Демоны тоже поют

Этим утром (а точнее сказать ночью) я проснулся от того, что перепуганная Нагасаки начала быстро трясти меня и что-то мычать. Я нехотя приоткрыл более-менее видящий глаз. Она стояла на носках, чтобы дотянуться до второго этажа кровати и всё продолжала дёргать моё плечо и мычать что-то на своём языке. — Что такое? — сонно спросил я, потирая глаза, которые вот-вот закроются. Нагасаки схватила меня за руку и, не переставая мычать, будто пыталась что-то сказать мне, стала указывать куда-то в сторону ванны. — Ладно, хорошо, — выдохнул я и стал спускаться с кровати, попутно надевая очки. — Пойдём. Что ты там увидела? Она потащила меня через спящих на полу Хиросиму и Короля к душевой. Открывая дверь, я ожидал увидеть что угодно: призрака, какое-нибудь неведомое чудовище или что-либо ещё, способное напугать бедную девочку, но то, что предстало моему взору, заставило сердце буквально остановиться. На холодном кафельном полу душевой лежит бездыханное тело. Вены вскрыты лезвием бритвы. Голые рёбра в крови. Во рту кляп из грязной футболки. В воздухе витал запах смерти, который невозможно было почуять за пределами комнаты. Но сейчас я его чую. Нежить мёртв. Я вижу его труп. Слышу молчание его громкой души. Я лежал и спокойно спал, пока умирал мой состайник. Я ничего не почувствовал… Ноги подкосились и я рухнул на пол прямо в проходе, заставив Нагасаки вздрогнуть. Видимо, через открытые двери смертный дух всё-таки пробрался в комнату, или же Король с Панком просто услышали моё падение и решили проверить, всё ли в порядке. Всё совсем не в порядке. Увидев то, что только что видел я, парни тут же бросились будить остальных. Естественно, в шоке были все. Кто-то не сдержался и блеванул на пол, кто-то плакал, а кто-то, как я, замер и не мог выдавить из себя ни одной эмоции. — Нужно сказать Чёрному Ральфу, — решил Эвридика. Все уставились на меня и я понял, что попал. Я не готов. Я не могу. Не могу просто пойти и сказать ему, что 12-летний мальчик, за которого я был в ответе, вскрыл себе вены. Нет, не могу! Я смотрю на ребёнка с футболкой в зубах и не могу отвести взгляд. Он заткнул себе рот, чтобы никого не разбудить. Но я же мог почуять. Я же мог, верно? Я всегда мог… Начинает тошнить. Меня рвёт. Я отворачиваюсь в сторону, но всё равно капли рвоты попадают мне на голые ноги. Растираю остатки ужина по лицу и всё же пытаюсь встать. Панк придерживает меня ещё пару секунд, пока я соберу мысли в кучу. Я освобождаюсь от лишних рук и, опираясь на стены, бреду к выходу. В коридоре невероятно холодно, а из одежды на мне только огромная футболка Короля, больше его самого, и нижнее бельё. Руки дрожат. Ноги совсем не держат. Кажется, что я вот-вот упаду в обморок. Перед глазами труп ребёнка. Меня тошнит. Мне страшно. Хочется упасть и разреветься прямо здесь, посреди холодного коридора. Но я иду. Чёрт, я даже не знаю, куда иду. Вокруг настолько темно, что даже собственных рук не видно. Но ноги сами несут меня к кабинету Р Первого. Оказавшись перед дверью, я не знаю, что делать. С одной стороны, нужно рассказать ему. Ральф единственный воспитатель, который буквально живёт в Доме. Но с другой стороны, что я ему скажу? Что я хреновый вожак? Что не уберёг собственное дитя? Так я это прекрасно понимаю и выслушивать одно и то же ещё и от Ральфа не очень хочется. Я прижимаюсь головой к ещё более холодной двери и тихо стучусь. Тишина. Я хочу постучаться ещё раз, но за дверью раздаётся заветное сонное: — Да. Я жду. Входить совсем не хочется. Спустя примерно полминуты Ральф не выдерживает и сам открывает дверь. — Какого чёрта? — спрашивает. — Доброе утро, господин Ральф, — говорю я и сам поражаюсь своему голосу. Слишком тихий, готовый в любой момент просто исчезнуть. — Приношу свои извинения за столь ранний визит. Боюсь, нам больше не к кому обратиться. — Чего тебе? — вздыхает Ральф, потирая переносицу. — Нежить… — в горле ком. Мне невероятно трудно даётся это слово, но я перебарываю себя и говорю через силу, ещё тише, чем до этого. — Мёртв. Ральф смотрит на меня шокированным взглядом. Я знаю его. Ещё недавно я сам смотрел такими же глазами на тело мальчика в своей ванной. От воспоминаний о том зрелище, ещё оставшийся в желудке ужин готов выйти уже целиком и я сглатываю. — Его нашла Нагасаки, — затараторил я. — Вы, скорее всего, её не знаете, но она хорошая… — Ближе к делу, — перебивает меня нервный воспитатель. — Он лежит в душевой, — уже шёпотом говорю я и закрываю глаза, только бы не видеть реакции Ральфа но мои слова. — Перерезал вены. Во рту… футболка, — по щеке течёт первая и единственная слеза. Я не позволяю себе показывать себя другим с такой позорной, невыгодной стороны. — Он… Он не издал ни звука. Никто не знал. Я не знал… — То есть, — Ральф был вне себя, но страшно мне было не от его гнева, а от осознания того, что абсолютно всё, что он сейчас скажет будет правдой, — твой состайник умирал в соседней комнате, а вы все просто дрыхли? — Мы не знали, — я боялся открыть глаза. — Мы ничего не знали. — Но вы же должны были почувствовать. Хоть что-то! — Нет, — шептал я, яростно махая головой. Мне всё же хватает смелости открыть глаза и посмотреть в лицо Р Первого. — Мы ничего не должны. Мы не всемогущи. Смерть — это вам не какой-то дешёвый парфюм, который можно почуять даже не принюхиваясь. Она непредсказуема. Никогда не знаешь, когда и к кому она придёт. Мы не боги и не могли предугадать то, что случится. Поэтому, я прошу вас, хватит винить моих Чертят во всех смертных грехах. Они ни в чём не виноваты. Если уж и винить кого-то, то только меня. За то, что не доглядел, за то, что не смог дать ему то, что было нужно. Но не за его смерть. К ней я не имею никакого отношения. Сейчас я прошу вас не отчитывать меня. Я прошу вас о помощи. Помогите, — я был готов упасть на колени перед Ральфом и буквально умолять его. — Сделайте что-то. Что угодно. Мне на это смелости не хватит. Я замолкаю, а Ральф смотрит на меня удивлённо и даже шокировано. Ещё никогда я никого не умолял с таким рвением. Он тяжело вздыхает и идёт вглубь кабинета. Берёт фонарик и, оттолкнув меня плечом, выходит в коридор. Ральф идёт быстро, а я за ним не поспеваю. Да я и не пытаюсь. Я просто бреду сзади в кромешной тьме и не могу представить, что теперь будет. Что будет дальше? Скорее всего, всё вернётся на круги своя и о малыше Нежити все забудут так же, как забыли обо всех, кто умер в этих стенах. Ральф входит в Котёл, а я прислоняюсь к коридорной стене и падаю на пол, не решаясь зайти в собственную спальню. Да, я боюсь. Боюсь увидеть лица своих состайников. Боюсь тела, что лежит сейчас на полу душевой. Наверное, я теперь больше никогда не смогу зайти в ту злосчастную комнату. Хотя, кто знает? Возможно, я тоже когда-то забуду про маленького мальчика, приносящего с собой улыбку и радость. Не знаю, сколько я так просидел, но, когда Ральф вышел из комнаты, мне так и не хватило сил посмотреть на него. Я опустил глаза в пол и пытался сдержать приступ рвоты, который преследует меня всё утро. За Ральфом несётся шлейф смертоносного духа. На руках Р Первого сейчас мой ребёнок. Но я не могу заставить себя посмотреть на него. Так и смотрю в пол, зажав рот руками, только бы не закричать. Воспитатель уносит с собой смерть, а я так и засыпаю на холодном полу коридора перед дверью в родной Котёл.

***

Я вижу сон. Обычно, сны не приносят ничего хорошего и это настораживает. Всё вокруг белое, словно я вдруг оказался в раю, но эта белая гладь абсолютно пустая. Я оглядываюсь в надежде найти хоть что-то, но не вижу ничего, кроме, выжигающего глаза, света. До моего слуха доносятся какие-то странные шорохи сзади. Я оборачиваюсь и не могу поверить собственным глазам. На меня смотрят десятки — а может даже сотни, — детей самых разных возрастов и патологий. Они окружили меня. Колясники и ходячие, с руками и без, глазастые и незрячие… И среди них 4 взгляда: Помпей, Волк, Макс и Нежить. Я чувствую их взгляды на себе, будто кто-то прислонил раскаленный металл к моей коже. Помпей и Волк смотрят с ненавистью. Макс и Нежить — с сочувствием. Помпея я презирал. Он был полным кретином, не имеющим и доли мозга, чтобы понять, что всё, что он делал было абсолютно бессмысленно. Волка я не любил, хотя это слабо сказано. Он считал себя богом. Единственным достойным быть Хозяином Дома. Мы с ним сразу не поладили, ещё как только он присоединился к Чумным. Нежить я любил, как собственного сына. Он был единственным лучиком света в нашем аду. Ну а Макс… Макс был для меня настоящим идолом. Я был готов поклоняться ему. Каждое его слово, каждое движение рук я ловил и берёг в своём сердце. Но, узнав о его кончине, я вдруг понял, что совершенно ничего не чувствую. Я боготворил его, но его смерть не вызвала во мне совершенно никаких эмоций. Я просто не мог в это поверить. Думал, что со мной что-то не так. Как я могу не плакать вместе со всеми и не кричать о том, как мне жаль? Тогда-то мне на помощь и пришёл Эвридика (тогда он был ещё Марсом). Он насильно тащил меня за пределы комнаты, заталкивал мне в рот еду и заставлял общаться с людьми. Наверное, тогда я и влюбился в него и это была уже настоящая любовь, а не простое обожествление. И вот сейчас среди сотен глаз на меня смотрят 4 человека, игравшие хоть немного важную роль в моей жизни. Я пытаюсь не сталкиваться с ними взглядами и рассматриваю окружающих, но, в какой-то момент, замечаю среди них Лося. Воспитатель времён прошлого выпуска. Всеобщий любимец. Слишком добрый. Слишком идеальный. Он стоит и, как раньше, улыбается так тепло, что сердце начинает таять. Может, я пришёл слишком поздно, чтобы понастоящему полюбить его, но мне всегда казалось, что есть в Лосе какой-то подвох, хоть и не знал, какой именно. Вдруг, в голову приходит абсурдная, но до жути похожая на правду мысль: всё это — люди, встретившие свою смерть здесь, в Доме. Их тела могут быть похоронены где-то в Наружности, но души навсегда останутся здесь. Меня пробирает дрожь. Неужели это намёк? Неужели я тоже окажусь среди них? Просыпаюсь я от сильного пинка. Это Судья решил напомнить о себе. — Вставай, — холодно отрезал он. Я покорно встал, натянул очки и поплёлся за воспитателем в сторону нашего класса. Там Судья сел за учительский стол, а я стал перед ним, как вкопанный, не в силах произнести ни слова. Не знаю, сколько длилось это молчание, но для меня оно было словно пытка. Наконец, мой палач решил сжалиться. — Мне очень жаль. Я кивнул. Спустя ещё минуту тишины воспитатель нанёс новый удар. — Это сделал кто-то из ваших? -При всём уважении, но мы бы никогда… — Да, знаю, — перебил мня одумавшийся Судья. — Прости. Просто я уже не знаю, что и думать. 12-летний пацан кончает с собой самоубийством, — он смотрит на меня, в надежде понять, что могло послужить причиной. — Ты не замечал за ним ничего такого? — Если бы кто-то из Чертят заметил, они бы сразу сообщили об этом мне, а я вам. У нас с такими вещами не шутят. — Да, знаю, — повторяет Судья, убирая сальные волосы назад. — А что ты думаешь по этому поводу? — Я думаю, — вздыхаю я, — что он заслужил лучшего. Лучшей жизни и лучшей смерти. Увы, я не смог ему этого дать. — Но ты же вожак, — от этих слов меня передёргивает. — Да, я вожак. Я в ответе за своих ребят. Но я не могу быть ответственным за их души. То, что находится в их сердцах — для меня такая же загадка, как и для вас. Поэтому не надо вешать на меня все земные грехи, только потому что я вожак. — Ну не зря же вас Чертями прозвали. Значит, есть в вас что-то не от мира сего, — хочет сменить тему, я это понимал. Мне и самому неприятен этот разговор. — А нас не спрашивали хотим ли мы спускаться в ад. Возможно, нас и прозвали Чертями, потому что знали, что спокойной жизни у нас не будет. Все мы будем гореть в аду, господин Судья. Просто кто-то спустится туда раньше, а кто-то позже. Ну а мы горим уже сейчас. — И почему же? — Не знаю, — пожимаю я плечами. — Может, таким образом мы искупляем грехи прошлых жизней? Кто знает? Я лично уже ничего не знаю. Ничего не понимаю. И раз уж я перестал что-либо понимать, то как вы можете делать вид, будто всё понимаете? — Я тоже ничего не понимаю, — честно отвечает Судья. — Вот и хочу разобраться, что, чёрт возьми, творится в ваших головах? — Мы и сами иногда не знаем, что там творится, поэтому не стоит вам лезть в наши головы и искать в них какой-то смысл. Воспитатель тяжело вздыхает. — Свободен. Я киваю и выхожу из класса. Только сейчас я замечаю, что вокруг двери столпилось куча народу. Впереди, конечно, стояли несколько Логов, которые, скорее всего, бежали за нами ещё от самого Котла. Они видят меня и замирают. Все в курсе. Все всё знают. Я набираю в грудь воздух и волочусь через весь этот сгусток болезней в сторону родины. Все расступаются передо мной и замолкают, словно перед ними какой-то царь. Но какой из меня царь? Сгорбившийся, полуслепой бездомный с улицы в чужой грязной одежде. Вот, как я сейчас выгляжу. Но меня это совершенно не волнует. Я хочу спать. Я хочу закрыть глаза и не видеть никого и ничего. Никаких людей, никаких призраков. Только сплошная чернота. Но это непозволительная для меня роскошь. Я вхожу в спальню. Все в сборе. Ждут. У всех в руках по бутылке с каким-то горючим. Хиросима с Нагасаки тоже тут, но у Нагасаки вместо алкоголя в руках кружка чая, ещё горячего. Я становлюсь в центре, так, чтобы все меня видели. Фармацевт протягивает мне подозрительного вида настойку. Минуту все молчат. Наконец, я собираюсь с мыслями и поднимаю бутылку. — Да будет благословенна душа нашего дорогого состайника, — больше мне нечего сказать. Дионис кивает. — Да будет так. Все кивают в ответ и мы пьём. Пьём в память о почившем. Из комнаты в тот день так никто и не вышел.