История пыли

Маленькая провинциальная деревушка не была готова к таким потрясениям. Крики, визги и завывания маленького мальчика были слышны даже в отдаленных домах. Их не могли перекрыть ни лай собак, ни шум трассы, ни даже сам Господь Бог, если бы он того хотел. Но Бог на ту деревушку в тот день не смотрел вообще. Если бы смотрел — не допустил бы происходящего, потому что, если не для этого он существовал, то для чего вообще? Пыль на проселочной дороге поднимается густыми желтоватыми клубами. Пыли так много, что тяжело дышать. Пыль оседает в легких, щиплет глаза, пачкает одежду и, кажется, даже пробирается сквозь нее, прилипая к коже. — Я с вами не поеду! — мальчик вопит. — Я никуда не поеду! — мальчик визжит. — Оставьте меня! — воет маленький мальчик. Он брыкается и пинается. Хватает женщину за длинные волосы, сильно дергая. Она шипит и пытается уклониться, но мальчик не отпускает. Он замахивается и бьет наотмашь, маленькая ладошка прилетает женщине точно в висок, и та, скорее от неожиданности, чем от боли, охает и расцепляет руки. Мальчик падает на землю, но быстро поднимается и бежит прочь. Бежит и бежит, продолжая выть. Мальчик пытается вытереть лицо: пыль и слезы мешают ему нормально видеть. Но пыли так много, что у него ничего не выходит — он только разводит больше грязи на маленьком опухшем личике. Он спотыкается и падает, больно проезжаясь коленками по мелким камешкам. Он вскрикивает, но вновь поднимается и бежит. — Ну все! — из машины с воплем вылетает мужчина и бежит за ребенком следом. — Не надо! — кричит женщина ему вслед, но никто ее уже не слушает. Она попыталась. Сделала, что смогла. Мужчина догоняет ребенка за считанные секунды, и схватив его за руку, сильно дергает на себя. Крик на секунду обрывается — мальчик падает и прикусывает себе язык. Он барахтается, пытаясь вырваться, но у него ничего не выходит. Он может лишь беспомощно барахтаться, поднимая маленькими ножками еще больше пыли. — Я не поеду! — Я у тебя не спрашивал! — Ты сломаешь ему руку! — Мама, у него кровь! Маленькая деревушка не была готова к таким потрясениям. Как и маленький Чан, которого только что силой затолкали в детское кресло и насильно пристегнули к сидению. Он все еще орет, все еще пытается вырваться, вновь размахивая руками. Мужчине прилетает в глаз, и тот, не в силах больше сдерживаться, отвешивает мальчику пощечину. Девочка рядом, что чуть постарше брата, вздрагивает и жмурится. Мать охает и отталкивает мужа от ребенка. — В машину, быстро! — рявкает он, захлопывая дверь. — Я не хочу уезжать! — Дорогой, но нам пора домой. — Я останусь с бабушкой! — Тебе надо вернуться к занятиям. — Но сначала ты будешь наказан! — отец злобно зыркает в зеркало заднего вида и дает по газам. Семья покидает маленькую деревушку, чтобы не вернуться в нее полным составом уже никогда. Чан просыпается от телефонной трели и со стоном садится на кровати. Мама. Кто еще может звонить в 7 утра? — Сынок, с Днем Рождения! — бодро произносит она. — Спасибо, — зевает Чан. — Ой, я тебя разбудила? — Да, — отвечает Чан, но прежде, чем она успевает извиниться, добавляет, — но это ничего. Мне все равно пора было вставать. Ложь. Вся первая половина дня была у него абсолютно свободна. Он специально так подстроил свое расписание, чтобы в День Рождения можно было хоть немного отоспаться. Не вышло. Но мать не виновата в том, что он забыл отключить телефон. Мать вообще ни в чем не виновата. Поэтому он предпочитает соврать. — Ну и хорошо. Домой сегодня заглянешь? Чан трет лицо свободной рукой и осматривается. Домой. А он, по ее мнению, где сейчас находится? В канаве? Он тихонько вздыхает. Мать не сказала ничего дурного. И конечно она не считает его самостоятельную жизнь чем-то неправильным. И под домом она, конечно же, имеет в виду их с папой дом. Тот, в котором Чан вырос и которого теперь так старательно избегает. — Нет. Дела, — сухо отвечает он, — прости. Я потом, хорошо? — А я хотела что-нибудь приготовить… — растерянно отвечает мать. На самом деле, она не ждала другого ответа — Чан не был в Пусане уже несколько лет. И всегда ссылался на дела. — Прости, — так же сухо извиняется он. Ему не жаль на самом деле, но такие уж у их общения правила: каждый говорит, что должен. Так всем спокойнее. — Я думала, терапия помогает, — как-то невпопад говорит женщина. Чан весь сжимается в малюсенькую молекулу, готовую к большому взрыву. Вот сейчас он откроет рот и выскажет все, что думает на этот счет, но… Тогда бы это значило, что терапия не помогает. — Помогает. У меня правда дела, мам. И я уже опаздываю. Спасибо, что разбудила. И за поздравления спасибо, — и, не дожидаясь ответа, он отключается. Интересно, был бы его терапевт доволен такой беседой?.. Наверно, нет. Чан выключает звук на телефоне — мало ли, кто еще решит позвонить? — и заваливается обратно на кровать. — Горжусь тобой, — сонно вздыхают рядом, — почти не нагрубил женщине, которая подарила тебе твою никчемную жизнь. — Заткнись, — беззлобно отбивает выпад Чан, дергая на себя тонкое одеяло. — С Днем Рождения, кстати, — чужая рука слепо двигается по постели, пока не нащупывает плечо Чана. — Спасибо, — Чан похлопывает сжимающую плечо кисть, — давай еще поспим, а? Возражений не находится. Хенджин возникает на пороге их квартиры после обеда. Красивый до невозможного. С собой он приносит кучу блестящих шаров и торт, а еще приводит Чанбина, который тащит коробку со всем остальным. — С Днем Рождения! — кричит Хенджин, тут же вешаясь другу на шею. — Спасибо, — улыбается Чан и кивает Чанбину, мол, поставь здесь. — С Днем Рождения, — куда более спокойно поздравляет Чанбин, протягивая другу руку. — Минхо, я знаю, что ты тут! — Хенджин, не церемонясь, сбрасывает кеды и несется в спальню. — Давай, расскажи мне, каково это — встречаться с дедом? — О боже, ты все еще жив, — вяло откликается Минхо. — Твоими молитвами! — Едва ли. — Сынмин придет? — спрашивает Чан тихо. Он вообще-то никого сегодня не звал, но знал заранее, что все примерно так и будет. Они дружили с Хенджином не первый год и прекрасно знали, как сильно он любит вечеринки. Он бы разрыдался и, очевидно, впал бы в кому, если бы Чан признался, что не хочет никакой вечеринки. Они с Минхо даже думали уехать за город на пару дней, чтобы отделаться от всего этого шума максимально безболезненно, но быстро поняли, что Хенджин их раскусит и поедет следом. Или смертельно обидится. А доводить Хенджина до смертельной обиды не решался даже Минхо. — Должен. Если найдет, с кем оставить Чонина. — О, это что? Не весь табор соберется? — Чан притворно морщит губы. — У Чонина скоро экзамены. Ему сюда нельзя. Ты ведь знаешь их родителей. — Так сами бы с ним и сидели. — Тогда их семья бы по миру пошла с протянутой рукой. — Но без Сынмина эти двое все тут разнесут. — Будем надеяться, Бог сегодня на нашей стороне. Сынмин пришел, но к тому моменту Хенджин успел дважды поругаться с Минхо и поклясться, что сидит с ним за одним столом в последний раз. Минхо, конечно же, сделал вид, что ему абсолютно на это плевать. Таким уж он был: любил задеть за живое, но на все выпады отвечал подчёркнутым равнодушием. Хвана это просто вымораживало в нем. Наверно поэтому он сошелся с Чанбином, а не с Минхо, хотя изначально оба были в одинаковых условиях. Чанбин был спокойным и собранным, но, когда было надо, жару давал чуть ли не больше, чем Хенджин. Он умел быть грубым, когда это было нужным, и нежным, когда близкие в этом нуждались. Большую часть времени он был просто спокойным, что в целом уравновешивало их пару. Он не боялся одернуть Хвана, когда тот слишком распалялся, а самому Хвану нравилось, что он — главный побудитель к активности в жизни Чанбина. Без него он бы вообще из-за компа не вылезал, днями и ночами накидывая биты и правя тексты Чана. Что касается Минхо — он любил своих друзей. Правда любил. В нужный момент он всегда был рядом. Всегда готов был дать честную оценку. Занять денег, привезти лекарства, забрать Чонина из школы. Проблема была только в форме, в которой он все это преподносил. Он всегда был холоден или груб. Не выбирал выражений. Смеялся, когда ему было смешно, а не когда ситуация располагала. Поэтому плохо сходился с людьми. Поэтому Сынмин, Хенджин и Чанбин были его самыми давними и единственными друзьями. Только они в свое время смогли настроить свои фильтры восприятия таким образом, чтобы видеть его настоящего. Хенджин тоже видел. Просто это не мешало ему злиться за каждую колкость, словно бы это могло что-то изменить. В жизни Чана они все появились очень вовремя. Ему нужны были друзья, когда он только переехал в Сеул — и вот он познакомился с Чанбином, который ходил с ним на одни курсы саунд-продюсеров. Чанбин ввел его в тогда еще свою компанию. И вот спустя 3 года они все сидят на кухне в квартире Минхо и Чана и переругиваются. Минхо стал кем-то большим, чем просто другом, тоже в очень подходящий момент. Чан делал успехи в терапии. Наладил проблемы с доверием — насколько мог. Адаптировался к жизни в большом городе — насколько мог. Психотерапевт спросил, не одиноко ли ему. И Чан понял, что не может ответить «нет». Минхо в душу не лез. Не спрашивал, как дела. Не спрашивал, почему Чан не ездит домой даже на праздники. Он спросил только: — Хочешь, я останусь с тобой? Все ведь разъехались. И Чан понял, что хочет попробовать с ним. Помимо появления секса, в их жизни мало что изменилось. Ну, теперь они еще жили вместе. Чану с ним было хорошо и спокойно. У них были общие друзья, они понимали интересы друг друга: Минхо хвалил его музыку, а Чан мог часами смотреть, как Ли танцует. Это ли не залог счастья? — Взаимопонимание? — уточнил психотерапевт. — Так ты описываешь ваши отношения? — Это плохо? — Я думаю, ты должен спросить это у себя. И Чан почему-то сразу понял, что ответ ему не понравится. И он ненавидел себя за то, что действительно задался этим вопросом. Все ли он дает в этих отношениях? Все ли получает, что хотел бы получать? Точно ли Минхо — тот, кто ему нужен? Им ведь действительно хорошо вместе. Минхо — один из немногих, на кого Чану никогда, действительно ни-ког-да не хотелось сорваться. — Но такие люди есть и кроме него, — заметил психотерапевт, — почему ты не допускаешь мысли, что появятся другие? Кроме твоих друзей и Минхо? — Да кому я вообще нужен еще? — невесело усмехнулся тогда Чан. — Так, ребята, уже поздно, — замечает Сынмин, — мы либо расходимся, либо перестаем орать. Я больше с соседями договариваться не пойду. — Но у тебя ведь к этому талант, — замечает Хван, — я бы так никогда не смог. — Ты бы закатил драму и выставил все так, будто это они виноваты во всей этой ситуации, — добавляет Минхо. Хенджин возмущенно открывает рот, но затем кивает, мол, так бы все и было. — Чанбин бы попытался откупиться. Или начал извиняться, как будто от этого зависит его жизнь, а не административный штраф, — продолжает Минхо, — я бы довел все до выселения. А Чан… — Очевидно кого-то бы избил. Ага, — заканчивает Чан за него. Основная часть терапии против проблем с доверием заключается в том, чтобы начать доверять. Поэтому Чан нехотя и очень осторожно, но рассказал друзьям обо всем. Почти. О проблемах с родителями. О том, как иногда срывается на людей ни за что. О том, что переехал в Сеул, чтобы разобраться с этими проблемами, потому что дома у него это сделать точно бы не получилось. И все, как ни странно, это поняли и приняли. Странно — для Чана, конечно же. Остальные были готовы услышать от него что угодно. Ну, кроме признания в симпатии к малолетним мальчикам и убийстве. Хотя нет. Чанбин бы не простил ему любви к попсе. Хенджин — отсутствия интереса к фильмам и полную неотесанность в вопросах хорошего кино. Сынмин не терпел грубиянов (кроме Минхо). Минхо… Минхо бы не простил ему многого, судя по рассказам о его бывших. Но Чан ни под одну статью из того списка не попадал. — Мне нравится твоя необузданность, — улыбнулся Минхо. Это было простым заигрыванием. На самом деле, Минхо просто было плевать. Он не видел в этом проблемы. Реши Чан вдруг начать распускать руки — его бы выгнали раньше, чем он бы дотянулся. А пока он злится на абстрактных людей за пределами их жизни — ничего страшного. Так он говорил. И это в нем немного пугало. — Если все проблемы из детства, — Хенджин завел свою любимую волынку. В школе он мечтал стать психологом, но потом понял, что фотография ему как-то ближе. Сейчас он заканчивал факультет искусств. — Получается, здесь только у Чанбина было нормальное детство? — Э? — удивился Сынмин. — А я чего? — Ты зависим от одобрения родителей. Иначе бы столько не возился с младшеньким, — отмахнулся Хенджин. — А может я просто люблю своего брата? — Моя сестра меня тоже любит, — вставил Чан, — но это не помешало ей свалить учиться в Америку. Она строит свою жизнь, а я — свою. Никто ни с кем не нянчится. — Ты не обижайся, но тенденция сваливать из отчего дома при первой возможности в вашей семье явно на что-то намекает, — ответил Сынмин. Он не обиделся — он вообще редко обижался. Просто констатировал факт. — И она вообще звонила сегодня? — спросил Минхо. Он знал, что нет. И он знал, что Чана это расстроило. — Другой часовой пояс. Дела наверно, — ответил Чан, пожав плечами, будто ему было все равно. — Оправдываешь ее. Вот, — Хенджин тыкнул в него пальцем и посмотрел на Сынмина, — кто любит свою сестру. А ты ищешь одобрения родителей. — А ты королева драмы, привыкшая, что иначе ее семья вообще не замечает, — парировал Сынмин. — Возможно, — пожал плечами Хенджин, — а может просто привык смотреть на истерики матери и закрепил мысль, что такое поведение — норма. Кто знает? Я еще не был у психотерапевта. — А стоило бы, — тут же оскалился Минхо. Хенджин посмотрел на него так, словно едва сдерживается, чтобы не плюнуть ему в лицо. — Ну а ты, — Чанбин поспешил защитить своего парня, — в чем твоя проблема? Привык закрываться от вечно орущих родителей? — Скорее, что всем в любом случае не до меня. — Тогда ты бы не был таким саркастичным, — Сынмин потер подбородок. — Это талант, а не детская травма. — Лучше бы в танцах был таким талантливым, — Хенджин засиял, увидев возможность больно ткнуть друга. Он вскочил, заливаясь смехом, и убежал на балкон. — Тебя мороженый парень устроит? — буднично спросил Минхо. — Давай не будем проверять, — попросил Чанбин. — Я думал, он бросил курить, — заметил Чан. — Почти. Но «Отель Дель Луна» свел на нет все наши старания. Он очень переживает за Айю. — Как ты его терпишь вообще? — Любовь, Минхо. Попробуй ради прикола. Минхо посмотрел на Чана. Улыбнулся едва заметно и опустил взгляд. То, что он не ответил, говорило об очень многом. Спустя 3 месяца они расстались. Это не было чем-то спонтанным. Они не ругались. Просто однажды пришло время поговорить о них, и оба поняли, что никаких «них» больше быть не может. — А были ли они вообще? — спросил Минхо, рассматривая свои руки. — Никогда не понимал, любишь ли ты меня. Или, может, просто доволен тем, что я есть? — Я тоже не понимал. Но скорее второе, чем первое, — честно ответил Чан, смотря в окно, — прости. — Да чего уж там, — усмехнулся Минхо, — я и не думал, что у нас будет лав стори в стиле Хенбинов. Я, наверно, тоже тебя не очень-то любил. — Ты говоришь это, потому что так чувствуешь или чтобы защититься от боли? — Не знаю. Может, потому что должен что-то сказать. За окном стояла пыль. Ежегодное корейское приключение с технической пылью, что окутывала практически всю страну на несколько месяцев, в этом году пришло немного раньше. Все понадевали маски, выходили только в крайнем случае и перемещались крайне осторожно: видимость в городах была так себе. Чан находил это все крайне метафоричным и мечтал однажды написать об этом песню. Но материала не хватало. До этого дня. — Ладно, — вздохнул Минхо, — я пойду. Займись поисками квартиры, хорошо? Я тебя не гоню, но давай не затягивать. — Мы останемся друзьями? Минхо помолчал. — Знаешь, мне все-таки больно. Давай потом об этом поговорим. Он надел маску и вышел. В окно Чан видел, как его силуэт постепенно скрывается в пыли. Чан открыл балконную дверь и глубоко вдохнул. Чистое самоубийство, на самом деле, но ему это было нужно. Пыль забилась в ноздри, осела мерзким привкусом на языке и забила легкие. Чан закашлялся и закрыл балкон, обессиленно падая на пол. Пыль. Все дело в ней. Чан ненавидел пыль. «History of Dust» становится настолько популярной, что с ними связывается агентство. Не сказать, что сильно большое или известное, но у них есть деньги на продвижение, которых нет у Со и Чана. Правда — продвижение еще нужно заслужить. Для начала им предлагают писать песни на продажу. Оба не то чтобы от этого в восторге, но им говорят — это практика. Вы ведь знаете, как живут трейни? Считайте себя трейни. Песню они выпускают уже официально, но им не разрешают афишировать, что они подписали контракт. Для всего мира они остаются двумя пацанами из андеграунда, написавшими трогательную песню о лицемерии и борьбе с истинным «я». В тот день, когда песня появляется на Спотифай, они собираются все вместе и решают напиться до беспамятства. Впереди — много тяжелой работы. Кто знает, когда им удастся это сделать в следующий раз. Приходит даже Минхо. Чана не игнорирует, поздравляет даже, но держится подчеркнуто холодно. И больше цепляется к Хенджину. Первый раз мать звонит где-то на третьей бутылке соджу. К шестой у Чана заканчивается терпение, и он все-таки отвечает. — Мам, я сейчас с друзьями. Давай завтра? — он уже и говорит-то с трудом. — Чан, милый, — голос матери дрожит, — бабушка умерла.