Солнечный удар

Гроздья переспелого винограда порочно свисали над километрами бельевых веревок, которые итальянки натянули во дворах, спасая заношенные платья от моли. Стоял август — от раскаленной брусчатки не спасала даже подошва ботинок, которая нагревались, стоило только остановиться на месте на несколько минут. Из деревянного вагона, придерживая шляпу, спустился последний пассажир, сожалея, что не прочел прогноз погоды в утренней газете — его бежевый тренч стал мокрым насквозь, как только поезд пересек границы Сицилии. Чумазые мальчишки на перроне злобно зашептались, заметив в толпе иностранца, но тот кинул им монетку и прошел дальше — в убогое здание вокзала, сколоченное из досок. Герой войны и командир разведки Смит не думал, что после ошеломительного приема у первых лиц на родине, его забросит на остров загибающейся страны посреди Средиземного моря. Американцы взяли Италию жестко и неряшливо — как берут проститутку в публичном доме, расходуя слишком много снарядов, порой паля по домам забавы ради. Страна сдалась быстро, как только лег первый строй загорелых солдат, даже не пытающихся отразить атаку. Над главным зданием столицы подняли новый флаг — США, верхушки местного правительства были расстреляны, а с остальными удалось договориться — те занялись пропагандой среди местного населения. Так в народе пытались искоренить ненависть к светловолосым военным — итальянские священники называли тех освободителями и служили мессы за их здравие. Жители же, устав от войны, смирились, и даже извлекали выгоду от знакомства с бравыми солдатами, особенно женщины, жадные до американских чулок и щипцов для завивки. Смит кивнул своему шоферу, который вскочил с вокзальной скамейки при виде начальника, выронив надкусанный таралли. Водитель поспешно отряхнул колени, забрал деревянный саквояж, и засеменил вперед, распихивая пассажиров и простых зевак, шатающихся по залу ожидания круглый год. На улице командира ждал ослепляющий своей дороговизной автомобиль — глубокого синего цвета, заботливо натертый воском и отмытый от пыли сицилийских улиц. Машина была настолько чудовищно красива и неуместна, что прохожие обходили ее за несколько метров, боясь ненароком задеть. Сколько же могли стоить сразу несколько итальянских домов — вместе с их хозяйками. — Сэр, куда держим путь? — спросил шофер, безуспешно пытаясь забросить чемодан в багажник. Смит мягко отстранил водителя и одной рукой загрузил саквояж в отделение, бросив сверху сырой тренч и шляпу. А после сел на переднее сиденье — дурной тон и военная привычка, как и обыкновение садиться спиной к стене в людных местах и спать, не раздеваясь. — Заберем документы из штаба, — ответил командир и откинулся в кресле, заскрипев ручкой, опускающей стекло. Машина прорычала, отчего грузные дамы взвизгнули и отскочили в сторону, рассыпав мандарины. Шофер крикнул что-то на итальянском и, ударив по газам, рванул по узким каменным улочкам, раздраженно сигналя прохожим впереди. Смит сжал пальцы на переносице — ветер не смог освежить его, духота в городе стояла страшная, будто кто-то выкачал из него весь кислород. Он пообещал себе, что, как только закончит с бумажными делами в оккупированной стране, первым же поездом уедет на родину, попивать шампанское в компании роскошных женщин, которые будут картинно вздыхать от его баек о разведке. Американцы свернули с основной улицы — теперь впереди была дорога, не вымощенная камнем, отчего автомобиль поднял клубы пыли, с трудом проезжая по песку. Вокруг показались покосившиеся дома, уцелевшие после бомбардировки — с заколоченными изнутри окнами: так при взрыве ударная волна не засыпала бы стеклами жилище. Неподалеку был виден ров — последствия разорвавшегося снаряда, по отвесным краям которого скатывались на картонке дети. Машина затормозила у кирпичного дома, который раньше принадлежал городскому прокурору, а теперь его заняла американская армия — солдаты там играли в карты, пили с куртизанками и устраивали рукопашные схватки с местными мальчишками, которые по определению не могли победить, если не хотели, чтобы на утро их тела нашли на берегу моря. Куривший у калитки сержант заметил приближающийся «Фантом» и поспешно выкинул самокрутку, выполнив воинское приветствие. Смит кивнул ему и подозвал поближе — юноша нетвердой походкой двинулся к командиру, опускающему стекло автомобиля еще ниже. — Приветствую, командир Смит, не ждали вас, сэр, — заплетающимся языком выдал солдат. — Мне надо было прислать телеграмму? — Никак нет, сэр, то есть да, сэр, мы бы подготовились… Из двери дома вывалился шатающийся солдат, обнимающий двух девиц, в коротких платьях, почти полностью оголяющих длинные загорелые ноги. — Эй, Ганс, — крикнул рядовой, пытаясь не свалиться вместе с хихикающими спутницами, — Как ты относишься к любви втроем? Эти крошки готовы сделать из тебя настоящего мужчину. Смит поморщился, а сержант стал пунцовым и выразительно посмотрел на товарища поверх крыши автомобиля. Тот поспешно отпихнул от себя итальянок и поприветствовал командора, потупив взгляд. — Значит, вот как храбрые американские солдаты ведут себя вдали от родины? — спросил герой войны тоном, от которого похолодело даже у шофера, — Ведь так можно добиться признания жителей — спаивая их дочерей? На лице Смита не дрогнул ни один мускул, но внутри он бушевал от негодования — какой позор для всей страны, чьи дети подобны свиньям, забравшимся украдкой в чужой огород. Так не ведут себя победители, взявшие страну военным превосходством — победив врага, они должны после заручиться и его уважением, а без этого победа не будет полной. Командир верил, что нельзя было купить любовь, будучи оккупантом, но можно было приучить местных жителей к новым порядкам, показав на собственном примере высокие нравственные качества, выдержку и верность идеалам. — Вот как мы поступим, — сказал Смит, постукивая пальцем по кузову автомобиля, — Сейчас ты принесешь документы, которые прислали мне на подпись. А потом вы отправите по домам всех гостей и приведете в порядок штаб. И, если я узнаю, что вы снова позорите честь американских войск — лично лишу всех званий и отправлю работать в конюшни, это ясно? — Да, сэр! — воскликнул тот. — Мы военные, Ганс, а не варвары. Неси бумаги. Юноша скрылся в доме, а командир заметил в конце дороги колодец, рядом с котором сверкало цинковое ведро. В это мгновение он почувствовал, что жажда его стала сильнее в сто крат и сказал шоферу: — Забери документы у солдата и жди меня. Смит вышел из машины и побрел в сторону спасительного колодца, ему мерещилось, что он слышит плеск воды на его дне, отчего во рту выступила вязкая слюна. Пить хотелось нещадно. Колодец был совсем крошечный, командиру пришлось опуститься на колени, чтобы не свалиться за его низкие бортики. Он бросил ведро вниз и услышал звон, который эхом поднялся наверх — значит, на дне воды оставалось совсем немного. Подняв сосуд наверх Смит убедился в этом — набранная вода едва занимала треть ведра. Этого хватит, чтобы утолить жажду случайного путника, но не напоить целый город. Командир прижался губами к раскаленному цинку, и леденящая вода будто прошла по всему его телу, отогнав дурман. Остатки воды он плеснул на руки и скупыми выверенными движениями умылся, залив рубашку брызгами. За спиной что-то зашуршало — Смит рефлекторно напрягся и развернулся. За забором последнего дома, который находился ближе всего к колодцу и дальше — от соседей, юноша развешивал на веревке простыни. Рядом с ним стоял глубокий медный таз, в котором плескалось белье — невообразимое расточительство воды. Ветер раздувал мокрую ткань, из-за чего мужчина то пропадал из виду, то появлялся вновь — в белой косынке и сосредоточенным выражением лица. Смит выцепил взглядом, как двигаются мышцы, открытые закатанными рукавами рубашки, когда незнакомец отжимал белье — это были руки бойца, а не мирного жителя. Командир хмыкнул, подошел ближе к забору и, прислонившись к дереву, закурил, рассматривая юношу. Тот бросил на него осторожный взгляд и, не почувствовал угрозы от чужака, продолжил свое занятие. «Он точно не итальянец», — подумал Смит, откровенно любуясь выверенными движениями мужчины, — «Глаза серые да и бледный слишком. Полукровка или скорее всего иностранец… Да, точно не местный, вот только почему его не депортировали на родину? И дом большой, может, с семьей живет? Симпатичный мальчишка». Командир подошел к низкому забору вплотную и, закурив новую сигару, и сказал: — Теперь понятно, куда пропала вся вода Сицилии. Юноша даже не посмотрел в его сторону. Смит не ожидал этого — обычно его внешность сразу располагала к себе, люди рады были перекинуться с ним парой словечек или посмеяться над шуткой — и не из вежливости. «Наверное, он не знает английский», — решил командир и заговорил на итальянском, перевесившись через забор. — Меня зовут Эрвин Смит, я командир американской разведки, а Вы? — Не дымите здесь, на простынях останется запах табака, — на чистейшем английском ответил юноша. — Виноват, — ответил командир и затушил огонек об забор, — Так вы понимаете по-английски? Незнакомец задумчиво посмотрел на след, который оставила на древесине погашенная сигара и, подняв таз с водой, направился в дом, оставив Эрвина в недоумении. Окна дорогого, по меркам убогого города, особняка из красного камня, не были заколочены или завешены тканью, а входную дверь юноша за собой не закрыл — в отличии от местных жителей, которые в страхе вешали несколько замков, опасаясь мародерства военных. «И откуда он так хорошо знает английский?», — задумался Смит, двинувшись обратно по улице к автомобилю. У одного из домов стояли две старухи — им было не больше сорока, но их лица были искажены злобой, которая прибавляла возраст и отнимала красоту. Они язвительно взвизгивали, отчего Эрвину хотелось заткнуть уши, но слух зацепился за разговор, когда одна из итальянок выразительно произнесла «солдат». — Святой отец рассказал мне, что один из солдат на исповеди признался ему, что согрешил с нашим дорогим соседом. — Ты же говорила, что это он нашу булочницу обрюхатил. — И ее тоже. Он и мужеложец, и с женщинами не брезгует, что взять с порочного блудника? Это с виду птаха божья, тряпье свое стиранное развешивает и в церковь на рассвете ходит, а на деле в этом доме у колодца живет самый настоящий дьявол. Ты глаза его видела? Как пепел в аду, ей богу! И кожа бледная как у мертвеца… — А ты не потому на него зуб точишь, что твой муж глаз на него положил и слюнями порог залил? Все слал ему письма, а тот даже читать не стал, я видела-видела, как он их прямо нераспечатанными жег на заднем дворе вместе с хламом. — Молчи, ведьма! Ты мужа моего в содомиты записала? — Он сам себя записал. И про племянника его историю тут все-все знают. Не смотри ты так… Тише-тише. Не скажет никто вслух — мы все повязаны. Так что пусть муженек твой присунет разок этому жиду, авось и успокоится. А мы уж вывернем все, будто он сам твоего благоверного и совратил. — Будь он проклят, этот Леви Аккерман вместе с моим мужем. А про дочку мясника слыхала новость?.. Конец разговора Эрвин уже не улавливал, он быстрым шагом отправился к автомобилю — шофер помахал из окна документами. Из штаба друг за другом вываливались раскрашенные девицы и пошатываясь, расходились по своим домам. Рассматривая их вульгарные платья, Смит отчего-то вспомнил тонкую рубашку юноши из дома у колодца, рукава которой он закатал, чтобы те не мешали стирке. От увиденного он поморщился, а от воспоминания — сердце будто забилось быстрее. — Леви Аккерман, значит — тихо сказал он и повторил, привыкая к имени, — Леви. Командир открыл дверцу автомобиля и последний раз взглянул на дом из красного кирпича — ему показалось, что у окна на последнем этаже стоит фигура. Или все это — лишь игра беспощадного сицилийского солнца. «Очень интересно», — подумал Эрвин, когда машина рванула вперед, оставляя за собой и высохший колодец, и опрокинутое цинковое ведро.