иней

Панси прятала журналы под кроватью. Дело было не в том, что на них красовались голые женщины, а в том, что большинство из них были магловскими. Драко (который сам хранил похожий журнал, только с мускулистым парнем на обложке) не был озабочен тем, что его подружке нравились девочки, но вот за магловский журнал он бы с легкостью мог прекратить любое общение с ней или, того хуже, рассказать все cвоему отцу, чтобы тот обязательно связался с миссис Паркинсон. Панси знала, что тогда ей бы прочитали миллион лекций о важности чистой крови и отправили бы в Дурмстранг. Она не боялась жестких условий и холодной погоды, но только вот ей никак нельзя было уезжать из Хогвартса. По крайней мере до того момента, пока она наконец не предложит Грейнджер сходить в Хогсмид, или не подарит ей какую-нибудь умную книгу, или не окажется с ней вдвоем в пустом классе, чтобы поговорить, ну или… Сделать что-нибудь еще. Панси старалась не думать об этом “что-нибудь еще” и не потому, что у нее не было опыта, а потому что она слишком сильно боялась отказа. Ведь даже если Гермиона как-то сможет пересилить неприязнь и недоверие, чтоб провести с ней время и поговорить, то о чем-то большем мечтать не приходится. Она же такая… девчонка. Ей точно нравятся мальчики. Ходили слухи, что ей нравится Рон Уизли, этот неуклюжий обжора, который вечно ходит лохматым и вытирает грязные руки о мантию. Каждый раз, когда Панси думала о нем, ее передергивало от отвращения и она задавалась вопросом, как парни вообще могут быть для кого-то привлекательными. Разве что такие дуры как Лаванда Браун могут облизывать его лицо и противно пищать, сидя у него на коленях. Панси верила, надеялась и убеждала себя, что Гермионе такое совсем не нужно, она же слишком умная для него, слишком хорошая, слишком красивая, у нее покатые мягкие плечи и плавные движения рук, у нее властный певучий голос, длинные пушистые ресницы и уверенный, но в то же время мягкий взгляд карих глаз. Уже которую ночь Панси лежала на кровати, даже не взглянув на свои журналы, пялилась в потолок и думала о Гермионе Грейнджер и о том, что она скорей бы назвала всех этих разукрашенных слизеринок грязнокровками, чем ее. Потому что чистота крови не значит ничего, когда ты так безнадежно влюблена и совсем не можешь и не умеешь выражать свои гребанные чувства. В детстве Панси обожала своих родителей. Они дарили ей много игрушек и возили в разные страны. Мама всегда обнимала и целовала ее на ночь, а папа иногда читал ей книжки. Они мало разговаривали, но если говорили то всегда о том, как нужно себя вести, как правильно себя подать, о важности и ответственности ее фамилии, о том, что она обязательно должна поступить в слизерин. Иногда Панси было грустно, а когда она разговаривала с другими детьми из чистокровных семей, оказывалось, что родители у всех примерно одинаковые, словно говорящие куклы сделанные на одной волшебной фабрике. Были и те, у кого дела обстояли значительно хуже. Кого-то сильно наказывали: запирали в чулане или пытали всякими неприятными заклятиями. Когда Панси слышала эти истории, она обычно не расстраивалась, а очень злилась и не понимала, почему некоторые взрослые ведут себя так несправедливо. Но однажды, когда она пожаловалась об этом маме, та накричала на нее и сказала, чтоб Панси не смела лезть в чужие семьи и портить им репутацию. С этого момента девочка поняла, что не всегда стоит открыто выражать свое недовольство, куда лучше хитрить и манипулировать, пользоваться благами своего положения. Она мысленно заключила с собой договор и запечатала все свои невыгодные и неуместные эмоции. Она будет скрываться, возможно даже вступит в фиктивный брак, а потом накопит достаточно денег и сбежит так далеко, что никто и никогда не узнает в ней прежнюю послушную девочку. И вот: она выбрала слизерин, она подружилась с Драко Малфоем, потому что он был самый влиятельный на факультете, она не мешала ему издеваться над младшекурсниками, она позволяла ему и его дружкам называть всех подряд грязнокровками и даже сама пару раз произнесла это слово. И если честно, Панси не чувствовала вину. Она просто делала все, чтобы выжить. Большую часть времени она не анализировала свои поступки и свою жизнь, скорее плыла по течению. Но иногда (очень редко), когда становилось особенно тяжело, она запиралась в комнате и разбивала какие-нибудь предметы, била подушки и мебель, один раз даже плакала. В такие моменты Панси уговаривала себя, что когда-нибудь эта жизнь закончится и наступит другая, такая, в которой ей не нужно будет притворяться. Остается только дотерпеть и дожить, еще один подъем, еще один завтрак, еще один скучный урок, еще одна нелепая прогулка с Драко, Крэббом и Гойлом, еще один ужин… Это был ужин в жаркий июньский вечер, перед отъездом учеников. Многие уже покинули школу, но Панси чертовски сильно не хотела домой, поэтому оставалась до последнего. В тот день она надела дурацкий золотой браслет, который ей подарил дедушка на рождество. Она уже выходила из зала, угрюмая, перед предстоящей поездкой, как вдруг ее окликнула Гермиона. - Панси, ты уронила..., - голос звучал не очень дружелюбно. Она как будто злилась, что слишком вежливая даже со своими врагами. Паркинсон закатила глаза и развернулась. Первое, что она увидела это пушистый сноп волос отливающий золотом в лучах вечернего, но еще яркого солнца, а затем недоверчивый напряженный взгляд и слегка изогнутую густую бровь. - Что? - вышло по привычке грубо и она тут же почувствовала вину, но не подала виду. - Браслет, - Грейнджер покачала в руке тонкое золотое украшение. Неловкость и странное, неизвестное до этого ощущение окутало пеленой, прямо как на квиддиче, когда она долетала до парящих облаков и не видела ничего перед собой, но чувствовала воду и густой воздух. - Ты возьмешь или...? - Гермиона перестала выглядеть раздраженной и недовольной и теперь, кажется, просто была в замешательстве. Панси не сказала ни слова, странные чувства настолько выбили ее из колеи, что в три широких шага она подошла к Грейнджер, схватила браслет и вышла из Большого зала, так быстро, словно ее там и не было. После она сотню раз прокручивала этот момент в голове, и ей казалось, что она просто это все придумала. Просто солнце как-то так упало, и вечер был такой, момент совпал, так бывает в жизни, но это ничего не значит. Ведь она столько раз думала, что влюбилась, а потом на утро от внезапных чувств оставались только разводы косметики на лице и подушке и ничего больше. Панси так привыкла чувствовать пустоту, сроднилась с ней и совсем не желала ее чем-то заполнять. Не о чем переживать, ведь после летних каникул ее отпустит, и она опять будет целоваться со всякими девчонками на тусовках в тайне от их парней и просто ждать новой жизни, как и раньше. Но в первый же день, в первую же секунду, как она увидела Грейнджер в сентябре, в мягком бежевом свитере и с умной и хитрой улыбкой на губах (она говорила о чем-то с Джинни Уизли), Панси поняла, что ее совсем, ни капельки не отпустило. Она смотрела на нее в тот момент слишком долго, так долго, что Драко заметил и отпустил какой-то комментарий про “грязнокровку”. Паркинсон очень сильно постаралась не злиться, она сжала зубы и отвернулась. - Только не говори мне, что ты в нее втюрилась, - прошептал Малфой на ухо, больно схватив за запястье. Панси, натренированная годами лжи, прыснула от смеха, да так натурально, что Драко тоже засмеялся и с облегчением расслабил свое противно-идеальное лицо. А потом заговорщическим тоном снова зашептал ей на ухо: - Я слышал от Блейза, что Гринграсс по тебе течет, хочешь устроим вам свидание? - Я сама могу устроить себе свидание, - отстраненно ответила Панси, не выражая ни заинтересованности, ни раздражения. - Это точно, - и он снова засмеялся, через несколько секунд теряя интерес и оставляя слизеринку в покое. Гермиона тем временем встала, чтобы поприветствовать своих друзей, сначала она обняла Поттера, долго и с радостью, а потом Уизли немного неловко и быстро. Панси не заметила, как случайно прикусила губу до крови. Сентябрьское солнце освещало пушистые темные волосы и веснушки на чуть смуглой коже, а Панси все смотрела, не моргая, надеясь, что никто больше не заметит этого взгляда. Или ей уже было все равно.