Такова жизнь

Игорь лирику не особо жалует. Вся эта бульварщина, ромкомы и поэтишки, вроде Есенина, ему противны. Прямо до тошноты. Искусство ему вообще не особо нравится, да и что красивого можно углядеть в той же примятой полевой ромашке? Цветок да и только. Другое дело достоевщина. Тяжелая, суровая и мрачная, как раз в духе Грома. У Игоря квартира напоминает сарай сороковых годов, едва переживший войну. У Игоря в квартире побелка ссыпается в волосы, двери в туалет нет, а на печку иногда приползает таракан, с которым он изредка разговаривает о тягостях жизни. Мужчина его Петром прозвал, жаль, что не первым. До Петьки Гром не одного такого насекомого тапком прибил. Да и хер с ними, с этими тараканами, дело ведь не в них вовсе. И не в Игоре даже. Дело в Диме Дубине, напарнике, друге. Дима в своем рюкзаке таскает потертый сборник есенинской лирики, а еще скетчбук в придачу. Там у него цветы, пейзажи, жаль, что портретов мало. Дима странный. Он ест шаурму с картошкой, а еще вечно липнет к Игорю (не то, что бы сам Гром был против), даже когда майор не в духе. Мальчишка, кажется, не боится его ни капли, и это как-то располагает. Дубин вообще человек-магнит. — Игорь? — Дима щурится от солнца, что поблескивает, отражается в стеклах его очков. — Ты в норме? — Напарник хмурится чуть да губы сжимает. — Все хорошо, — морщится Гром, натягивая кепку на лоб. — Хорошо, — улыбается Дима, подсаживаясь ближе к майору, продолжая делать зарисовки. Мужчина только косится, разглядеть все старается димкины художества. И, внезапно, даже для самого себя, если честно, Игорь замечает очертания собственного лица. Он склоняется ближе, пытаясь рассмотреть: а не показалось ли? да и с чего бы Диме его рисовать? — Это я, что ли? — Для проформы спрашивает Гром, тыкая пальцем на рисунок, чуть смазывая карандаш. На коже неприятно ощущается отпечаток графита, а на бумаге Игорь с сожалением видит неаккуратный мазок. — Дим, прости, я не специально. — Ничего, Игорь, так даже лучше, — вовсю улыбается Дубин, наклоняя блокнот, разглядывая скетч с разных сторон. — Как-то живо сразу стало. Согласен? — Гром на это только и кивает. А что еще сказать? Игорю все еще не особо нравится искусство. Из художников он знает только Ван Гога, и то, что он себе мочку уха отрезал, — или целиком ухо, там эти искусствоведы пока не определились, — это уже от Димки. Есенина Гром все также на дух не переносит, просто потому что, да, но с упоением вслушивается в те строки, которые с особой нежностью ему зачитывает Дубин. Игорю не нравится искусство, но нравится Дима, потому волей-неволей приходится вникать.