыжего и старика, поджимая губы, точно хотел съязвить, но не решался. Вместо него это сделал Коля:       — Язык у тебя лишний? — его голос звучал низко, почти угрожающе. Федор не понял, что произошло, но мгновенно замолчали все. Рыжий отвернулся в другую сторону, складывая руки на груди, а старик так вообще сжался, не осмеливаясь поднять взгляд. Федор наконец-то смог нормально разглядеть их — сами по себе они ничего не представляли. Хилое, похотливое отрепье. На их фоне даже его отец, не способный прожить без бутылки, казался чего-то стоящим. От мысли, что Федор не смог разобраться с ними, ему стало противно.       Когда какой-либо страх перед ними ушел, усталость накрыла с головой. Он положил голову на плечо Коли и получил вопросительный взгляд, но ничего не ответил, закрывая глаза. Коля под ним устало вздохнул и повернулся боком, укладывая голову Федора к себе на грудь и обнимая со спины. Находясь так близко, Федор мог чувствовать запах, который исходил от Коли — немного терпкий, но нежный — запах имбиря с нотками корицы. Он снова вернулся в вчерашний день, когда в полусне слушал Колю и наблюдал за тем, как тот обрабатывает раны и достает сломанное, но еще теплое после духовки имбирное печенье.       Он продолжал сидеть так, даже когда пришел участковый. Казалось, что все волнения наконец-то отпустили его, зато Коля держал. В самый нужный для него момент не дал упасть, потерявшись в своей бездне.       Только так же внезапно, как он пришел, он и исчез, не появившись даже на линейке в последний учебный день, где Федор искал его.