***
Два года назад.
Время остановилось: не как в любовных романах, где, утонув в омуте любви, герой переставал ощущать время рядом с любимым. Николай не знал таких чувств. Из раза в раз, как по расписанию, он снова падал — падал бесконечно долго, ожидая, когда наконец в лепешку разобьется о дно и там же сгниет. И вместе с тем время, едва ощутимо, все летело. Вот только он сидел перед Федором, отсиживая последнее занятие с ним, а сейчас он исчез, и осталась только пустая квартира и Саша, которая периодически возвращалась домой и снимала листы прошедших дней с календаря. Николая словно накрыла огромная волна, унесшая его глубоко в море, откуда он не мог добраться до берега и тонул, едва добравшись до поверхности. Крики «оттуда» доносились эхом и терялись в шуме воды, а маяк, освещающий путь суднам, не освещал путь только ему. Он не заметил, как оказался выставленным из квартиры: пустым взглядом наблюдал за Сашей, что шарилась в его карманах в поисках дубликата ключа, а потом мялась перед порогом, не решаясь захлопнуть дверь. Она закусила губу и нерешительно протянула ему пару купюр, прежде чем исчезнуть за толстой железной дверью, отрезающей их миры друг от друга. Не было больше дома. Ежевичная зима настигла внезапно — впервые лето было таким холодным. Пробираться сквозь глубокие сугробы было невозможно — босые ноги онемели. Тело бил озноб, а глаза все время норовили закрыться, но Николай продолжал бесцельно брести, пока не свалился на скамейку, ощущая, как сознание ускользало сквозь пальцы, а мир превращался в одну большую серую массу. Он провалился в сон — в сон, в котором его не существовало. Где не было совсем ничего. Николай чувствовал приближающийся конец и терпеливо ждал, когда наконец-то исчезнет в блаженном небытие. Он очнулся лишь раз, когда чья-то рука схватила его за плечо и начала тормошить, и тут же отключился, не разобрав ни единого крика, заглушенного сном… Первым, что бросилось в глаза, оказался белый потолок. Первой мыслью было то, что он наконец-то умер, пока он не почувствовал ноющую боль по всему телу и не убедился, что все еще жив. Николай не испытывал ни разочарования, ни облегчения — его душа уже давно рассеялась, а трупные личинки доедали мозг. Николай с трудом поднялся на локтях, лениво оглядываясь по сторонам: рядом с койкой стояла капельница, на тумбочке — фрукты и аккуратно завернутое письмо под тарелкой. Все как в обычной палате, только не ясно, откуда взялось все это. В окно стучала зеленая, пышная летними листьями ветка, а сквозь нее пробивались лучи дневного солнца. Вот только что ведь все замело снегом; только что он прилег на скамейку и прикрыл глаза, но открыв их, оказался здесь. Дверь в палату приоткрылась. Зашедший отпустил короткий вздох и бросил на тумбочку пакет, присаживаясь рядом с койкой. Николай сверил его безразличным взглядом, и наконец-то в его голове прояснилось: он понял, кто притащил его сюда. — Ты проснулся, — пробубнил себе под нос Сигма и, прочистив горло, продолжил. — Рад, что в этот раз нашел тебя не в петле — рад, что вообще нашёл. Саша так волновалась за тебя, идиот, не мог, что ли, позвонить мне? — его голос звучал очень устало, как будто он силой выдавливал из себя каждое слово. Николай не нашел, что ответить, и молча отвернулся к окну, притворившись глухим. Первая капля дождя ударила о подоконник. — Саша передала тебе книгу, чтобы ты не скучал. Она вообще много что передала, как будто тебе это может понадобиться, — Сигма саркастично усмехнулся и резко оборвал сам себя, протянув длинное «М-да…». Прикусив губу, он оглянулся на часы, готовый сорваться с места в любой момент — лишь бы не оставаться здесь. Капля за каплей дождь становился все сильнее, тарабаня по стеклу. — Коля, — вдруг отрезал Сигма, испугавшись собственного голоса. Николай невольно дернул головой в его сторону — он уже слышал этот тон. На мгновение ему показалось, что горло обхватила тугая веревка, перекрывая доступ к воздуху, и он задыхался. Резкая боль прошлась по скуле, в ушах зазвенело от чужого крика и боли. — Коля, — кричал голос в голове. — КОЛЯ! УБЛЮДОК, КОЛЯ, ЧТО ТЫ ТВОРИШЬ? Он зашелся в страшном кашле, судорожно вдыхая грудью воздух, и пытался не захлебнуться в собственных слезах. «Что я творю? Мне так больно, Сигма, мне больно…» Образ затхлого дома исчез, и вернулся больничный запах лекарств, когда рука Сигмы коснулась его плеча. Николай поднял на него удивленный взгляд. Точно. Это было в прошлом, сейчас он здесь. Он помотал головой в разные сторону, пытаясь избавиться от дурных мыслей — вместо них пришла головная боль. — Коля, — повторил Сигма обычным тоном, собирая вещи — смотря куда угодно, но не на него, — дождь усиливается. Мне нужно идти, ладно? Просто напиши, если что-то понадобится… »…но я все равно не отвечу» — мысленно дополнил за него Николай и вслух ответил сухим «Да», спрятав глаза за ладонью. Он знал, что должен был что-то сказать — объясниться в конце концов и попросить прощения, но внезапно на это не оказалось сил. Сигма действительно ушел, а Николай потерял последний шанс вернуть его.***
— Знаешь, я всегда хотела завести кошечку, — проталкивая чемодан в квартиру, бросила Алиса и облокотилась на его ручку, загораживая проход. Осмотрелась по сторонам в поисках чего-то живого, мурчащего, вздохнула и остановилась взглядом на зеркале, рассматривая новые, не существующие морщинки. — Чтобы мяукала, встречала после тяжелого дня, ласкалась… уныло как-то. У меня суд вычерпал все силы. Несмотря на ее слова, Алиса выглядела удивительно бодрой после долгой дороги и разговаривала сама с собой. Федор втиснулся между тетей с под завязку набитыми рюкзаками и сбросил их на пол, отвечая тихим «Ага…». Он не выходил из прострации с тех пор, как они с тетей вышли из зала суда и сразу сорвались на вокзал — мысленно он все еще находился в Москве. — Столько сумок взяли, чтобы забрать твои вещи из Москвы, а в итоге только относим обратно то, что привезли… Чемодан совсем пустой, — она вздохнула, сбрасывая каблуки, и, покачивая бедрами, прошла на кухню. Федор молча пошел за ней и только в последний раз опомнился — забыл снять обувь. В ушах все еще стояло заключение судьи, раз за разом повторяющееся у него в голове, а перед глазами стоял образ отца. Страшнее всего было встретиться с ним взглядом: казалось, что еще чуть-чуть и душа в нем рассеется, и он сорвется с места, помчится так далеко, где он не сможет достать его. Как это всегда происходило в детстве. Но отец был там — за стеклом, Федор — в зале, а рядом с ним тетя, не отходящая от него ни на миг. Суд прошел на удивление быстро. Оказалось, что Михаил — Федор больше не мог называть его отцом, — добровольно отказался от опеки над Федором и передал ее Алисе. Признался в том, что издевался над сыном, прокурор показал многочисленные записи из больниц, куда Федор часто попадал случайно — сбежав из дома и случайно заснув на скамейке. Сам Федор смог выдавить только пару подтверждающих слов и суд закончился. Михаила посадили на два года. Уходя из зала суда, он не взглянул на Федора, но по его сгорбленной спине казалось, что он вот-вот заплачет. Тогда Федор понял, что сможет простить его когда-нибудь. Когда станет счастливым. Федор вернулся в реальность, когда горячий чай обжег ему язык, и осознал, что он наконец-то дома. В своем настоящем доме, а рядом с ним — Алиса, его новая семья. — Смотри, — вдруг сказала Алиса, устремив взгляд в окно. — Дождь пошел. Когда заходили домой, солнце припекало, ни единого облачка не было… По кому небо плачет? Вернувшись в Питер, Федор даже не стал разбирать вещи — сходил в душ, чтобы смыть с себя грязь после долгой дороги и помчался к Николаю домой. Он даже не подумал о том, что стоило предупредить его, ведь тот жил не один, а со своей девушкой, и вспомнил об этом, только подходя к его дому. Переместил зонт в левую руку и достал телефон, чтобы напечатать сообщение Николаю, но статус «Был в сети неделю назад» очень настораживал. Теперь, когда обе его цели были выполнены — он встретил своего спасителя и подружился с ним, избавился от отца в своей жизни и обрел новую семью, даже встретился с Ваней в Москве, — Федор чувствовал себя опустошенным. Теперь его сердце просто билось, а он просто существовал. Он боялся, что его счастье — это просто иллюзия, что он проснется сейчас на своей кровати в Москве и увидит спящего на диване отца. Боялся, что сейчас из-за угла выйдет его тетя, Сигма, Ваня или даже Пушкин, и скажут, что он умрет послезавтра. Или кто-то уже умер, — Николай, — а он узнает об этом последним. Николай не появился в сети, зато к подъезду, прикрывая голову курткой от дождя, бежал Сигма. Федор бросился к нему, чтобы накрыть его своим зонтом. Тогда он понял, что значило его предчувствие и выражение «все еще только впереди».***
В палату заходили врачи. Николай пытался делать вид, что в порядке — говорил с ними, отвечал уклончиво, иногда — что не помнил. Запихивал в себя еду, зная, что за ним наблюдают, потому что не хотел снова оказаться в психушке. Не хотел долгих бесед с психиатром, не хотел слышать те же слова, что и в прошлый раз, подтверждающих его депрессию. Пытался дочитать книгу, которую передала ему Саша — он начал читать ее еще до того, как словил рецидив, — но не продвинулся дальше второй строчки. Эта книга выглядела как издевательство, как будто Саша хотела избавиться от последней вещи, к которой Николай прикасался в ее доме. Пустота овладевала им, он был до того смехотворен, что из глаз текли слезы. Николай хотел, чтобы Сигма вернулся и просто побыл рядом с ним. Он умолял врачей привести его к нему, но заранее знал, что тот не вернется — он слишком устал, чтобы тянуть его вверх, и оставил тонуть одного. Николай не мог винить его в этом, но так же не мог не делать этого. Целый день в больнице казался вечностью, но это было лучше, чем снова оказаться на улице. Думать было тяжело, но Николай заставлял себя делать это, формулируя целые предложения в голове, спрашивая себя, что будет дальше. У него было немного денег, которые ему оставила Саша, но он не был уверен, что их не украли, пока он лежал в отключке на скамейке. Сколько дней прошло с тех пор? Ощущение времени пропало уже очень давно. Сколько он там пролежал? Внезапно даже захотелось проверить телефон: узнать, кто писал ему, у кого можно было остановиться, остался ли у него вообще кто-то. Николай знал, что Сигма обязательно примет его у себя — поворчит, но примет, позволит остаться на столько, на сколько ему потребуется, чтобы прийти в норму. Только получится ли выздороветь? Он мог остаться на месяц, на два, даже на полгода, но хватит ли этого времени, чтобы собрать разбившееся на осколки тело по всему Питеру в единое целое? Только одно Николай осознавал хорошо: он не мог утянуть никого за собой. Он мог разве что… «Умереть» — возникла мысль в голове, заставившая Николая продраться сквозь настигающий сон. В голове мгновенно стало пусто, словно в пустыне, где редкие мысли были перекати-полем, которые приходили и так же быстро улетали, подхваченные ветром. Тогда он еще не захлебнулся. Тогда еще не превратился в ничтожество, кем боялся становиться, пока отчаяние не лишило его остатков достоинства и сил бороться. Стоило включить телефон, как тот мгновенно завибрировал. Десятки сообщений и несколько пропущенных от Саши, куча спама и флуда в дискорде, ему писал и звонил даже Федор. Тот, видимо, вернулся из Москвы и теперь искал его. Наверное, уже точно что-то узнал о его состоянии, возможно — разочаровался и бросил, а может продолжал пытаться связаться с ним. Как помяни черта — на телефон Николая, стоило ему только зайти в сеть, пришло новое сообщение. — «Я иду к тебе», — а сверху еще несколько: «Привет. Я вернулся в Питер. Можем встретиться?», «Напиши, когда сможешь», и совсем недавнее «Ты сейчас в больнице. Я приду, как только смогу». Так сухо мог писать только Федор. Саша бы добавила очень много знаков препинания, Сигма написал бы целую поэму с нотациями, но от него не было сообщений вообще, а Пушкин бы обязательно послал его несколько раз за молчание. Николай думал о том, как избежать встречи. Думал недолго, пока снова не провалился в сон, мучимый тревогой о завтрашней выписке. Вошедший присел на стул рядом с койкой и уставился на Николая — тот ощущал чужой взгляд сквозь закрытые веки и моментально проснулся. Долго притворяться спящим не получилось — присутствие второго напрягало, как будто его закрыли в камере один на один с надзирателем. Или хуже — с врачом. Николай открыл глаза. Тишина в палате стала настолько глубокой, что суета и разноголосицы за ее пределами казались невозможно громкими — если прислушаться, можно было четко услышать каждое слово. Тишина говорила о многом — она говорила точно больше, чем Николай смог бы связать в десятке предложений, если бы приходилось объясняться. Хотя он бы и не стал. Тишина не говорила только о том, почему из всех людей здесь оказался именно Федор — такой незначительный, фоновый персонаж в его истории, о котором он даже и не вспоминал, пока тот был в отъезде. Почему он смотрит на него так пусто? От его взгляда по спине пробежали мурашки. Николай не мог перестать смотреть в его глаза, будто они были продолжением его самого. — Привет, — сухо проговорил Федор и улыбнулся уголками губ, наконец-то уводя взгляд куда-то в сторону. Вдруг даже стало легче дышать. — Извини, что не предупредил тебя о том, что приду. Я узнал, что ты выписываешься завтра, поэтому подумал, что тебе нужна будет помощь с этим. Он хотел сказать что-то еще, но, задумавшись, не стал. Николай ответил только коротким «Ага» и снова закрыл глаза, стараясь отвлечься от ненужных мыслей и собрать их воедино — осознать, что ему только что сказал Федор, что ему стоит ответить и стоит ли вообще. — Да, — ответил Николай. Свел брови к переносице и разгладил рукой морщинки на лбу, тщательно подбирая слова у себя в голове. — Точнее, спасибо. Рад, что ты здесь, — он поднялся на локтях, принял полусидячую позу и даже улыбнулся — так, как мог. Затекшие после долгого лежания ноги ныли, но это не шло в сравнении окатившей его головной болью. Федор наконец-то расслабился. — Тебе есть, где остановиться? — словно между прочим спросил он, и Николай понял, как много знает — все. Начиная с того, что его бросила девушка и он остался совсем один, и заканчивая его депрессией. Николай вздохнул. Вся эта ситуация казалось ему какой-то неправильной: он должен был сдать сессию и выйти на заслуженные каникулы, уехать в Москву, чтобы повидаться с Пушкиным и провести замечательное лето, под стать подростку, но он снова оказался в больнице и не знал, куда пойти. От него все отказались, а помощь предлагал посторонний человек. — Нет, — ответил он. Вообще-то у него был дом, но он не хотел возвращаться в него — в закрытой квартире все еще оставался запах отца, а за каждым углом его ждал взгляд сумасшедшей матери, хотя их обоих уже давно не было в живых. Федор недолго молчал, прежде чем ответить: — Останься у меня, я помогу тебе, — сказал он так, будто не предлагал, а настаивал, и воцарилась тишина, нарушаемая только стуком капель об окно. Николай ожидал услышать что угодно, но только не это — только не от него. Впервые за долгое время внутри него загорелась надежда, что еще что-то можно было исправить. Федор прошептал что-то одними губами так, что Николай ничего не расслышал, а тот не стал повторять. — Я все сделаю для тебя, — сказал он тогда, про себя добавив: «Только больше не исчезай, ладно?».***
Дождь не прекращался уже неделю — все лил, роняя слезы неба, преданного землей. Алиса уехала в командировку — она вообще часто была в разъездах и практически никогда не была дома, так что Николай смог спокойно остановиться у них. Для Федора дни текли своим чередом: он просыпался, готовил завтрак себе и Николаю, а потом садился за учебники, готовясь вернуться в школу уже в десятый класс. Его ломало от безделья — он хотел снова устроиться на подработку, лучше — на несколько, но ему строго запретила это тетя. Да и сам он боялся оставлять Николая одного. Дни не отличались друг от друга, но впервые Федор чувствовал, что по настоящему живет. Не выживает, а просто существует и учится быть обычным подростком: переписывается с Иваном, даже зарегистрировался в социальных сетях. У него не получалось долго сидеть в них, зато он читал много книг, как в детстве, когда мама еще была жива. Ему казалось, что Николай тоже был в порядке. Он много спал, но иногда у него появлялись силы на то, чтобы встать с кровати и даже выйти на улицу пару раз, каждый раз отказываясь от компании Федора. В такие дни Николай уходил на целый день и возвращался только поздно ночью, сразу укладываясь спать дальше. Он практически не разговаривал с Федором, как будто нарочно избегая его, но заставлял себя есть хотя бы один раз в день. Федор смирился с этим. Ему достаточно было знать, что Николай просто дышал, поддерживая его всем, чем мог, поэтому не приставал к нему с разговорами и строил свою жизнь. Впервые за столько лет он смеялся так много. Федор читал книгу — ему нравилось наблюдать за чужими жизнями со стороны и находить для себя что-то, будь то чужие ошибки или успехи. Он оценивал действия героев со стороны, отмечая в голове новую информацию и записывая новые слова, а понравившиеся цитаты зачитывая вслух. За столько лет он позабыл, почему так полюбил книги, но сейчас вспомнил. Вибрация телефона, обычно стоящего на беззвучке, заставила Федора подорваться и выронить книгу. Он пошарил рукой по постели и нашел его у себя в ногах, тут же отвечая на звонок, не смотря на звонящего. — Алло! — прозвучал голос Вани в трубке. Услышав его голос, Федор воодушевился: переместил телефон к другому уху и прижал его плечом, убирая книгу на место. — Это что, твое ухо? Эй, остолоп, мы на видеозвонке. Ваня рассмеялся, а Федор недоуменно отстранил от себя телефон: на экране показалось довольное лицо Вани — нечеткое и иногда зависающее. Он и раньше звонил ему по видеозвонку, но Федор все никак не мог привыкнуть, так что только неловко откашлялся. — Смотри, Эйси тоже тут, — изображение Вани на мгновение исчезло — пока картинка зависла он залез под стол, — и тут же появилось, но вместо его лица показалась кошка, тычущая носом в камеру. Ваня усадил ее у себя на коленях. — Представляешь, Федя, я поступил! Поступил на бюджет в Питер! Я скоро приеду к тебе. Ваня лучился счастьем даже через экран телефона: он крепко обнял Эйси, так что та вырвалась из его рук и поспешно сбежала, но его улыбка никак не сходила с лица. Федор не чувствовал такой радости даже тогда, когда наконец-то встретился с Николаем, ведь он так скоро мог увидеться с Ваней. Своим первым другом. Они болтали долго — точнее, в основном говорил Ваня, а к середине присоединилась и Василиса. Федор не понимал, как можно было так долго разговаривать по телефону, но вовсе не был против, хотя очень устал еще в самом начале. Он узнал, что Ваня и Пушкин каким-то чудом подружились после того, как он уехал из Москвы, что Василиса отчислилась из университета и стала часто захаживать в церковь, где познакомилась со своим будущим парнем. Самому Федору рассказывать было нечего, но ему нравилось слушать. Он попрощался с Ваней и сбросил вызов, собираясь пойти проведать Николая и приготовить ужин, но нашел на столе в его комнате только записку: «Я возвращаюсь домой. Не ищи меня. Спасибо за все». Федор почувствовал, как мир уходит из-под ног. Блаженная пустота внутри вдруг наполнилась страхом, а в тексте его жизни появилась очередная запятая, словно высокая, каменная стена, в которую он врезался и упал. Так хотелось, чтобы его счастье продолжалось дольше, но его предчувствие, о котором он пытался забыть с самого приезда из Москвы, все же сбылось. Федор выбежал из подъезда в том, в чем был, и побежал вокруг дома, пытаясь найти Николая. В голове творился хаос, он перебирал варианты, куда тот мог направиться: к Сигме — может быть, он слишком устал от компании Федора, или к Саше —просить прощения, потому что осознал, что не может жить без нее. Николай написал, что возвращается домой, но где был его дом — был ли вообще, или он имел в виду нечто другое? Неужели… Он позвонил Сигме, но будто назло тот не отвечал, а номера Саши у него не было. Он побежал к ним домой, не обращая внимания на то, что выбежал в домашней одежде — благо, что они оба жили недалеко от его дома. Он не взял с собой зонт и промок до ниточки, но даже не замечал этого — снаружи была буря, а внутри него тревожное затишье, таящее нечто более страшное. Федор натолкнулся на Сашу около ее подъезда: она возвращалась домой с пакетами и очень испугалась, когда увидела его. — Николай с тобой? — без привета тут же спросил Федор, пытаясь отдышаться. — Коля? Нет его, а что с ним? — его тревога передалась и Саше, так что теперь она сама засуетилась, нервно оглядываясь по сторонам. — Может быть, он у Сигмы? Но я не знаю, где он сейчас, точно не дома… Федор без сил чуть не грохнулся наземь и едва доволок ноги до ограды, присев на нее. Он запустил в мокрую челку ладонь и закрыл лицо руками, пытаясь справиться с бешено стучащим сердцем. Николай снова исчез — Федор снова упустил его, оставил совсем одного и даже не знал, был ли он жив сейчас. «Пожалуйста, — беспорядочные мысли в голове собрались в одну единственную, — пожалуйста, найдись».***
В комнате не горел свет, но Николай и не нуждался в нем: он знал каждый угол в этом доме, о которые спотыкался много раз. Об ящик инструментов, торчащий из-под его кровати, когда поздно ночью он прокрадывался спать; о злосчастный кофейный столик, зачем-то расположенный на входе в комнату. Здесь никогда ничего не менялось, а сейчас этим и вовсе некому было заниматься. Пока мать была жива, в холодильнике всегда стояло несколько банок пива: она любила выпить после работы, а потом долго и муторно рассказывать, как прошел ее день. Ее слушал только пес. Отец же, будто мертвый, целыми днями лежал на диване и не подавал никаких признаков жизни. Если он выходил поесть — это было праздником, а о его смерти узнали случайно: собака стащила его мертвое тело с дивана и долго лаяла, пока мать не вернулась с работы. Она сошла с ума от уныния, а вскоре тоже умерла. В этом же доме Николай пытался уйти из жизни. Этот дом преследовала смерть. Николай поставил на стол пакет с банками пива и оглянулся в надежде, что сейчас из кухни выйдет мать и позовет его есть, а голодная собака набросится на него и станет облизывать. Но этого не произошло. Он открыл маленький холодильник возле кресла, за которым всегда сидела мать, и расставил по полочкам баночки, как делал это раньше: на открытую полку клал только две, а остальные в ящик, чтобы мама не пила слишком много. Каждый раз, возвращаясь из школы, он проверял их количество. Николай хотел включить свет, чтобы осмотреть дом и убедиться, что в нем ничего не изменилось, но именно этого он и боялся. Боялся, что, увидев прежний дом, он не сможет сдержать себя и убежит, как сделал это в прошлый раз, предав маму, чтобы наслаждаться жизнью, пока она страдала. Николай хотел плакать, но слез уже не осталось. Он выплакал их все еще в тот день, когда задыхающийся очнулся на полу своего дома и осознал ценность жизни. Вот только в живых уже никого не осталось. И причины жить тоже. Умереть здесь, вслед за всей его семьей, казалось не таким уж и плохим концом для него. Николай думал, что еще можно вернуться к прежней жизни, когда в беспросветной глубине увидел чью-то руку и ухватился за нее. Он даже всплыл на поверхность и увидел солнце, улыбнувшееся ему. Вот только водоросли, тенью прошлого запутавшиеся у него в ногах, тянули вниз, и он отпустил руку, чтобы не утянуть за собой кого-то еще, зная, что в следующий раз ему не хватит духу сделать этого. Тишина нагнетала. Николай не хотел оставаться наедине со своими воспоминаниями и включил телевизор, чтобы не слышать отголосков прошлого. Разлегся на диване, точно как его отец, открыл банку пива и сморщился от запаха: он по ошибке купил темное, хотя внешне оно выглядело так же, как и то, которое пила мама. Должно быть, со временем детали стерлись из памяти. Он никогда не любил темное, но сейчас стоило признать — ему понравилось: не вкус, а горечь, остающаяся на языке. В своей отчаянности он чувствовал себя не таким одиноким, когда пил его. Первая банка шла медленно — смакуя, думал о том, что пора бы остановиться. Вторая же — быстрее. Когда она закончилась, Николай потянулся к холодильнику, чтобы взять следующую, но не нащупал — он сам ведь спрятал банки в ящик. Это его остановило, но уже в следующую секунду Николай наплевал на свои же принципы, которые навязывал матери. Так шло время: он пил, смотрел глупые мелодрамы и засыпал под них, а потом просыпался из-за громкого плача тупой героини. Впервые время текло так быстро для него: Николай не заметил, как прошел целый день, но его все устраивало — такой жизни было достаточно для того, кто собирался умереть. Сквозь сон ему показалось, что кто-то постучал в дверь, а затем и зашел, но Николай не хотел просыпаться: сон был слишком сладким. А вскоре стало и тепло. — Коленька… Проснувшись, Николай решил, что все еще спит: в доме горел свет, а с кухни доносился шум воды и звон посуды. Он проспал не так долго, но казалось, что целую вечность, будто пробыл во сне несколько лет, а проснувшись, не узнал собственной квартиры. «Это всего лишь кошмар, — Николай не мог унять дрожь и остановить беспорядочные слезы, закрыв глаза ладонью, — всего лишь кошмар». Он не чувствовал себя более счастливым, чем сейчас: внутри него как будто заново родилась жизнь и даже запорхали щекочущие бабочки. Дышать было так легко, несмотря на забившийся от слез нос, а сердце вновь забилось и стучало так быстро, что Николай не поспевал жить за ним. Все это казалось нереальным, и он боялся проснуться. Ноги запутались в одеяле, когда Николай попытался встать. Утерев слезы, он глубоко вдохнул и улыбнулся, собираясь с силами, чтобы позвать: — Мам! Ответа не последовало, и Николай пошел на кухню сам. Он думал о том, как увидит ее сейчас и не сможет сдержаться: набросится на нее и снова разрыдается — она очень удивится, но крепко обнимет, прежде чем дать нагоняй, потому что не любит слезы. Николай умолчит о своем сне, мама начнет жаловаться на коллег, пока они будут есть, а потом, может быть, присоединится отец. — Мама… Мама стояла там, такая родная, нежная, настоящая… Уставшая, сгорбленная над раковиной, она вымывала посуду и не заметила подошедшего сзади Николая. Он обнял ее со спины. Внезапно она оказалась так далеко — совершенно недосягаемая, а в комнате начал мигать свет. Николай пытался бежать, ухватиться хоть за край ее платья, но его уносило назад, а иллюзия дома рассеивалась… Он проснулся от собственного крика в холодном поту. В доме все так же горел свет, а на кухне шумела вода и звенела посуда, как будто ничего и не произошло, но внутри Николая что-то надломилось. — Ты проснулся, — прозвучал знакомый голос, но не мамы. Рядом с диваном на колени опустился Федор, поставил на стол тарелку и протянул руку к его лбу. — Температура спала. Саша уже ушла, хотя ты, наверное, не слышал, как мы зашли — не пугайся. У тебя дверь была открыта, — он постарался выдавить улыбку, хотя сам выглядел так, будто вот-вот упадет в обморок. — Скажи что-нибудь, — Федор взял Николая за руку и приложил ее к своей щеке, судорожно выдыхая, как будто старался не заплакать, но слез не последовало. — Я так испугался, когда вместо тебя нашел записку. Почему ты ушел? Где ты? Жив ли ты? У меня было столько вопросов, я чуть не сошел с ума, пока пытался узнать хоть что-то, но никто ничего не знал, — он прикоснулся губами к руке и сжал ее в своих ладонях. — Я правда думал, что ты решил убить себя… Обычно молчаливый Федор только что превысил лимит слов на день. Николай даже подумал, что он ему чудится, но тепло его тела было вполне реальным, и он даже расслабился, наблюдая за тем, как отчаянно тот пытался объясниться. — Я приготовил печенье, пока ждал хоть каких-то новостей о тебе. Помнишь, — Федор выдержал паузу, набирая воздух в легкие, — те самые, которыми ты угостил меня, когда еще учился в школе. От тебя всегда пахло корицей и имбирем, когда ты проходил мимо в коридорах и улыбался. А потом ты исчез, а я искал тебя, прямо как и сегодня… Николай неожиданно вспомнил, как встретил Федора впервые и спас его, просидел с ним целый день в полицейском участке, а потом постоянно натыкался на его косые взгляды в коридорах. Вспомнил себя, и не смог сдержать горького смеха, потому что тогда он еще был живым. Федор поднял удивленный взгляд и не успел опомниться, как к его губам припали чужие. Николай держал его затылок, не позволяя отстраниться, и целовал так, будто пытался убить — не так, будто от этого зависела его жизнь, но так же отчаянно. — Спаси меня, — вдруг сказал он, отрываясь от Федора, — спаси меня, отплати за то, что ворвался в мою жизнь.***
Настоящее
В первый раз Николай сбежал, осознавая, что становится зависимым, но во второй насильно привязал Федора к себе. Он столько раз всплывал на поверхность и столько же тонул, но каждый раз тот прыгал следом за ним и вытаскивал его с самой глубины, раз за разом не требуя ничего взамен. И даже сейчас, когда у него совсем не было сил, Федор оставил немного места рядом с собой и позволил сесть рядом. — Спасибо, — сказал Николай и устроился у него под боком. За столько лет он научился благодарить — он не мог не говорить «спасибо» каждый раз, когда Федор позволял ему сидеть так. В молчании, слушая шелест страниц и греясь о чужое тело, Николай медленно ускользал в сон. Засыпая, он почувствовал невесомое прикосновение чужих губ к царапине на щеке, а затем и к рассеченной к губе. Он засыпал так спокойно, уверенный, что завтра проснется и начнется их обычный день: Николай как всегда проснется до рассвета и приготовит имбирные печенья с корицей, а потом Федор уйдет в университет и вернется только поздно ночью. Он проснулся, зная, что остался один, но не стал обегать квартиру, пытаясь найти его, потому что все равно бы не нашел. О присутствии Федора здесь вчера говорила только одна записка: «Я не извинюсь за то, что ушел. Молю, чтобы наши жизни больше никогда не пересекались, но надеюсь, что ты справишься и наконец станешь человеком. Спаси себя сам. Желающий тебе счастья, Федор».