В заколдованных болотах там кикиморы живут — Защекочут до икоты и на дно уволокут. Будь ты пеший, будь ты конный — заграбастают, А уж лешие так по лесу и шастают. Страшно, аж жуть!
Второй курс обучения в академии художеств был не сказать, чтобы адски тяжёлым, но загруженным уж точно. Кто бы что не говорил, но учиться там было трудно и выматывающе. Андрей не жаловался, грех жаловаться, когда стремился поступить и в итоге поступил. После занятий свободного времени оставалось мало. Его хватало, конечно, и на погулять с друзьями, и даже на непотребства, которые в большинстве своём к этим друзьям и прилагались. В особо тяжкие времена прокрастинацию приходилось откладывать, кисти в зубы и вперёд, разукрашивать скучный серый гранит науки. В случае, когда отказываться от запланированной или наоборот спонтанной пьянки было не комильфо, приходилось чем-то жертвовать. Под обстрел попадал сон и нескончаемые проекты и домашние задания. Нетрудно догадаться, что если жертвуешь одним, то и качество второго пропорционально уменьшается. Понадеявшись на свой молодой организм, который по идее должен вывозить и алкашку и сбитый к чертям режим сна, Князев, скрепя сердце, на растерзание отдал сон. Он не по наслышке знал, как тяжело рисовать при тусклом освещении. Андрей, со слипающимися от усталости глазами, корпел над заданиями по ночам, под одинокой лампой, которая в любой момент грозилась осыпать работу снопом искр. Из последних сил штриховал, закрашивал, давился запахом масляной краски и растворителя, но всё начатое заканчивал, как сильно бы не уставал. Он хотел учиться, ему нравилось учиться и он не намерен был это терять и пренебрегать собственным образованием. Учёба Андрея не тяготила, и во многом благодаря этому второй год, как и первый, буквально летел, не цепляясь за щербатые дни. Мелкие неурядицы, конечно, были, куда ж без них, но в основном жизнь Князя была самой обычной жизнью бедного студента. Он не жаловался, а наоборот находил в этом особую романтику. Лучше уж потратить последние деньги на краски, нежели на пачку макарон с сосисками. Ходил Андрей вечно с заляпанными в красках руками. Порой разноцветные пятна можно было обнаружить и на лице, но это он замечал уже перед сном или, если об этом говорили окружающие, потому что он не имел привычки разглядывать себя в зеркало, а мыльно-рыльные процедуры состояли только из обязательной чистки зубов и пригоршни холодной воды в лицо, чтобы взбодриться. Для этого зеркало вообще не требовалось. Помимо написания картин, Андрей писал и стихотворения. Об этом своём увлечении он не распространялся. Не то чтобы у него ничего не получалось, но… работы были весьма специфичны и тесно связаны с ещё одним его увлечением.***
Ещё в детстве маленький Андрей с восхищением слушал бабушкины истории про кикимор, домовых, леших. Эти воспоминания глубоко засели в нём и прошли сквозь года, с достоинством выдержав испытание временем. Детские сказки вскоре обросли жутковатыми подробностями, которые вызывали в мальчонке благоговейный трепет. Мир с мистикой, чем-то потусторонним и необъяснимым привлекал гораздо сильнее реального, простого как дважды два и ничем не примечательного, кроме картин. Пусть у Андрея была цель — он хотел выучиться, связать свою жизнь с творчеством, продолжить самовыражаться через картины, но даже самое любимое дело со временем грозило стать рутиной. Он страшился выгореть, исписаться, потерять интерес. К этим историям интерес отчего-то не угасал. Всегда можно было найти, что-то новое, всегда можно было взять передышку, а потом без последствий погрузиться обратно, когда приспичит. С рисованием так не выйдет. Уже не выйдет. Сначала тяжело было заставить себя рисовать на постоянной основе. Не тогда, когда неуловимое вдохновение придёт, или когда приспичит в самый неподходящий момент, когда под рукой только, в прямом смысле, огрызок туалетной бумаги и подтекающая шариковая ручка, а каждый день, и, даже не то, что хочется, а то, что скажут. Дело привычки. Андрей привык, но разграничить рисование-работу и рисование-хобби пока не мог, и не особо понимал — а надо ли вообще? А стихотворения можно было писать сколько угодно и, как угодно, учиться на собственных ошибках постепенно, а не тогда, когда ткнут носом, если не заметишь ошибку сразу. Андрею просто нужно было это ощущение свободы творчества. Свободу он нашёл в мистических историях, а после, пропустив их сквозь призму собственного восприятия, излагал всё надуманное и осмысленное на бумаге. Не тогда, когда надо, а когда захочется и будет желание. Возможно, только благодаря этому он всё ещё не сошёл с ума от постоянного, каждодневного рисования.***
Князь прекрасно знал, что творческие личности, к коим он себя всё-таки относил, были немного… странными. Таких людей лучше всего характеризовало выражение «каждый сходит с ума по своему». И вообще, Андрей не склонен был лезть туда, куда его не просили со своим «драгоценным» мнением, потому что… ну, потому что зачем? Своих дел, что ли мало, а ещё учить уму разуму других? Нет уж, извольте. Но то ли Князь был такой неправильный и беспросветно тупой, то ли люди вдруг собрались исключительно знающие, что, и как лучше, но нашлись и те, кто осудил его выбор павший на художественную академию. Несущественно, конечно, но неприятно. Андрей не боялся осуждения. За годы жизни наслушался достаточно тупых стереотипов по поводу того, что художник — оказывается не мужская профессия, уши прокалывать или модифицировать своё тело могут только девушки, что мальчикам могут нравиться только девочки, а девочкам только маль… блевать от такого узкого мышления хотелось. Андрей не боялся осуждения, потому что умудрился все эти стереотипы опровергнуть. На худграф поступил? Поступил, член не отсох. Ухо проколол? Проколол. Мальчикам могут нравиться только девочки? Пф-ф-ф… Но выслушивать нудные нравоучения на тему «что такое хорошо, а что такое плохо» не хотелось страшно, вот и все свои стишки он хранил в закрытом ящике стола. Не хватало, чтобы его ещё к сектантам каким причислили. Родители хоть не шибко верующие, но они могут. Ключ в идеале надо было съесть, ну или выкинуть в Неву, чтобы уж наверняка, но Князь оказался умнее: он переехал. Сначала в общежитие, на первом курсе, а потом уже и в съёмную квартиру. Родители, конечно, помогали, но Андрей сильно не наглел, рисовал портреты на заказ и пытался зарабатывать. Желающих получить свою рожу, не просто распечатанную на фотографии, а именно нарисованную, другим человеком, от руки, настоящими материалами, было много. Да и к тому же — бесценный опыт, как кофе, два в одном. Поэтому Князь не жаловался. На оплату квартиры хватало и оставался прожиточный минимум. Спасало и то, что квартиру он снимал не один, а с первокурсником музыкального — Яшей. Сосед из него выходил замечательный, не мусорил, на гитаре своей ненаглядной играл с разрешения Андрея, потому что: «А вдруг у тебя голова болит или ты не в настроении?». В общем, и друг из него получился отличный. Ненавязчивый и тактичный, когда находило, могли и дурачиться как дети, а могли и серьёзность из себя корчить. Не друг, а золото, таких Андрей в своей жизни очень ценил. «Посвящённым» в тайну покрытую мраком так же стал Яша. Случайно. Андрей потом долго слушал его восхищённый бубнёж и искренне радовался, что друг-сосед, как оказалось, разделяет его интересы, не так яростно, конечно, и более суеверно, можно даже сказать с опаской. Выяснилось позже, что во всю эту сверхъестественную муть Яшка верит. И в домовых, и в кикимор, и в леших. Углубляться в подробности, что и как, почему именно верит не стал, просто раскрылся о нём такой вот занимательный факт. Андрей не докапывался. К чужим тараканам со своими тапками не лез.***
Тем временем, второй курс обучения в академии художеств верно подлетал к концу. Впереди маячила сессия, на порядок больше заданий и настолько же меньше сна, а уже после, заслуженный отдых, вероятно, даже у бабушки в деревне… а пока, холодный и дождливый март подходит к концу и не предвещает никаких перемен.