Affection

      Поначалу Лихту кажется, что он словно мотылек, который летит на свет. А светом является жаркое огненное пекло адского пламени. Он даже не осознает свою погибель, не чувствует, как загораются белоснежные крылья. Только все из последних сил движется вперед к самому центру света, как завороженный, не в силах противиться этой тяге.       Похоже на сон, длинный и тягучий, очнувшись после которого еще долгое время пребываешь в прострации. Размытые отрывки мелькают в сознании, но все слишком туманно, чтобы вспомнить хоть что-то. И единственное, что остается, это невольно возникающее навязчивое состояние, от которого долго невозможно избавиться. И это состояние с каждым днем давит все больше и больше, заставляя двигаться вперед и думать о том, о чем раньше не хотел, о ком раньше и не возникало мыслей. Таких странных, порой пугающих, дурманящих мыслей.       Ярко-красные волосы, кроваво-алая радужка глаз и эта улыбка, которая с первого взгляда кажется обычной, но если присмотреться, то становится похожей на ухмылку зверя, завидевшего свою добычу. Хиган слишком выделяющийся на фоне всего остального и всех остальных. Напоминает красивых и завораживающих созданий, по типу бабочек или змей, которые пестрят своей окраской и манят к себе, но на самом деле весь их внешний вид так и кричит «ОПАСНОСТЬ». Потому что одно прикосновение, один укус и мгновенное поражение ядом, который медленно и мучительно убивает свою жертву.       Лихт знает, что Хиган так же опасен, несмотря на всю яркость, и так же с холодной жестокостью может убить, не моргнув ни глазом. Но какое-то детское любопытство, то самое «а что, если…» подталкивает его вперед, несмотря на все бросающиеся в глаза предостережения. Действительно, прямо как ребенок, которому говорят не играть с огнем и не трогать горячие предметы, а он все равно тянет маленькие ручки, пока не обожжется и не одернет их назад.       Лихт тянется тоже, но руки не одергивает — слишком поздно. Прикоснулся — и под кожей по венам начинает струиться яд. Он разливается по телу медленно, тягуче, одурманивающе. Тело бросает то в жар, то холод, становится сложно дышать, и каждый вздох делается все громче и глубже. Сердце бьется чаще и сильнее, пока конечности пробивает дрожь, а перед глазами мир начинает расплываться. Это тот яд, который парализует, заставляет забыть обо всем вокруг. Это тот яд, который убивает медленно, практически незаметно. Тот яд, который словно никотин, вызывает привыкание. Не замечаешь, как становишься зависимым, хочешь все больше и больше, а когда осознаешь свою зависимость, то уже поздно, просто бросить все и уйти становится практически невыносимо сложным. Ломает все тело, выворачивает изнутри каждую клетку, выжигает душу, и уже доза смертельного яда становится необходимой как воздух, чтобы снова сладко забыться и жить дальше.       Он отравлен. Лихт отравлен настолько, что позволяет Хигану касаться себя все больше, и сам касается в ответ, не чувствуя, как кожа от жара накаляется до предела. Позволяет целовать себя медленно и слишком жадно, сменяя нежность на грубость и обратно, чувствуя горько-соленый привкус сигарет, смешанный с чьей-то, возможно даже его, кровью. Позволяет рукам скользить по телу в перчатках и без них, едва дотрагиваться до нежной кожи, вызывая мурашки, и сильно сжимать до покраснений и синяков.       Он уже не знает, виноват ли в этом всем только яд, но даже глоток свежего прохладного воздуха не отрезвляет. Ему кажется, будто он горит, сгорает изнутри. Так душно, так жарко и так непривычно приятно, когда этот жар разливается по телу, оставляя после себя истому. Жалеет ли Лихт о том, что пошел на поводу у этого эгоистичного желания удовлетворить свое любопытство? Поначалу, возможно, жалел. Но чем ближе подходил, чем больше чувствовал вместо боли, разъедающей кожу от ожога, обволакивающее и успокаивающее тепло, тем сильнее развеивались его опасения.       Он слушает треск объятых огнем поленьев, вдыхает в легкие горький, но приятный запах дыма горящей древесины, смотрит на летящие вверх всполохи огня, снопы искр и беснующихся рядом ночных бабочек, которые будто специально летят на пламя. Он доверчиво прижимается спиной к теплому телу, чувствуя сомкнутые вокруг него руки, специально подставляет шею под обжигающе нежные прикосновения губ и горячее дыхание.       Лихт, разморенный, засыпает в чужих объятьях, и где-то в голове напоследок возникает мысль, что он явно знает слово, которым можно описать все это состояние. Слово такое же ядовитое, отравляющее, горькое и вызывающее привыкание, такое же тягучее, сладкое, теплое и нежное. Но его глаза закрываются прежде, чем он вспоминает. И единственное, что Лихт успевает уловить до погружения в царство грез, это легкий поцелуй в висок и слова «Спи, мой милый светлячок».