Квартира 52

Родной маленький город Ливая уже не тот, что в детстве. Это можно увидеть хотя бы по статистике населения — с каждым годом число жителей уменьшалось и уменьшалось, пока не остановилось на двадцати тысячах человек. Пятнадцать-двадцать лет назад людей в Шахтовом находилось в четыре раза больше, но тогда не было такой беды с работой. Одна из трех шахт закрылась из-за истощения запасов, другая из-за взрыва, а вот третья продолжала тихо заниматься добычей, а вместе с ней оставшиеся два десятка тысяч человек. Много причин хотеть уехать из Шахтового: тут и нехватка рабочих мест; трагедия с погибшими в завалах шахтерами; исчерпанные ресурсы; плохая репутация криминального центра, сохранившаяся после бескровного переворота в стране. До этих событий город, может, и не расстраивался, но поддерживал себя в чистоте и приличии. Бывало, что его посещали туристы, интересующиеся пригородами Митраса или конкретно этим добывающим краем. Но теперь, проезжая пустынные улицы на такси, оставалось лишь с грустью сказать, что это время безвозвратно ушло. Последние двадцать лет изменили и Ливая, и его малую родину. У него появились шрамы на лице, бельмо на глазу; боли в правой ноге, из-за которых он должен ходить с тросточкой, а если предстоял долгий путь — то и вовсе пересаживался в коляску. Появился опыт, профессия, новые привычки; он сумел влиться во взрослую, самостоятельную жизнь, не скатившись еще в самом начале, как случается со многими сиротами. Наверняка можно было сказать что-то еще, но личные превращения (за исключением в одночасье полученных травм) он редко замечал ввиду их растянутости во времени. А вот впечатления от нового Шахтового можно сравнить с прыжком в бассейн после сауны — очень контрастные. Когда Ливай оканчивал школу и выпускался из сиротского приюта (в который загремел после своего пятнадцатилетия, ведь дядя Кенни, не почитав закона о совершеннолетии, исчез и кинул племянника жить самостоятельно), то даже представить не мог, что захочет вернуться обратно. И вот, в тридцать восемь, он вновь тут. В угасающем месте с вечно обшарпанными домами, бугристым асфальтом, неухоженными разросшимися деревьями и облупившейся краской на металлических оградах. Где за всю дорогу от вокзала до съемной квартиры Ливай насчитал на улице меньше тридцати человек. Но именно в этой опустошенности, поначалу угнетающей, было зловещее очарование старых фотографий, заставляющее сильнее присматриваться к окружению. Ливай и не ждал, что Шахтовый будет в расцвете сил. Он вернулся сюда не ради того, чтобы навсегда остаться или получить головокружительные перспективы. Ему бы встать крепко на ноги после заработанной травмы на производстве (во время сварки трубы взорвался автоген). Его накоплений и выплат от завода хватило на реабилитацию, оплату жилья и годовое обучение на оператора-логиста — в цеху работать расхотелось совершенно. Затяжную безработицу он, как холостяк, позволить себе не мог: и скучно в четырех стенах, и врачи поговаривают о третьей операции, и кошелек сильно похудел. Во весь рост встала срочная нужда влиться в нормальную жизнь, но при этом не ту, старую, а новую. Ливай подумал, что вариант набраться опыта на не самом востребованном предприятии в маленьком городе, где нет нужды далеко ходить, будет для него лучшим. Может, в тишине и отдалении от Митраса он поймет, что ему от жизни надо, чего ему хочется больше всего после потери основной работы и природных, ничем не ограниченных возможностей тела… Именно эти размышления проложили ему путь к полупустому девятиэтажному дому в Шахтовом. В нем он снял квартиру за скромную сумму — хозяйка скинула пару тысяч, только увидев сложенное инвалидное кресло, которое Ливай затаскивал в межквартирный коридорчик. Она сердобольно пояснила, что сбросила цену из-за отсутствующих соседей, но Ливай уже поднаторел в маскировке жалости. Разоблачать женщину не было никакого смысла, просто факт, информация к сведению — к тому же снижение платы это всегда приятно. Маленькая трехкомнатная квартирка с устаревшим интерьером (ковер на стене, напоминающие горшки плафоны на люстрах, массивный шкаф с отверстием под телевизор в гостиной, деревянные рамы и обои не первой свежести) пусть и была отмытой, но всем своим видом говорила о том, что тут давно никто не живет. В ванне вентили открывались со скрипом, мелкая плитка напоминала отделение травматологии в больнице, куда Ливай загремел после неудачного падения с велика в овраг — где его рука встретилась с торчащей арматурой. Фаянсовая раковина со следами ржавчины всем своим видом сетовала на старые водопроводные трубы, ну а пожелтевший, измученный чистками унитаз явно просил прекратить издевательства. Хозяйка с рябым лицом тревожно следовала из комнаты в комнату за потенциальным квартиросъемщиком и натянуто улыбалась, отчего бдительность в Ливае тоже вытягивалась, как струнка. Внутренне она начинала играть мелодию, знакомую с детства — блатняк под кодовым названием «Плохие незнакомцы сделают из меня котлету». Он достался ему в наследство от Кенни, то был лейтмотив его бандитской жизни, который укоренился в Ливае и всегда бренчал на фоне, когда случалось выбирать — довериться или все сделать самому. Последний вариант долго был в приоритете, однако с плохо работающей ногой и невидящим глазом приходилось много раз полагаться на помощь прохожих. Поэтому Ливай эту песню задвигал куда подальше довольно часто, и этот день не стал исключением. Ему подумалось тогда, что хозяйка попросту переживает за непрезентабельность квартиры, вот и все. После долгожданного «сойдет» они оба вздохнули с облегчением. В распоряжении Ливая оказалось много времени, чтобы убедиться в безопасности жилья. Платил он в срок, хозяйка всегда отзывалась в мессенджере, никто не докучал. Ничего сверхъестественного не разражалось ни в пределах четырех стен, ни в доме. Окна на кухне выходили на небольшой дворик, в спальне — на дорогу с массивной бетонной остановкой напротив. По утрам к ней приезжал автобус, чтобы привезти всех инженеров к складам и зданиям, где работают «офисные» специалисты, а потом возвращался, чтобы увезти обратно. Помогая себе тростью, Ливай проходил детскую площадку, оккупированную выросшими, сбившимися в крикливую компанию школьниками, поднимался на третий этаж пешком, хлопал дверьми и, скрипя линолеумом, доходил до дивана или кровати. Лежа он прижимал вымоченную в холодной воде тряпку к ноющей ноге. Боль в колене с переездом в Шахтовый стала терпимой, порой ее вообще не было, но одна только память о ней заставляла Ливая осторожничать и не делать лишних движений. После получаса отдыха, проведенного один на один с белесой листвой тополя в окне или с бормотанием радиопередачи, шумящей из кухни, он вставал и принимался за домашние дела. Готовил, мыл, чистил, упражнялся, смотрел кино и по вечерам гулял перед сном. Тихая, размеренная жизнь — спустя два месяца Ливай к ней привык так же, как и к жизни в Митрасе. Но все равно сложно было сказать, нравится ли ему тут или нет. С одной стороны здесь он получал опыт работы, зарплату, накопления. Продолжительные боли в колене ушли, это именно то, чего он от врачей и добивался! Но Шахтовый жил по-своему, не как энергичная, деловитая столица. Этот город как огонек на выгоревшем большом кострище — дровишки ему еще подкидывают, но каждый раз загадка — последнее ли это полено или нет? И непонятно, то ли чуйка, которую держат по ветру, верно улавливала всеобщую подавленность, то ли сказывалось восприятие Ливая. Он вычитывал свое — будто Шахтовый, город детства, воплощал печальную юдоль работяги, однажды искалеченного и больше ненужного. Обреченного ожидать конец. Разумеется, это связано с его недавним прошлым. Полтора года назад он пережил серию неприятных медицинских операций, последовавших за ними раздумий о смысле существования своей бренной туши на Земле и унылое лежание в квартире. Ему, от природы энергичному и бойкому, пришлось много сидеть взаперти и терпеть свою немощь. Несладкое времячко. У него бывали мысли, что это конец. Что скоро придется подбивать итоги. Даже надпись на надгробии придумал: «Не дал людям сделать из себя котлету. Однако недооценил сварочный аппарат!»... Но конец все никак не наступал, приходилось возвращаться к живым, сгибать колено, ездить по врачам и учиться обслуживать себя. И тут — Шахтовый, который полностью впитал депрессивный настрой. Ливай ныне ему, конечно же, не поддавался, не из такого он теста, чтобы поддаваться местной атмосфере. Но все же ощущал незримое давление над собой. Угнетение всего живого. От редкого звука движущегося лифта ночью легко проснуться. На втором этаже лампочки постоянно выкручены, и находиться там неприятно. В целом жизнь в полупустом доме не сахар: то алкаши оккупируют первый этаж, то лифт не чинится неделями, а лестничные площадки и лестницы стоят грязные. Соседей не выловить, из жителей Ливай до сих пор мог считаться знакомым лишь с хозяйкой — и то они встретились ровно два раза: во время сдачи квартиры и еще разок, когда она навестила его после месяца проживания. Ну хоть мусорный самосвал приезжает через день, и на том спасибо. Смотря на все это Ливай вечерами чувствовал себя призраком, крепко привязанным к заброшенному зданию. Тоскующим по людям и невидимым для них. Шахтовый ныне ничего общего не имел с Шахтовым из воспоминаний — теперь это будто призрак самого себя. Загадочное и одинокое место.