История пыли

У старушки Бан был чудесный дом в небольшой пыльной деревушке, 15 кур, петух и маленький огород. Когда-то еще был сад с розами, но розы — цветы прихотливые, а старушка с годами сдавала все больше. Чан помнил ее розы. Они были очень красивыми и пахли так, что голова начинала кружиться. Он даже расстроился, когда бабушка сказала, что кусты погибли. — А чего еще было ждать? — сказала она, вздохнув. — Я и поливала-то их не каждую неделю. А цветам любовь нужна. Ласка. Их нюхать мало. Насколько Чану было известно, бабушка ничем серьезным не болела. Могла забыть про чайник на плите иногда, быстро уставала и долго искала очки — вот и все ее проблемы. Вполне себе бодрая старушка. Поэтому дети и оставляли ее в деревне без присмотра. К тому же, кругом были соседи, которые бы точно ей пропасть не дали. Наверно, если бы ей стало плохо днем, ее бы даже могли спасти. Но она предпочла уйти так же, как и жила — тихо и с достоинством. Ее сердце встало, пока она спала. Утром соседка принесла свежего молока и, когда бабушка не открыла дверь, вызвала помощь. Чан не навещал ее с того пыльного лета. Ни разу. Звонил на День Рождения и Новый Год, но не более того. Она никогда не спрашивала лишнего, в отличие от матери. Не просила приехать. Она всегда была сдержана и спокойна, за что Чан ее и любил. Наверно все так думают о бабушках, но она была самой чудесной бабушкой из всех. А теперь ее не стало. Домик, курицы и огород — остались. А бабушки не было. Чан прорыдал всю ночь, утыкаясь то в Минхо, то в Хенджина. Чанбин нервно гуглил, как можно добраться до бабушкиной деревни в кратчайшие сроки. Сынмин остаться не смог — родители узнали, что он оставил младшего без присмотра и очень разозлились. Похороны Чан пропустил. У отца не нашлось мужества похоронить мать самому, он все повесил на младшую сестру. У Чана не нашлось мужества опозориться, приехав одному. Поэтому решили так: тетя занимается всеми делами, связанными с телом, а отец Чана, вернее, сам Чан, потому что отцу кажется было плевать — домом и участком. По наследству они должны были быть поделены ровно между детьми, но никому этот домик был не нужен. Поэтому Чану предстояло привести его в порядок перед продажей. — А что мне делать с курицами? — спросил Чан у матери. — Курицами? А… — мать немного подумала. — Съесть, наверно? Ну или продай, если сможешь. Ты можешь продать все, что захочешь — ты ведь знаешь, твой отец не очень сентиментален. Его отец — бесчувственный кусок дерьма, который мать родную в последний путь провожать не поехал. Но Чан, вероятно, такой же. Уладив дела с компанией и убедив друзей, что справится сам, Чан отправился в деревню. С собой он взял одежды на неделю и тетрадь для текстов — вдруг чего в голову придет. Он не рассчитывал задерживаться надолго. Он не мог пропускать сеансы слишком долго — это было чревато. — Чан, мы работаем 3 года, — заметил психотерапевт, — даже если потребуется больше недели, чтобы привести дела в порядок — ты справишься. Ты стабилен. Не настолько, чтобы заканчивать терапию, но… Ты вполне можешь справиться сам пару недель. И я всегда отвечу на твой звонок. — Вы ведь знаете, что дело не в этом, — Чан потер лицо руками, — это место… Там все началось. — Знаю. Только ты так и не сказал — что там началось? «Енбок» — аккуратно выводит Чан в тетради. Пейзаж за окном ему мало о чем говорит: он здесь словно бы впервые. По сути — и правда впервые. С тех пор, как ему было восемь и он провел в деревне свое последнее лето, он успел переродиться дважды. Первый раз — в искалеченного маленького мальчика, который вечно ввязывался в драки и плевал в тех, кто ему не нравился. В мальчика, сменившего 4 школы после того лета. В мальчика, который как-то укусил учительницу. В мальчика, которого дома наказывали чаще, чем хвалили. Который до ужаса, до белых костяшек и хрипоты ненавидел своих родителей. Второй — когда он в 20 понял, что с этим пора что-то делать, и пошел на терапию. Это перерождение далось ему куда тяжелее, и, если честно, он не думал, что уже завершил его. Каждое открытие на сеансах давалось ему так тяжело, что Чан вообще не верил, что когда-то закончит эту терапию. Мальчик, которого сломали и искалечили, все никак не хотел собраться обратно и вырасти. И меньше всего на свете Чан хотел, чтобы это место спровоцировало новые трещинки. — Звони, если станет плохо, — сказал Минхо на прощание, — не доводи все… до как тогда. Чан вздрогнул и кивнул. О том, что произошло в деревне, Минхо не знал. Никто не знал, кроме семьи. Чан даже психологу не смог обо всем рассказать, предпочтя сосредоточиться на других своих загонах. Но Минхо знал, что бывает, когда Чан загоняется слишком сильно. И, очевидно, чувствовал ответственность за него. Такое бывает, когда спасаешь кого-то от смерти. Даже если этот кто-то не очень хотел быть спасенным. Чан выехал рано утром, но добрался лишь к вечеру. В дороге его укачало. Телефон сел где-то час назад. Он выпил всю воду, что брал с собой, и теперь умирал от жажды. Без телефона он бы и не вспомнил, у какой соседки надо искать ключ от дома, но бодрая старушка лет 70 была настороже — сама вышла его встречать со связкой ключей наперевес. — Мои соболезнования, — вежливо произнесла она. У Чана внутри все сжалось. Ей не было жаль. Ей было интересно, почему Чан не приехал на похороны. В ее глазах он был избалованным городским утырком, что приехал разбазаривать бабкино имущество. Она в кошмарах видела, что после ее смерти ее дети и внуки поступят так же. Чан ей в лучшем случае был неприятен. В худшем — она уже готовила подлянку. В любом — вся деревня скоро узнает о неблагодарном внучке. — Благодарю. Это было неожиданно. — Вот уж правда, — вздохнула соседка, покачав головой, — мы ведь все присматриваем друг за другом. Она была здорова. По правде сказать, я всегда думала, что это она найдет меня… Ну Вы понимаете. Чан неопределенно качает головой. Он не уверен, что есть правильный ответ. — Пойдемте, я Вам все покажу. Ваша тетушка оплатила счета, так что об удобствах можете не волноваться: электричество работает, вода тоже есть. Я помогла с уборкой, но летом у нас довольно пыльно, так что сейчас внутри наверно не очень чисто. При слове «пыльно» Чан поморщился. — А что с курицами? — Курицами? — Да. Бабушка держала куриц всегда. — Оу, — соседка усмехнулась, — я их кормлю, но в курятнике наверно полный беспорядок. Мне не нужны яйца, да и курятник-то не мой. — Можете забрать их. Куриц, я имею в виду. Если они вам нужны. — О, мне моих достаточно, благодарю, — соседка рассмеялась, — но я могу поспрашивать у соседей. Может, и разберут. Их там всего десяток. — Пятнадцать. Бабушкино счастливое число. Теперь уже соседка не знала, что ответить. Кажется, для избалованного внучка он был слишком информирован, но вряд ли она уже поменяла о нем мнение. Она показала ему, каким ключом надо открывать какую дверь. Обратила внимание на то, что на кухне неплотно закрывается окно. Дала советы по магазинам, где лучше купить еды, и посоветовала не пить из колодца. — У городских желудки слабые, — намекнула она. Чан поблагодарил соседку, и та на удивление быстро скрылась из виду. Чан вошел в дом. Первое, что он заметил — это пыль. Дом покинули не так давно, чтобы все ею тут поросло, но запах пыли он ощущал отчетливо. Наклонившись, он провел пальцем по полу и решил пока не разуваться. Он прошел в гостиную. У телевизора стояло две рамки с фото: на одной — семья Чана. На другой — семья тетушки. — Интересно, — произнес он, обращаясь к фотографии своей семьи, — Хвасе кто-нибудь позвонил?.. Может, и нет. Чан не слишком вникал в подробности взаимоотношений между сестрой и родителями. Знал наверняка, что отъезду ее они рады не были. Даже когда она умудрилась получить стипендию — все еще требовали, чтобы она вернулась. Будто бы не знали, что она не вернется никогда. Точно — не к ним. Чан совершенно не помнил, чем занималась сестра тем летом. Помнил, что их привезли вместе. Помнил, как они втроем завтракали. Но совершенно не помнил, чем она занималась, пока он… «Енбок» — словно звук колокольчика на корке подсознания. Чан помотал головой. — Ладно, бабуль, — вздохнул он, — сейчас я тут все намою. Считай, плата за прогул длиной в 15 лет. Бабушка, конечно же, не ответила. И слава богу. Уборка заняла еще час: Чан намыл везде полы, проветрил, как мог, помыл необходимую посуду. Нашел чистое постельное белье, полил цветы в доме. Все это время он слушал записанные Чанбином мелодии и периодически отвлекался на рабочую тетрадь, чтобы сделать пометки и дописать пару строк. Уборка всегда хорошо прочищала ему голову и помогала настроиться на нужный лад. Закончив с уборкой, он сфотографировал заметки, отправил их Чанбину и отправился в магазин. Со позвонил, когда он шел обратно с пакетами. — Чувак, мы же договорились, что ты не будешь работать, — первым делом сказал он. — Я и не работал. Музыка — мое хобби, — усмехнулся Чан в ответ, — но если серьезно, думаю, все круто. Я допишу пару песен здесь точно. — Как ты? — Бодрячком. Прибрался вот. — Минхо потерял такую хозяюшку. — Это я его потерял, Бинни, и ты это знаешь. — Знаю. Просто картинка никак не складывается. Обычно Минхо всех бросал, а тут вдруг… Карма что ли? — Нет, я просто мудак. — Как и он. Поэтому вы и хорошо смотрелись. — Как там Хенджин? — резко перевел тему Чан. Обсуждать Минхо у Минхо за спиной ему было неприятно. — Все еще горюет, что ты не взял его с собой. Он был даже готов шорты купить, между прочим. Он просил меня тебе это сказать, потому как сам он с тобой не разговаривает. — Оу. Надолго? — Думаю, до завтра. В худшем случае, до послезавтра. Но ты ему напиши, он и раньше оттаять может. На том и порешили. Закончив разговор, Чан осмотрелся и, увидев симпатичный цветок, решил его сфотографировать и отправить фото Хенджину. Тот любил красивые фото. А еще больше любил ругать Чана за корявые настройки и неправильный ракурс. Если это не заставит его выйти на связь — придется все-таки выждать пару дней. Он опустил пакеты в траву и присел на корточки, подбирая ракурс. Первые несколько фото ему не понравились, и, пока он подбирал настройки цвета, произошло кое-что, что точно должно было порадовать Хенджина. На цветок села бабочка. Если Чан справится — прощение ему будет обеспечено. Но, разумеется, фото получается смазанным, а бабочка сразу же улетает. Чан матюгнулся, но он бы не был собой, если бы так просто отпустил невинное создание. Он ведь уже даже подпись придумал про скоротечность жизни и тщетность обид. Хенджина точно пробьет на слезу от такого! Поэтому он, недолго думая, поднимает пакеты и следует за бабочкой. Она ведь снова сядет куда-нибудь однажды. Там он ее и подстережет. Но каждый раз, когда бабочка присаживается хоть куда-нибудь, он не успевает даже включить камеру, поэтому уходит все дальше и дальше от дороги, пока не уходит в рощу. Рощу он слабо помнит: она была совсем маленькой и уходила к речке, где он часто проводил время тем летом. Забавно, что его отпускали одного. Возможно, речка была не такой глубокой, как он помнил. Или просто бабушка ему слишком доверяла. Или, может, он ходил с Хвасой? Кто теперь вспомнит. Бабочка быстро теряется из виду, и Чан, вновь матюгнувшись, принимает неизбежное — красивой фотки не будет. Ладно. «Скоротечно» — это ведь не только про бабочку? Речка ведь тоже подходит? С фото речки он должен справиться. Он прислушивается, пытаясь понять, куда ему идти дальше. Впрочем, он бы и так дошел — по мере приближения к воде воздух вокруг него становился прохладнее и влажнее. Он выходит на берег. Река все еще на месте, но конкретно это место он не помнит — обычно он не уходил так далеко от дома. Тут красиво. Солнце медленно катилось к закату, создавая на воде оранжевые блики. Трава на том берегу в таком освещении казалась зеленее, чем она была на самом деле. И река была в этом месте совсем мелкая — было даже видно течение. Хвану точно понравится. Он наклоняется с телефоном над поверхностью воды, пытаясь поймать нужный ракурс. Даже дышать перестает — настолько старается. Но ни одно фото не передает то, что ему хотелось бы. — Лучше выставить ночной режим, — раздался голос откуда-то справа. Чан вздрогнул и отскочил в сторону. — Привет. Извини. «Енбок» — набатом звучит в голове. — Енбок, — тихо выдыхает он.