История пыли

Чан вовремя вспомнил, что обещал «не нервничать», а потому обморок сейчас — очень плохая затея. Он качнулся назад, хватаясь за косяк двери и подтягивая себя обратно в вертикальное положение. Было холодно. Его руки обледенели за секунду, его голову словно бы только что вынули из очень глубокого сугроба. Он не понимал, какими силами все еще держит себя на ногах, но упасть было бы слишком драматично. Это точно был Енбок. Да, Чан и Феликса так называл, и вообще имя Енбока всплывало слишком часто с тех пор, как он вернулся сюда. Но, увидев этого парня, он точно понял — это Енбок. Он был ровно таким, каким должен был быть взрослый Енбок. Если бы конечно он не был овощем. Все, что ему было нужно сейчас — подтверждение. Пускай он и был абсолютно уверен в том, кого видит, ему все равно было нужно, чтобы Феликс произнес это вслух. — Ли Енбок. Мой старший брат-близнец. Нас раньше часто путали, так что я даже не обиделся, когда ты назвал меня его именем. Это было приятно в каком-то смысле. Вот и все. В голове было так пусто, что Чан едва ли сейчас мог что-то ответить. Енбок был реальным. Енбок был живым. Чан никогда не выдумывал Енбока. Его убедили, что он его выдумал. И с этого начались все его проблемы. — Дать тебе воды? — Феликс спрашивает это так легко, будто бы совсем не понимает, что сейчас натворил. Будто бы совершенно не понимает, что сейчас происходит у Чана в голове. А у Чана адовы карусели. У Чана в голове цунами, девятый вал. Лесной пожар, землетрясение. Взрыв на атомной станции. Чан понимает все, но при этом не понимает решительно ничего. Енбок реален. Енбок никогда не был его галлюцинацией. Наверно, он знал это, даже когда верил в обратное, но все же… Как так вышло вообще? Почему Енбок существует? Чан сдался. Отпустил руки и по стенке скатился на пол. — Он с самого рождения был слабым. Был меньше меня. Медленнее рос. Практически не набирал вес. Поэтому нас родители и отправили сюда — думали, он на природе поправится. Только почему-то не учли тот букет диагнозов, который он возил сюда с собой. Астма. Почки плохо работали. Вечная тахикардия. В его органах ломалось все, что только могло ломаться. Ты себе даже не представляешь, как хорошо я ориентируюсь в больницах. И как быстро реагирую, когда кому-то рядом становится плохо. Я всегда знал, что эти поездки к бабушке ему только во вред, потому что он всегда после них попадал в больницу. Но родители думали, что он просто не хочет поправляться. Что ему нравится притворяться слабым. И они отправляли нас сюда снова и снова. Он подал Чану стакан с водой и сел рядом. — Но он правда хотел поправиться. Много гулял, хорошо ел, спать вовремя ложился… В общем, слушался бабушку как мог. Он правда верил, что ему это поможет. Бабушка, кстати, не особо верила в то, что он выздоровеет. Она довольно быстро сдалась на его счет. Наверно поэтому не обращала внимания на его побеги из дома. Вы ведь ни разу не встречались у этого дома, да? Всегда где-нибудь. Он не хотел, чтобы вас поймали. У Енбока нет дома. Разве это не странно, Чан? Ты знаешь бездомных мальчиков? Енбок всегда там, где ты, но так ведь не бывает. У реальных мальчиков есть свои семьи и свои дома. — Он очень радовался тем летом. Ему нравилось играть с тобой. Не думаю, что у него были друзья до или после тебя. Он мне все уши прожужжал. Все уговаривал тоже с тобой познакомиться, но у меня уже была своя компания. Я не очень хотел играть со слабым немощным братом и каким-то его непонятным другом. Я… Я очень уставал от того, что он такой, понимаешь? Звучит ужасно, но я иногда даже не говорил, что у меня вообще есть брат. Предпочитал делать вид, что его вовсе нет и не было никогда. Хочется думать, потому что уже тогда чувствовал, чем это все кончится, — он многозначительно кивнул на Енбока. — И давно он… такой? — Последний раз он приходил в себя лет семь назад. Был период, когда он иногда открывал глаза. Иногда — когда говорил. Но потом… Я думаю, он сдался. Устал терпеть предательства от всех вокруг и просто позволил этому случиться. — Предательства? — Ну, знаешь. Его сердце. Все его органы. Наши родители. Наша бабушка. Я, — он сделал паузу, — и ты. — Я? — Ты не помнишь, что произошло тем летом? У Чана зазвенело в ушах. Тошнота подступила к горлу, и он едва не раздавил бокал с водой, который все еще просто держал в руках. Что произошло тем летом? Он придумал воображаемого друга, который оказался реальным. Они провели вместе лучшее лето, а потом Чан уехал. И его убедили, что Енбока никогда не существовало. — Я не… Феликс, — голос Чана дрожал, — зачем ты меня сюда привел? — Ты ведь так хотел его увидеть, — загадочно улыбнулся Феликс, — говорил про него, помнишь? Рассказывал, как вам было здорово. Я не хотел тебя расстраивать поначалу, но, кажется, тебе было нужно знать, что он существует. Ну… Если такое можно назвать существованием. Может, хоть это тебе поможет умерить свою злость. Верно. Чан стал агрессивным после того лета. Он так старался всем доказать, что Енбок был настоящим, что со временем просто потерялся в собственных чувствах. Он злился постоянно. На маму, которая не признавала Енбока. На отца, который стал считать его слишком избалованным. На Хвасу, которая не сделала ничего. Он злился и злился, а потом… Перестал успокаиваться. Злость стала привычным состоянием. Все началось с того пыльного лета и Енбока. Енбока, который тогда был вполне живым мальчиком. — Я не знаю, что сказать, — Чан покачал головой. — Ты злишься на меня? — Да. — За то, что я не сказал раньше, или за то, что рассказал? — За все. Я просто очень зол сейчас. — Ясно, — Феликс подтянул ноги, — а на Енбока злишься? — С чего бы? — Ты правда не помнишь, что случилось тем летом? И снова этот звон в ушах. — Я не понимаю, о чем ты. — День, когда ты уезжал. Ты ничего не помнишь? Чан не помнил. Но начинал подозревать, что что-то действительно произошло. — Если тебе интересно, родители тогда и уехали. Когда поняли, что он больше не очнется. Бросили нас обоих у бабушки и переехали. Присылают деньги и все такое, но… Они не хотят его увидеть. А видеть меня… — Все равно, что видеть его. Феликс кивнул. Вид у него был не слишком-то грустный, но, очевидно, за семь лет можно привыкнуть и к такому. — Я не знаю, что сказать, — признался Чан. — Тогда ничего не говори. Я ничего и не жду, если честно. Не знаю, что мог бы сказать на твоем месте. — Я… Мне надо обратно, если честно. Это все… — Слишком, да? Понимаю. Я не был уверен, что это хорошая идея, просто момент… — Нет, — перебил Чан. — Спасибо, что сказал мне. И показал. Они расстались очень сухо, даже не посмотрев друг на друга. Выходя, Феликс аккуратно закрыл за собой дверь. Чан от этого движения поежился — Енбок, его Енбок, остался один в темноте. Понятно, что ему-то было все равно, как лежать, но было в этом что-то неправильное. Словно бы он уже был мертв, а вся та комната была его могилой. Или гробом. Но говорить Чан ничего не стал. Там был не его брат, так что и не ему решать, как лучше поступить. В конце концов, он просто спит. Спящим тоже выключают свет. По дороге домой Чан думал, что легче ему совсем не стало. Все эти годы он считал Енбока своей галлюцинацией. Детским воображаемым другом, который по идее должен был забыться к пубертату, но почему-то не забылся. Образ Енбока, с годами все более блеклый, преследовал его. Он изменил его до неузнаваемости. Он определил всю его жизнь. Казалось бы, от того, что он реален, должно стать легче, но Чан чувствовал себя вывернутым наизнанку. Буквально. То, что столько лет он и все вокруг него активно зарывали и забрасывали всем, чем только можно, теперь вскрылось. Вылезло наружу и скалило гнилые зубы. Чана трясло. Он не доверял людям — потому что не доверял себе. Собственный мозг всю жизнь воспринимался им как нечто воспаленное и очень больное, способное в неожиданный момент подкинуть новую галлюцинацию. Он никого не любил достаточно сильно — потому что боялся полюбить не того. Он был мнительным — потому что был осторожен. Он всю жизнь копал вокруг себя окопы, чтобы случайно не попасть в ту же ситуацию. Еще одного пыльного лета он бы не пережил. — Чанни? — зовут его по имени. — Чанни! Это Хенджин. Надо сказать ему, что все в порядке. Что он в порядке, просто очень устал. Но язык не ворочается. Чан даже не помнит, как оказался у себя во дворе. Он не видел никого — только слышал голоса. Перед глазами было темно. — Это паническая атака, — глухо раздалось сверху. Похоже на Чанбина. Или Минхо? Нет, Минхо ведь уехал. Минхо ведь его теперь ненавидит. Значит, Чанбин. — Чанни, ты в безопасности, — это уже точно Хенджин, — ты дома. Мы рядом. Чанни, просто глубоко дыши, хорошо? Чан бы с радостью дышал, но, кажется, разучился. Во всяком случае, дыхания он своего не чувствовал. В ушах стучало. Прежде с Чаном случались панические атаки, но до такого состояния еще ни разу не доходило. Он не знал, сколько времени прошло прежде, чем он снова начал видеть и чувствовать. Он поднял голову и слабо посмотрел на парней. — Мы рядом, — спокойно сказал Хенджин. — Просто обнимите меня, — попросил он. И, конечно же, ему не отказали. — То есть ты все эти годы считал его воображаемым другом, потому что никто, кроме тебя, его не видел? Как такое возможно? — спросил Хенджин. Весь рассказ он нервно крутил чашку в руках и явно порывался вставить комментарий, но все время себя тормозил. Теперь повода сдерживаться не было. — Мы не играли дома. Ни разу. Все время были то у реки, то в роще, то еще где-то. Бабушка знала, что я играю с мальчиком соседей, но никогда не спрашивала. Енбок сбегал тайком. Возможно, его видела Хваса, но побоялась перечить отцу. Она всегда его очень боялась. — Удивительное стечение обстоятельств, — сказал Чанбин. — Если бы услышал об этом от кого-то еще — ни за что бы не поверил. — Да не так уж и важно, на самом деле, почему не знали раньше. Почему Феликс не признался тебе сразу? — А ты бы признался? — глухо усмехнулся Чан. — Мол, у тебя есть брат-близнец, с которым я, вроде как, дружил одним летом. — Если бы при первой встрече ты назвал меня его именем — то признался бы. — Ты не можешь судить его за это. Он меня не знал. — Хорошо, — не стал сопротивляться Хенджин. — А что насчет ваших отношений? Ты ведь ему первому рассказал о Енбоке, больше никто не знал. Почему он не сказал тогда? — Не думаю, что это такая простая тема… — Чанни, не будь дураком, — не выдержал Хенджин, — он чего-то не договаривает. — Чего, например? Что их трое? — Ты дружил с его братом. Теперь ты встречаешься с ним. Но о брате он предпочел не говорить, пока ты его не обидел. Тебе не кажется это странным? У Чана не было ответа. По правде сказать, Феликс — это последнее, о чем он сейчас думал. — Он очень подозрительный, Чан. Нормальные люди так себя не ведут. — Что ты имеешь в виду под «нормальными»? Здесь хоть кто-то вообще нормальный? — Ты понял, о чем я! — Нет, я не понял. У нас тут у всех тараканы будь здоров. Это его родной брат. Это его близнец. И он умирает. Это точно не тема для воскресного чаепития. Ему было нужно время. — Это он тебе сказал или ты придумываешь оправдание для нас? Пощечина, удар под дых. Чан закипал. — И не вздумай на меня злиться. Чанбин боится тебе сказать, а я скажу. Он странный. По-настоящему странный. Он подозрительный. И он точно не тот, за кого себя выдает. — Что ты хочешь этим сказать? — Ему от тебя что-то надо. Не знаю, что, но надо. — И лучше выяснить это до отъезда, — вставил Чанбин, — в Сеуле от него будет проще скрыться в случае чего. — Предлагаете его бросить? — Если потребуется, — кивнул Хенджин. — Но сначала просто спроси. Сопротивляться у Чана сил не было от слова совсем. Он не разделял подозрений касательно Феликса, но что он мог доказать в таком состоянии? Поэтому он просто сказал: — Хорошо. Я поговорю с ним. Парни решили остаться до встречи с риелтором, чтобы уехать всем вместе. Чана это немного напрягало — было ощущение, что его просто не хотят оставлять без контроля как какого-то неразумного ребенка. С другой стороны, в одиночестве ему было бы объективно хуже, чем с ними, поэтому он не сопротивлялся. Вместе они закончили все работы по дому. Накрыли ту мебель, что нужно было оставить в доме. Вынесли ту, которую все равно бы пришлось выкинуть. Все коробки тоже оказались на помойке. Дом опустел. Чан перестал открывать окна — ему совсем не хотелось снова нагонять пыли. Хенджин жаловался на духоту, но очень четко понял взгляд Чана, которым тот его наградил, когда Хван потянулся к окну. Новый скандал был никому не нужен. Чан не писал Феликсу уже пару дней — ему нужен был перерыв. Феликс написал лишь однажды — сказал, что все понимает и подождет. Для Чана это было знаком, что Хенджин не прав, но сам Хенджин сказал, что тоже бы так написал, если бы замышлял гадость. Прежде никто из его друзей не лез в его отношения. Они могли что-то обсуждать, но никто никогда не говорил ему ничего плохого о тех, кого он выбирал. И то, что они внезапно так обозлились на Феликса, с одной стороны, злило и самого Чана — он ведь не просил совета. А с другой стороны, и настораживало, потому что он понимал, что просто так они бы и не полезли. Настойчивость Хенджина вообще удивляла его до глубины души, учитывая, что они не были так близки, как с Чанбином. Чанбин в выражениях был более осторожен, но четко давал понять, что с Хенджином согласен. Его взгляду Чан доверял больше, но… Ему правда все еще очень нравился Феликс. Пускай сейчас все было сложно, пускай сейчас Чан не был ни в чем уверен, светлые чувства к этому парню поддерживали его на плаву с момента приезда сюда. Он не мог просто перестать думать о нем, даже если друзья намекали, что это будет лучшим решением. За день до отъезда Чан решил, что пришло время поговорить. Он не знал, о чем именно — недосказанности и неловкости было слишком много. Феликс встретил его на пороге своего дома теплыми объятиями. Стоило ему коснуться Чана, как того словно бы расплавило. Вся его уверенность улетучилась. Не хотелось уже ничего обсуждать — хотелось просто вот так его обнимать. Потому что тогда мир перестанет крошиться. Потому что тогда сам Чан вновь будет целым. Он будет любить и будет любим. Это все, чего ему хотелось. — Пора поговорить, — тем не менее сказал он. Он ведь обещал Хенджину, что скажет это. Вот и сказал. — Бабушка дома, — сказал Феликс. — Подожди меня на кухне с ней, ладно? Я убирался, надо переодеться. Знакомство с бабушкой в планы Чана не входило, но отказать Феликсу он не мог. За все время отношений с Минхо он так и не познакомился с его родителями, да и своим его не представил. Феликс не пояснил, в курсе ли бабушка о его ориентации, что тоже добавляло неловкости. — Ба, это Бан Чан. Внук госпожи Бан. Мы дружим. — А, Чан, — кивнула старушка. — Проходи-проходи. Будешь чай? Я купила печенье. Феликс, приведи себя в порядок, раз уж гостя привел. — Я быстро, — лучезарно улыбнулся Феликс и скрылся в глубине дома. — Феликс рассказывал о тебе. Ты ведь из Сеула? — Верно, госпожа. Моя бабушка… — Да, я слышала. Мне очень жаль, мы не были толком знакомы. Вопреки мнению молодежи, не все старики дружат, — госпожа Ли улыбнулась так, что Чан сразу понял, от кого Феликс унаследовал свою улыбку. То есть — Феликс и Енбок. Енбок тоже был очень красивым, когда улыбался. Чан тоже скромно улыбнулся в ответ. — Вы продаете дом? — Да. Завтра уезжаю, дальше тут риелтор разберется. — Ясно. Это правильно. У молодых людей нет времени заниматься недвижимостью в такой глуши. А дому нужны внимание и забота. Правда Феликс со мной не согласен. Говорит, ни за что не продаст. — У вас прекрасный дом, — нейтрально ответил Чан. — И то верно. Но, знаешь, мне было бы спокойнее, если бы Феликс осел в Сеуле. Вечно сбегает сюда, когда там дела идут не очень. Я считаю, это неправильно. Но разве я смогу его выгнать? Он ведь тут вырос. Он и… — старушка осеклась и тревожно взглянула на Чана. — Енбок, — кивнул он. — Я знаю про Енбока. Лицо старушки на миг стало удивленным. — Да? Феликс сказал, что вы дружите, но прежде он никому не рассказывал. — Дело в том, что я… — Чан непроизвольно дернулся и, зацепив банку с зубочистками, рассыпал их по столу. — Ох, простите! Я все соберу! Он и правда начал собирать зубочистки обратно в банку, но руки плохо слушались. Пальцы онемели, ладони вспотели. Он изо всех сил концентрировался на зубочистках, но мысли снова поплыли. — Я знал Енбока лично. Много лет назад мы дружили одним летом. — Вы с Енбоком? — переспросила старушка. — Да… Как я понял, это держалось в тайне от Вас, простите. Я знаю, он болеет, но тогда мы были просто мальчишками, и я… — Молодой человек, — женщина вежливо кашлянула. — Это невозможно. Енбок никогда не выходил из дома. — Да, Феликс сказал, что он тайком… — Нет, — уперто перебила женщина. — Он боялся выходить. Он прекрасно осознавал свое состояние. Он бы не стал так рисковать. Боялся расстроить меня и родителей. И, что ж… На их счет он был прав. — Но Феликс сказал… — Я готов, — Феликс возник будто бы из ниоткуда и очень вовремя. — Пойдем? Чан вежливо попрощался с госпожой Ли и направился к выходу. Не удержавшись, бросил быстрый взгляд на комнату, в которой видел Енбока, но дверь была закрыта. Было ощущение, что он видит его в последний раз. Вернее — даже не видит. — О чем болтали? — Она не знает о тебе? — Ну… — Феликс виновато улыбнулся. — Я говорил, но не уверен, что она поняла, о чем я. А я решил не грузить ее всем этим. У меня больше никого нет. — У тебя есть Енбок, — ляпнул Чан прежде, чем подумал. — Енбок, — кивнул Феликс, — да. Я много думаю об этом, кстати. Как рассказал бы ему первому. Как делился бы секретами, и все такое. Наверно, сейчас мы бы ладили лучше, чем тогда. — Прости, если это тяжелая тема. — Ну… И да и нет. Я прежде никому не говорил о нем. Собственно, как и ты, — он усмехнулся. — Но раны затягиваются. Я привык, что он такой. Жутко думать, что он… Ну, ты понимаешь. Но к тому, что есть сейчас, я привык. — Феликс. Я должен кое-что спросить. — Я слушаю. — Откуда ты знаешь про дедушкину подзорную трубу? Чан вспомнил об этом сразу же, как госпожа Ли сказала, что Енбок не мог с ним дружить. Тем летом им нравилось играть в пиратов. Они делали повязки на глаза из листьев, а палки заменяли им мечи. Они бегали по берегу речки и орали что-то про морских тварей. Звали русалок. Чан как-то нашел дома дедушкину подзорную трубу. Енбок был в восторге. Они даже чуть не подрались за нее, ведь подзорная труба может быть только у капитана. А потом бабушка заметила пропажу, надрала Чану уши, и оба вернулись в статус юнг. Енбок знал о трубе. Феликс — нет. — Ответь мне, — спустя целую вечность попросил Чан, — откуда ты знаешь про подзорную трубу? Феликс свернул к реке так быстро, что Чан едва за ним теперь поспевал. — Мы играли в пиратов, — говорил он вдогонку. — У этой самой реки играли. Откуда ты знаешь про трубу? Феликс не отвечал. — Просто скажи, что тебе рассказал Енбок. Ведь так и было? Феликс не отвечал. — Феликс! Я уже ничего не понимаю! — Чан сильно запыхался, потому что Феликс практически перешел на бег. — Я дружил с Енбоком. Или я дружил с тобой? И, наконец, задал главный вопрос. — Или ты и есть Енбок? Феликс вдруг замер и резко развернулся лицом к Чану. — Ты был бы рад, будь я Енбоком, да? — прошипел он. — Лучший друг детства. Светлое воспоминание. А теперь еще и удобная дырка, да? — Я не так к тебе отношусь. Ты знаешь, что нравишься мне. — Я вижу это, — зло хохотнул Феликс. — Ты смотришь на меня и видишь его. С самой первой встречи. Ты даже назвал меня его именем. Знаешь, каково это? Когда тебя не замечают из-за вечно больного брата? Когда ссылают в вонючую деревню из-за него? Когда родители бросают из-за него? А теперь еще и ты… — Мне нравишься ты, а не он. Просто… — Просто. Всегда просто! Просто что, Чан? Хочешь трахнуть моего брата-овоща? — Он был моим другом. — Это было давно! Ты его даже не помнил толком! А теперь только о нем и болтаешь. И смотришь на меня так… Будто это моя вина. — Это не твоя вина. — О, я знаю. Потому что это ты виноват, что он такой. Помнишь? Чана словно приложили кирпичом по темечку. — Что ты несешь? Как это может быть моя вина? — Мы дружили. Я и ты. Я представился Енбоком, чтобы его позлить. Чтобы он видел, чего лишен, и завидовал мне. Я играл с тобой в пиратов. Я разводил с тобой костер. Твои светлые воспоминания — это я. Не он. Чан чувствовал, что у него начинается новая паническая атака. Реальность ускользала, но он цеплялся за нее из последних сил. — В итоге он взбесился и сказал, что сам хочет дружить с тобой. Побежал к тебе на встречу вместо меня. Помнишь? Чан не помнил, но начинал догадываться, почему. — Я волновался и пошел следом. Ты сказал ему, что уезжаешь. Сказал, что в него никто не верит. Потребовал, чтобы он пошел с тобой. Начал хватать его за руку, а у него… У него всегда были слабые кости. Он испугался тебя. Попытался уйти. … но Чан не успокаивался. Родители сказали, что лето подошло к концу и пора возвращаться домой. Родители сказали, что пришло время оставить игры с воображаемыми друзьями. Чана это задело. Он просто хотел познакомить родителей со своим другом. Просто показать, что он говорит правду. А Енбок вдруг заупрямился и сказал, что никуда не пойдет. Чан помнил те испуганные глаза. — Ты напугал его так сильно, что он начал задыхаться. А ты все тащил и тащил его за собой, а я… Окаменел от страха. Теперь помнишь? Чан помнил. — Он упал. А ты сбежал. Чан знал, что произошло. Енбоку вдруг стало плохо, и он побежал за родителями. Упрашивал их сходить с ним в рощу, упрашивал помочь Енбоку. Отцу рассказы о Енбоке порядком надоели. Он не верил в него. Мать была на его стороне. Хваса молчала. Чан все повторял, что они должны помочь. Вырывался. Кричал. Отец ударил его, хлопнул дверью машины и дал по газам. — Ты мне мстишь, — произнес Чан. — Это все месть. Феликс промолчал. — Серьезно? Даже отрицать не будешь? — Мы, по-твоему, в кино каком-то? Кто так мстит? — Почему тогда сразу не сказал? — Потому что я зол на тебя! Ты чуть не убил моего брата! — крикнул Феликс. — Я не знал! Я был ребенком! И я видел его первый раз в жизни. Как я мог знать? Я думал, он… Я думал, ты… — Я знаю, — голос Феликса задрожал. — Ты пытаешься сказать, что это моя вина. — Вовсе нет! Ты тоже был ребенком, я понимаю! — Давай договоримся. Ты не понимаешь. Ты понятия не имеешь, что я чувствовал, пока тащил его до дома. И когда на меня все орали. И когда его откачивали, а мне казалось, что он уже умер. Ты не понимаешь. — Ты сам себя винишь, — догадался Чан. — В этом все дело. Что должен чувствовать ребенок, который обманул брата? Ребенок, из-за обмана которого родной брат чуть не умер? Ребенок, которого так и не выслушали? Которого во всем обвинили?.. — Ему стало совсем плохо после того лета. Я смотрел на него и понимал, что… Что… И он заплакал. Чан не придумал ничего лучше, чем обнять его. — Они все меня винили. Говорили, это я его подговорил. Я не уследил. А он ведь… Он ведь старший. Он сам пошел к тебе. А ты… Это ты сделал… — Прости меня, — Чан обнял его крепче. — Да иди ты! — Феликс пытался вырываться, но не слишком убедительно. — Я когда тебя увидел, думал… А ты потом назвал меня Енбоком… Я не знал, что мне делать. Я так хотел, чтобы ты… Чтобы ты… Он не договорил и разразился новыми рыданиями. — А потом ты оказался таким классным, и я… Я так запутался. Я так сильно тебя ненавижу, но ты… Чан едва ли мог понять его чувства. Он совсем не помнил, что делал после возвращения в Пусан. Помнил только злость. Как всех бил. Как ругался с родителями. Несколько лет его жизни были похожи на одно сплошное красное марево ненависти к миру… И к себе. Он был зол, потому что ненавидел себя. Он не справился. Он подвел друга. Его сводила с ума мысль о том, что могло произойти с Енбоком, но он даже не мог об этом никому сказать — ведь для мира Енбока не существовало. Для Чана же Енбок и был всем миром. Исчезнувшим в одночасье из-за какой-то случайности. И все потеряло смысл. Его жизнь просто не могла сложиться нормально после такого. Случай с Енбоком перевернул с ног на голову и вывернул все, что было с ним. Он подвел Енбока. А мир подвел его. Родители, сестра, школа. Детские психологи. Все подводили его снова и снова — потому что никто не верил. Взрослые верят только другим взрослым — так он тогда думал. И незаметно перестал доверять вообще всем. Это не он убил Енбока. Это взрослые его убили. И его взрослые тоже хотят убить — поэтому и так грубы. Мир стал жестоким и опасным местом. Чан всех возненавидел, потому что ненавидеть себя больше не мог. Психика всегда стремится к равновесию, и в его случае это означало полностью закрыться ото всех. Раз никто не верит ему — он тоже никому не поверит. Раз никто его не любит — не будет любить и он. Так он и жил все эти годы. Едва ли жизнь Феликса была лучше. — Я знаю, что это не твоя вина, — хлюпнул носом Феликс. — Я правда знаю. Просто это чувство… Когда я смотрю на тебя, вижу только того мальчика, что дергал моего брата за руку. — А я вижу Енбока. Постоянно с тех пор, как вернулся, — признался Чан, — но не в тебе. Он мне снится. Я вспоминаю какие-то фрагменты того лета, но… Только теперь понимаю, что тогда произошло. — Это место всех убивает, — сказал Феликс, — оно и меня однажды убьет. — Тогда давай просто уедем. В Сеул. Завтра? — Чанни, я… Мир вдруг потерял цвет и погас.