Потерянный уикенд

В плеере на полную громкость ревела музыка, в руке таяло мороженое, купленное в маленьком круглосуточном рядом с домом, и небрежно зашнурованные кеды одухотворëнно и беззаботно брели по идеально ровной брусчатке, пока в воздухе Москвы плыло раннее, сонное и ленивое майское утро, а где-то вдалеке, расплывчатым красным пятном блестели древние кирпичные башни Кремля, над которыми кружились сизые тучи птиц. Одетый в лëгкую хлопковую клетчатую рубашку с короткими рукавами, Игорь задумчиво шëл от остановки метро, счастливо вдыхая сладкий запах цветущей черëмухи, и ему казалось, что все проблемы были позади, а одиннадцатый класс и предстоящие экзамены были лишь таким реальным, но забытым ночным кошмаром, из-за чего внутри рождалось приятное чувство облегчения, словно щепки потерпевшего крушение корабля заботливо вынеслись волной на спокойный песчаный берег, и всë худшее осталось позади. Но это хрупкое ощущение мгновенно разрушилось, когда в Акинфеева так невовремя и неожиданно врезалась печально знакомая крашеная башка его одноклассника и по совместительству соседа по парте, непонятно что забывшего в центре Москвы в пять часов утра. – Саня? – убирая наушники в карман потëртых синих джинсов, удивлëнно спросил парень, рассматривая покрасневшего и взъерошенного Головина, явно оказавшегося здесь неслучайно, и тот, радостно, но одновременно нелепо улыбаясь, приветственно помахал рукой, поднимаясь на ноги и потирая ушибленное колено. – И тебе привет, Игорëк. – пытливо оглядев непривычно пустую улицу, на которой не было ни одного туриста, поздоровался он, втянув носом пропитанный цветочным ароматом воздух, в то время как сам Акинфеев критически осматривал его мятую нестиранную футболку, обвитую вокруг бëдер олимпийку, летние шорты и худое детское лицо, покрытое мелкими царапинами и сразу выдававшее любителя валиться с ног, по поводу и без. – Слушай, я бежал за тобой от самого дома. Неужели ты меня даже не заметил? Игорь неопределëнно пожал плечами, теперь в полной мере осознав, почему у его случайного собеседника было сбившееся дыхание и лихорадочно блестящие глаза, однако сам факт того, что всю дорогу Саша тащился за ним, его ничуть не смутил: они жили в соседних квартирах, и подобное никогда не было редкостью, так как Головин, с самого их знакомства, произошедшего во время празднования новоселья, (семейство Акинфеевых переехало в новостройку из Московской области, а Саша, после того, как его отец получил работу в столице, навсегда покинул свой родной маленький городок, расположенный рядом с Кемерово), пытался найти способ сдружиться со своим новым соседом, и Акинфеев давно привык к такому роду попыток, однако, всë равно не собирался идти навязчивому Сане навстречу, предпочитая его игнорировать. Но Головин, словно не замечавший нежелание Игоря заводить бессмысленную дружбу, не отчаивался, потому что оно одназначно стоило того: всë-таки, в своëм спальном районе тот был настоящей звездой. Один из лучших учеников школы, староста и духовный лидер своего класса, в котором учился ещë с подготовки, первый во всëм и просто вежливый и воспитанный парень из порядочной семьи, пользовавшейся уважением, и, в общем-то, неплохой приятный человек, с довольно редким набором личных характеристик. А такое встречается далеко не каждый день. – Знаешь, для того, чтобы тебя замечали, наверное, стоит ещë немного подрасти. – как всегда добродушно и беззлобно рассмеялся Игорь, на что Саня, следуя вечному сценарию, который никогда не менялся, ответил, что их разница в росте составляет восемь сантиметров, и кое-кому стоит помолчать. И словно отреагировав на это замечание, он сразу стал более серьëзным. – Так зачем ты меня искал? – Понимаешь, вчера мне позвонил один чувак из «В» класса, и... – расплывчато начал заметно занервничавший Саша, который выглядел так, будто не ожидал подобного вопроса, и Игорь, почувствовавший это, поспешил его перебить, зная любовь Головина начинать рассказывать каждую историю, начиная с сотворения мира. – Честно говоря, подробности меня не интересуют. Можешь, пожалуйста, просто сказать, что требуется от меня? – спросил он, даже не представляя, в чëм была причина этого внезапного беспокойства, и, услышав подобную просьбу, Саня спокойно выдохнул, обрадовавшись тому, что ему не придëтся всë сбивчиво объяснять. – Ты не знаешь, где можно купить... – Головин торопливо полез в карманы шорт и после минутных поисков, сопровождавшихся вопросительным взглядом недоумевающего Акинфеева, больше всего на свете хотевшего скорее уйти отсюда, и тихой руганью самого Саши, он наконец-то смог найти среди различных фантиков, ключей и прочего мусора то, что так долго искал: безбожно мятый тетрадный лист, на котором, как предполагал Игорь, был написан список покупок, который тому было не суждено разобрать из-за кривого и непонятного почерка, вдобавок ко всему прочему, покрытому пятнами чернил. – Замаринованные стейки из говядины и свинины для жарки. – Замаринованные? Стейки? – поражëнно переспросил Акинфеев, готовый ко всему, но уж точно не такому. – Слушай, давай ты тогда действительно лучше объяснишь, зачем они тебе вообще понадобились? – попросил он, испытав лëгкое чувство любопытства из-за столь необычной, а главное, неожиданной и непредсказуемой просьбы, предугадать которую было невозможно. – Тогда нам, наверное, лучше сесть. Это надолго. – сразу же предупредил Саня, и Игорь, не задумываясь, стянул с него лëгкую олипмийку и постелил на бордюр рядом с каким-то медным памятником, возле которого толпились вездесущие голодные голуби, и парни с облегчением приземлились около пыльного пьедестала. А тем временем, город медленно оживал, возвращаясь в своë привычное русло: улицы постепенно заполнялись первыми пешеходами и гудящими автомобилями, открывались магазины и рестораны, а солнце как-то неуверенно начинало своë неспешное путешествие к зениту, уничтожая приятную прохладу. Москва просыпалась, и этим можно было только восхищаться. – В общем, Игорь, как ты уже понял, если слушал меня, то всë началось вчера вечером. – начал свой рассказ Саня, восторжëнно наблюдая за отходящей от сна улицей, зеленеющей листвой деревьев, посаженных вдоль дороги, и за ярко-синим небом, которое было совершенно чистым, не считая пары лëгких, едва заметных облачков, напоминающих сладкую вату. – Я собирался остаться дома и хорошенько отдохнуть, потому что родители ещë в шесть часов ушли на корпоратив, (и, кстати, до сих пор не вернулись), – нахмурившись, чуть тише добавил он, отклоняясь от темы, но сразу вернулся к повествованию. – И знаешь, когда я уже хотел идти спать, то мне неожиданно позвонил Федя Смолов. Он учится в «В» классе. – уточнил Головин, но этого, в сущности, не требовалось. – Я в курсе. – ответил Игорь, всë это время потерянно рассматривавший собственные коленки, будто вокруг не было ничего более интересного. – Таких раздолбаев как он, ещë поискать надо. Мы когда-то учились вместе, и я рад, что это уже в прошлом. – добавил он, действительно не кривя душой: Федя, который не мог похвастаться хорошей репутацией, был известен всей школе как прирождëнный инспиратор, неизменно нарушавший покой. Поэтому Акинфеев не удивился, что Саше позвонил именно он. – Так что же Смолов тебе предложил? – О, это целая история. – отмахнулся Головин, но всë же продолжил. – Раз ты знаком с ним, то знаешь, что общаться с Федосом, сродни вязнуть в болоте, поэтому его на самом деле никто и никогда не слушает до конца: конечно, он же вечно твердит одно и то же, да и говорит буквально обо всëм, начиная свой бесконечный тупой монолог с жалоб на жизнь, и заканчивая спорами о том, развалили ли Россию коммунисты или обсужением новой модели плойки. В общем, коротко говоря, если не пересказывать всего, что он умудрился наговорить за несколько часов, то главной мыслью было то, что Федя пригласил меня пойти вместе с ним на шашлыки, которые он собирается организовать в лесу рядом с его домом. – Саня остановился, чтобы перевести дыхание, и заметно погрустнел, словно согласился на предстоящий перфоманс только потому, что больше не хотел выслушивать нытьë Смолова, общительность которого, как истинного экстраверта, била через край и приобретала совершенно неприличную форму. Однако, на самом деле, это было не так: просто до Саши внезапно дошло, что это был его последний школьный год, перед предстоящей взрослой жизнью, и это не могло не расстраивать. – И, как я понимаю, ты не единственный в списке приглашëнных и скидывающихся на жратву? – тем временем, из чистого любопытства спросил Акинфеев, у которого факт прощания со школой, в силу меньшей сентиментальности и отсутствия склонности рефлексировать, когда это абсолютно не нужно, вызывал гораздо меньше эмоций, и положительных, и отрицательных. – Хотя, давай я угадаю. – с улыбкой предложил Игорь, приветственно помахав рукой проезжающей мимо них машине с иностранными номерами. – Во-первых, Лëша Миранчук из «В» класса, и, возможно, его брат. Также, тот сын дипломата из «Б»... – Акинфеев на секунду замялся, но практически сразу продолжил. – Денчик Черышев. Ну и, конечно же, ты с Федей. Итого, пять человек. – И ты, кстати, можешь стать шестым. – как в каком-то низкокачественном агитационном рекламном ролике, не зная, может ли он вообще это делать, предложил Саша в лучших традициях слогана «Присоединяйся к нашей команде», однако, он сделал это, тактично умолчав о том, что на самом деле Игорь забыл упомянуть также приглашëнного Артëма Дзюбу, на что были определëнные нелицеприятные причины: во-первых, то, что тот, наряду с самим Акинфеевым, был одной из самых популярных личностей в школе, из-за чего они конкурировали и вполне ожидаемо недолюбливали, а скорее даже ненавидели друг друга. Однако Саня в глубине души был убеждëн, что, в сущности, причина этой смертной вражды крылась не в букве класса и даже не в личных заслугах. Здесь было что-то совершенно иное, о чëм не знал никто, кроме этих двоих. Но кое-что Головин понимал абсолютно точно: Игорь никогда и ни за какие деньги не согласится идти ни на шашлыки, ни на выпускной, ни даже на поминки, если будет хоть малейшая вероятность, что там он столкнëтся с Артëмом. Впрочем, его можно было понять. – Думаешь, что я так просто соглашусь? – задумчиво спросил Акинфеев, всë же обдумывая поступившее предложение, несмотря на столь самоуверенный вопрос. – Хотя, Саня, почему бы и нет? – и оба почти синхронно поднялись с бордюра, в последний раз окинув взглядом неизвестный памятник, сидевших на нëм птиц и разбитый рядом палисадник. А тем временем, на окраине Москвы, в глухом и тихом спальном райончике, расположенном почти в двадцати километрах от медленно идущих в ближайший Ашан Сани и Игоря, всë было далеко не так умиротворëнно.

···

Всю свою жизнь Антон Миранчук небеспричинно считал весну, вместе с еë тоскливыми и погожими убогими пейзажами и отвратительным настроением, дешëвым и третьесортным фоном для депрессивных: уродливые бескрайние ручьи талого снега, бездонные и грязные лужи с мутной поверхностью, заполненной сгнившими осенними листьями, обнажëнные чëрные деревья с кривыми очертаниями и серое облачное небо, в котором растворяются истеричные крики возвращающихся птиц, и плывëт туман, – всë это не внушает никакой симпатии. Но только не май, который странно и одновременно необычайно ярко, броско выделяется на фоне предыдущих месяцев приятным исключением, практически с первых дней превращаясь в ликующее царство солнца, которое лихорадочно блестит, наслаждаясь вернувшимися днями счастья, и дарит тëплые согревающие лучи, скользящие повсюду: по крышам многоэтажек и их стеклянным слепым окнам, по полированному покрытию машин и асфальту, детским площадкам, дорожным знакам, автобусным остановкам и даже заброшкам. А беззаботный южный ветер, согревающий и одновременно освежающий своим дыханием, наполненным ароматом зацветающих растений, скучая, гонит столбы пыли и пустые жестяные банки по раскалённой дороге. И складывается приятное, ни с чем несравнимое ощущение, что на опустевших улицах огромной Москвы, уехавшей куда-то на майские праздники, остался только он, ленивый и такой пьянящий. А главное, дышащий свободой и возрождением, как и постепенно зеленеющие деревья за окном. Поэтому, из-за всего этого, Антон просто не мог не любить московский май, сонный, солнечный и счастливый, май, когда тебя не заботит, к скольким ты должен вернуться домой, и можно до самого рассвета бесцельно шататься по городу, независимо от того, устал ли ты. Но в этом году, в преддверии выпускных государственных экзаменов, обычно приподнятое и хорошее настроение необратимо испортилось. И оно стало ещë хуже, когда перед лицом высыпающегося после тяжëлого учебного года парня, с неприятно громким звуком грохнулся пакет угля. – Я убью тебя, Лëха. – сквозь сон, но с явно заметной злостью пробормотал он брату, с которым, к величайшему сожалению, до сих пор сосуществовал в одной комнате, но тот, слышавший подобные нежные обещания каждый день, никак не отреагировал на это. – Алексей, мать твою! – повысив хриплый после сна голос, снова крикнул Антон, разозлившийся до такой степени, что употребил вместо привычных сокращений полное имя, когда услышал чудовищный звук скрипа железа, который со всей силы ударял по воспалëнному и адски усталому мозгу, пребывавшему перед ЕГЭ в похмельном состоянии. – Может, хватит уже там греметь, а? – коротко, грубо, но понятно спросил он, с жалостью понимая, что окончательно лишился драгоценных минут утреннего сна, впрочем, как и всегда. Но теперь не из-за школы, а скотины-брата, в тупую башку которого в пять часов утра внезапно пришла мысль устроить в квартире оглушительный грохот при ещë живом Антоне, отчаянно хотевшему хоть немного поспать. – Тоша, успокойся, ты всë равно никого не убьëшь в одних трусах. – с самодовольной улыбкой, самым что ни на есть спокойным голосом сообщил вернувшийся в комнату Лëша, который словно был ни в чëм не виноват, и Антоха, округлившимися от ужаса глазами, посмотрел на притащенный братом ржавый отцовский мангал, который, по его воспоминаниям, уже несколько лет валялся на помойке. А теперь стоял на недавно купленных белых кроссах Антона, которые тот радостно отхватил на так называемой «белорусской» ярмарке за гордые семьсот рублей, и только вчера тщательно вымыл от грязи и пыли. И по всей видимости, благодаря Лëше и его долбанному мангалу, зря. – Знаешь, Миранчук, – тяжело вздохнул Антон, нехотя поднимаясь с кровати и чувствуя себя совершенно разбитым, но злым от постоянных выходок Лëшика, отлично понимающего чужое настроение и поэтому немного заволновавшегося, осознавая, насколько серьëзными и даже с одной стороны непростительными были его ошибки. – Я действительно однажды тебя убью. И складывалось отчаянное ощущение, что эта фраза уже в сотый раз за несколько лет прозвучала в стенах крохотной двушки в спальном столичном районе на пятом этаже, принадлежавшей «дружной» семье Миранчуков. Дружной настолько, что здесь, наверное, каждый обитатель мечтал избавиться от всех, кто окружал его. И на это, на самом деле, была своя причина. По крайней мере, для Антона и Алексея, которые, как и все братья-близнецы в этом мире, со стороны смотрелись лучшими друзьями. Но так было только в раннем детстве, после чего всë ожидаемо изменилось, когда парни начали расти, а родители, в свою очередь, не хотели этого замечать, ведь так им было гораздо удобнее. Действительно, кому хочется иметь головную боль в лице двух капризных и сторонящихся друг друга сыновей, когда впереди целая жизнь и череда приключений, а хоронить себя заживо во имя семьи совершенно не хочется? Как тогда можно усидеть сразу на двух стульях? Наверное, ответ очевидный, и руководствуясь им, чета Миранчуков нашла гениальный и оригинальный выход из сложившейся ситуации: они мысленно объединили Антона и Лëшу в одного человека, и спихнули их воспитание на... Правильно, их самих. И это вскоре дало свои плоды, обернувшись катастрофой, позднее разрушившую всю семью, в конце концов не так давно переехавшую в Москву из старого доброго Краснодарского края. Одним словом, если говорить кратко, вся жизнь братьев Миранчуков превратилась в попытку найти что-то общее между их абсолютно разными интересами: всë началось с того, что родители пристроили их в художку, заметив у Антона явный талант, и поначалу всë шло спокойно, по старому принципу и волки сыты, и овцы целы. Братья спокойно шли после школьных занятий в другой конец маленького городка, ещë не пренасытившись друг другом, а спустя нескольких недель им даже купили один общий мольберт, до сих пор стоявший в их комнате среди прочего мусора. Но идиллия скоро закончилась, так как Лëша, рисующий на уровне детского сада и не желающий что-то менять, ввиду своей ненависти к данному искусству, в основном портил кисточки, переводил краску, часто без зазрения совести выливая еë на своего любимого брата, и вскоре эта страница их жизни была довольно быстро пролистана. А дальше шли уроки фигурного катания, струнное отделение музыкальной школы, карате и даже драмкружок, созданный силой завода, на котором работал их отец. Но всë это не длилось больше месяца, а коньки, гитары и прочее удовольствие пылилось на балконе, подводя так и не нашедших консенсуса близнецов к скучной и серой жизни, в которой у них даже не было друзей: никто, конечно же, не хотел с ними общаться, видя, что им было вполне неплохо друг с другом. И Антону с Лëшей оставалось лишь медленно переживать процесс постепенно образующейся ненависти и обвинению в собственных проблемах, который незаметно и неожиданно сообщался родителям. Да, бывает и так. Но всë ещë сильнее ухудшилось, когда Лëша наконец-то нашëл себе долгожданного друга, оставив Антона у разбитого корыта и позволив ему понять, что в принципе, они до сих продолжали общаться друг с другом просто потому, что у них не было иного выбора, а так, если отбросить все сантименты, парни давно обзавелись обоюдной ненавистью и взаимной неприязнью к чужим до тошноты знакомым и родным привычкам. Или им так просто казалось? Во всяком случае, Тоша даже стал скучать по старым временам, когда в жизни его дражайшего брата появился Федя Смолов, который, по всей видимости, был отчасти виноват в сегодняшнем грохоте, не давшем никому нормально поспать, ведь поднять на уши всех и вся было именно его в стиле. Смолов был на несколько лет старше братьев Миранчуков, но с недавних пор учился с ними в одном классе и обладал неоднозначной славой человека, который к одиннадцатому классу обзавëлся хорошими оценками лишь по физ-ре и ОБЖ, из-за которого, между прочим, судьбы этих троих внезапно столкнулись. Всë началось в девятом классе, в самый обычный вторник на ничем не примечательном втором уроке, который, однако, вскоре вошëл в историю, благодаря достаточно громкому событию: сдаче нормативов по обеспечению безопасности жизнедеятельности, а если быть точнее, то по сборке Калаша и поведении при газовой атаке. И в то время, как второе принимал непосредственно преподаватель, то многострадальный школьный макет знаменитого автомата был выдан в руки учеников 9 «В» под присмотром некоторых ответственных помощников учителя, которые по неизвестной причине были из параллельного класса, однако этот факт совершенно не мешал им фиксировать время и выставлять оценки, в основном представленные в виде ровной колонки двоек. И пусть многие с облегчением подумали, что им повезло, то они ошиблись, так как парни действительно оправдали доверие ОБЖ-шника, который объяснил неожиданный экзамен простым тезисом: «Я не хочу, чтобы в следующем году, на военных сборах, вы называли автомат танком». Что ж, этого Владимир Николаевич успешно добился, пусть в этом вряд ли была его заслуга. А тем временем, как вполне можно было догадаться, одним из тех, кто принимал у девятиклассников зачëт, был тогда учившийся в параллельном классе Федя Смолов, вполне подходящий на эту должность. И если Лëша сдал норматив с отличием, получив единственную пятëрку во всëм классе, показав лучший результат и получив одобрение своего будущего друга, то у Антона дела обстояли гораздо хуже. И если он бесплодно надеялся, что ему удастся получить хотя бы тройку, благодаря успехам брата, то он ошибался и сразу же столкнулся с суровой реальностью, отобразившейся в издевательском вопросе Смолова: «Владимир Николаевич когда-то ставил тебе двойки?». И после робкого отрицательного ответа, парень, смеясь, заверил его, что сам он вполне может поставить, и не собирается извлекать оценки из воздуха. В итоге, всë это закончилось позорными двумя минутами сборки, вместо отведëнных тридцати пяти секунд для тройки, руками, которые беспричинно тряслись целую неделю и кровоточащей царапиной, пересекающую всю ладонь, от которой до сих пор остался шрам, как и самые неприятные воспоминания. Но а главное, на листе со списком сдающих нормативы, напротив «Ан. Миранчук», расплылась красная размашистая двойка, позже перекочевавшая в журнал, и испортившая весь аттестат единственной тройкой по ОБЖ, в которой Антон и сейчас винил Федю, по странной иронии судьбы ставшего закадычным другом Лëши. Но несмотря на дружбу с братом, Тоха всë равно недолюбливал Смолова, и тëплых отношений между ними, конечно же, не сложилось даже теперь, после стольких лет. И в этом не было ничего удивительного: Антон был третьим лишним, которого Лëша всюду таскал за собой, безуспешно пытаясь «социализировать», как его, в своë время, попросили родители, но все попытки были тщетными. А после того, как девятые классы были расформированы, и Федя стал одноклассником Миранчуков, все эти старания превратились и в бессмысленные. Но Алексей почему-то не отчаивался, и так и не сдался, даже сейчас, как Саня Головин неизменно не переставал добиваться дружбы с Акинфеевым. – Ну, и какие оправдания будут сегодня? – нахмурившись, спросил Антон у провинившегося брата, исподлобья глядя на него, как на собственное отражение в зеркале, но взъерошенное, заспанное и из-за этого нелепое, но милое до такой степени, что было невозможно злиться, по крайней мере, здесь и сейчас. – Что ты опять задумал? – Мы с Федосом хотим поехать на шашлыки. – кратко объяснил он, невинно улыбаясь, прекрасно зная, что это единственное средство успокоить смертельно обиженного Антона, который, вдобавок ко всему, не выспался по его вине. – Кстати, мы берëм тебя с собой. Так что советую начинать собираться, Тоша. – парень обворожительно рассмеялся, специально добавив в конце предложения уменьшительную форму имени, которую обычно использовал в редких особенных случаях, так как знал, что брат от этого просто тает и становится беспомощным. Поэтому бросив напоследок просьбу проследить за сохранностью мангала, он мгновенно исчез за дверью, не искушая судьбу. А Антон, оставшийся в полном одиночестве, лишь невесело усмехнулся темноте, тоскливо посмотрев в окно, за которым всë так же пестрело привычное и уже порядком осточертевшее, как и всë вокруг, здание заброшенной стройки с выбитыми тëмно-зелëными стëклами и похабными граффити, в компании которой многоэтажка встречала все свои рассветы и закаты. И Миранчук, удобно устроившийся на ледяном полу, запрокинув голову, удивлëнно отметил, что впервые на улице было совершенно тихо, что было настоящей редкостью, особенно когда живëшь рядом с детским садом, и крики уже давно превратились в норму. Однако сейчас воцарилось какое-то вопросительне мертвенное молчание, благодаря которому можно было услышать приглушëнное жужжание никогда недремлющего холодильника, и Антон с грустью огляделся по сторонам, рассматривая привычный антураж комнаты, доверху заваленной различным барахлом, включая старый и изрядно испорченный молью мольберт, двухэтажную незаправленную кровать, набитый книгами и учебниками шкаф, тëмное, грязное зеркало, которое не мыли с тех пор, как Миранчуки перебрались сюда, и расположенную на прикроватной тумбочке убранную в рамку цветную фотографию, на которой стояли улыбавшиеся близнецы. А тем временем, пока брат с неуместной и даже нелепой грустью рассматривал знакомый снимок, пытаясь понять, что же тревожило его и не давало покоя, Лëша выгребал последние продукты из полупустого холодильника, которые любезно оставили уехавшие в отпуск родители. Первое утро мая началось далеко не с ожидаемого кофе.