я помогу тебе не сойти с ума. там, где есть обман. там, где ждет провал поддержу тебя и сотру рукой все, что так губило нас с тобой. я твой хороший доктор. зашиваю нежно рану. не стоит плакать, солнце. нужно лечь сегодня рано.
***
Ваня не приходит на следующий день. Он остаётся лежать в квартире в своей кровати. В потолок смотрит. Он такой серый, прикольный, как небо грозовое. У Вани была идея однажды нарисовать там что-то похожее на молнию. Чтобы прям было ещё приятнее залипать в потолок часами, прожигая свою голову окурками какого-то хаотичного пиздеца. Янковский смотрит в потолок до обеда. Не берёт трубку, не отвечает на сообщения, лишь раскуривает косяк, глядя в потолок, один за другим. Душ не бодрит. Его уже ничего не бодрит. Ему бы упасть в полюшко. И там бы не было солнца. Ему бы упасть в зелёную траву и посмотреть на серое небо, как в свой этот потолок. Будто нет никаких проблем, мыслей, криков, боли, будто нет самого Вани. Есть только эта трава, это небо, но нет всего остального. В этом всём появляется фигура. Этакий Джокер. С кудряхами. Вписывается. Появляется посреди травушки, улыбается, светит. Вместо солнца. Как в том меме, где «солнце должно остаться только одно!» или что-то в этом роде. Парень просматривает сообщения, шлёт всё нахуй, а затем просматривает звонки. Пропущенные от Петрова, от отца всего один и ещё несколько от неизвестного номера. Поебать. Ваня не делает даже шага в том направлении, где он должен перед всеми отчитаться и ответить за свой прогул. Потому что ему всё равно. Ваня проводит свой досуг в кровати до вечера. Это фаза такая, когда нихуя не хочется, а если и хочется, то нихуя не хочется и всё в таком духе. У него ещё целая пачка сигарет, парочка дошиков в шкафу и мысли. Весело живётся тебе, Ваня. Охуенно. Попытка цепануть за душу оказалась успешной. И кто ж знал, что тем, кто зацепит, будет Тихон. Расхуярил и без того незаживающую рану. Расхуярил, а Ване теперь самому вывозить, да только не хочется. Хочется забыться банально. В поле где-нибудь. Ваня уже говорил. Он чувствует, что завтра будет ещё хуже. Знает, что завтра настанет новый день, который разъебёт его ещё сильнее. Он знает, что будет вывозить сам. Через боль в кончиках пальцев, в грудной клетке, через ломоту, через вены, через кашель и охрипший голос. Он понимает, что один. Понимает, но ненавидит этот ебучий термин: понимание. Потому что для него было бы лучше нихуя не понимать. Быть тем, кто просто абстрагировался. Быть тем, кому всё равно. Ване никогда не было всё равно. Даже если он думает, что да. И в этом его проблема. Да не только его. Это проблема миллионов людей, которые даже не пытаются осознавать, что это является проблемой. Ваня скуривает половину пачки. Сидит на кухне до самой ночи, не понимая, почему так хочется к солнцу. Не понимает, почему в его мыслях то кудрявое нечто. Не понимает, почему он вообще думает об этом. Ему нельзя. Ему не надо этого. Ванька же один. Он же независимый. Он же один сможет. Он же умеет. И никто ему не нужен. И не надо того, кто залечит его раны. Кто их зашьёт, правильно ухаживать будет и не даст снова швам разойтись. Он сам. Сам вывезет эти мысли. Не смог спасти. И правда. Не смог же. Какой из него доктор, если он собственной матери не смог… помочь. В конце утверждение, потому что вопрос глупый. Ваня засыпает с этими мыслями на рассвете, совсем не замечая времени, проведённого в самобичевании. Утром Ваня просыпается от ужасного ощущения собственного бессилия. И первое, что он вспоминает: Тихон. Практика. А следом: нахуя? Он решил, что пойдет. Просто решил и всё. Но думать об этом не будет. Душ не бодрит. Ваня сначала кипятком себя обдаёт, а потом по старой схеме холодной. А вот это бодрит. Когда нервный зуд заёбывает настолько, что жить не хочется, лучше кипятком. Сначала больно, потом приятно. Личная пытка. И если сигареты — особенный вид селфхарма, то кипяточный душ — особенный вид пыток. До клиники он добирается к 12 часам дня, совершенно не волнуясь о том, как он выглядит. Потому что девушкам ведь зачастую нравятся худощавые странные парни с синяками под глазами. Загадочность, блять. Как герой аниме. Ваня не был уродом. Он знал, что красив, но ему вот эта его красота не всралась вообще нигде, потому что ему никогда и никто не был нужен. Зачем? Чтобы перекладывать свои проблемы? Чтобы таким образом переносить вес этих проблем и мыслей на другого человека? Зачем? Чтобы твой любимый человек страдал? Нет уж. Ваня хоть и эгоист ебучий, но так обращаться с человеком, к которому он будет испытывать чувства — не будет. Он ещё не готов быть в отношениях и нести за это всё ответственность. Последний раз он с кем-то встречался на первом курсе. Кажется, это была девушка с потока. Но уже так похуй. Потом всё пошло по херам. И появилось правило. Никаких отношений, потому что они станут нездоровыми, как только всё начнётся. Заочно. Априори. Аксиома. Ничего доказывать не нужно. Ваня заходит в ординаторскую, на столе своём ничего не обнаруживая, поэтому идёт к автомату и берёт стаканчик с охуительно-паршивым растворимым кофе. Он такой не любит, но всё-таки этот привкус, горечью оставаясь на языке, не даёт потеряться в пространстве окончательно. Ваня злится. Ваня злится так сильно, что готов уебать первого, кто встанет на его пути. Образно говоря. В коридоре, к счастью, никого. Он пьёт кофе уже в ординаторской и совсем не ожидает, что сюда так никто и не зайдёт. Пропущенных сегодня было меньше. Петров ещё вчера понял, что происходит. Поэтому не звонил. Саша вообще много чего знает. Просёк. Срастил. Понял. Осознал. Красавчик. Ване хуёво. К вечеру становится ещё хуже. Он даже начинает пролистывать папки какие-то, вытаскивая их одна за другой из шкафа по торчащим корешкам. Истории болезней. Какая-то скукота. Ваня успевает даже в игру поиграть. Но пальцы, трясущиеся от нервяков, не дают нормально на экран нажимать. Курить Ваня идёт во второй раз. Но на этот раз здесь Стася. Та, в которой нихуя нет. Грязно-серое небо. А лучше бы просто серое. Как потолок. Янковский ненавязчиво допускает мысль о том, что мог бы в нëм потеряться. Но нахуй надо. Девушка замечает его сразу. — О, Ваня. Привет. Что-то тебя не видно было вчера. — А ты караулишь меня здесь? Девушка смущённо улыбается, взгляд отводит. Дурочка. Ещё не знает, с кем связалась. Никакого интереса. Чистая физиология. Но не стоит. С ударением на букву и. Она не вызывает ничего, кроме лёгкой симпатии к внешности. — Нет, просто вчера Тихон Игоревич был очень расстроен. Тебя искал. Даже звонил. Номер твой у Петрова просил. Так это он звонил с неизвестного? Ебануться. Ваня зажимает сигарету губами, а сам лезет рукой в карман белого халата, вытаскивая телефон. Смотрит на неизвестный номер, сразу же подписывая. Начинает с Ти… и заканчивает не …хон Игоревич, а …ша. Стася смотрит. Боковым зрением. Думает, что конспирация на уровне? Нихуя. Ваня тут же поднимает взгляд. — Номерком поделишься? Девушка улыбается. Дурочка. Ваня уже думает о том, что им не по пути, но цифры для приличия вбивает. Сам не знает… почему? А зачем? А нахуя? Да просто. — Как-нибудь увидимся, Вань. — Ага. Янковский не продолжает разговор, тушит бычок, размазывает его по асфальту и идёт обратно. Никого по-прежнему не было. Но стоит ему вспомнить о Тихоне, как он тут же появляется. Будто из ниоткуда. Заходит в кабинет вместе с Саней. Улыбается, но как только видит Ваню — тушуется. Нет, не гасится. Сейчас улыбка, что на оскал похожа. Но Янковский смотрит открыто. Заинтересованно. Петров стоит чуть дальше и качает головой, намекая на то, что это попадос. — Обещания не держим? — Я ничего вам не обещал. А чё ты злишься-то то так? Вань, ты дурак? Да. Ваня, который дурачок. Петров жестами чё-то там показывает, пытается донести, что «Вань, ты придурок», но Ване то похуй. Его мыслями било двое суток. Он поспал примерно 3 часа за эти два дня. Ему хуёвохеровоплохо. Ебал он эти жесты. — Я бы попросил тебя сменить тон, Янковский. Ты прекрасно знаешь, что должен был вчера прийти. За одну ночь что-то поменялось? Тихон осматривает лицо. Явно выделяется. А Ваня начинает дышать тяжело. Холодный пот течёт ручьём со лба. И когда это здесь стало так жарко? А. Точно. Пожар же. Голова кружится. В висках пульсация ебучая. Такая, будто его по голове бьют чем-то тупым с периодичностью — раз в две секунды. А два — плохая цифра. Ваня её не любит. Ещё он не любит чувствовать всё, что он чувствует сейчас. — Поменялось. Хуёво мне было. Тихон сглатывает, улыбаться перестаёт окончательно. Петров подходит ближе. Пытается в глаза заглянуть. — Вань, ты нормально? Шёпотом. Чтобы слышно Тихону не было. Янковский кивает. Саня уходит за спину куда-то, понимая, что даже клешнями не вытянет ничего. — Янковский, я думаю, тебе нечего здесь делать. Скажи отцу, что я тебя снимаю с практики. Или пусть ищет нового куратора. Потому что у меня есть дела поважнее. Ебучий хороший доктор. Вы посмотрите на него. Тормоза срывает. Ваня дышит тяжело, но смотрит чётко. Резко. Всё само как-то выходит. — Да чё вам всем от меня надо? Не хочу я ничего. Не хочу, понимаете? Не буду я отцу звонить. Не буду я людей лечить. Я не буду нихуя. Не хочу. Петров делает попытку приблизиться снова, но Тихон в своей привычной манере (жестом руки) останавливает. Смотрит сосредоточенно. Не улыбается. А в глазах всё равно солнце. Блять, перестань светить. Ну… пожалуйста, перестань. — Саш, выйди. — Тих, ты чё? Куда я выйду? Он здесь сейчас всё разъебет. Поверь, я знаю. Тихон даже не реагирует никак. Только тихо произносит ещё раз: — Выйди. Петров шумно выдыхает. — А чё это вы? Решили в одиночку мне морду набить? Или чего? Что вам надо? Голос срывается. Это уже не просто разговор. Это крик. Повышенный тон граничит с безумием. Ваня чувствует, как по щекам льётся холодный пот. Петров же ничего не пытается сделать. Просто выходит, выдерживая взгляд солнечного. Уходит и всё. Янковский смотрит пару секунд. Пристально. Пронзительно. А потом понимает, что боль уже становится невыносимой. Пульсация в висках настолько сильная, что сдохнуть бы. Больно. Паршиво. Больно. Ужасно. Больно. Но к боли привыкаешь также, как и к чему-то хорошему. Потому что к плохому привыкаешь ещё быстрее. — Вань, подойди ко мне, м? Как зверь. Смотрит с яростью. Смотрит так, будто набросится. Тихон протягивает руки, улыбается почему-то, ждёт. Почему? Недоумение в глазах Тихон замечает сразу же, но не даёт этой маске на своём лице затрещать по швам. Жизневский подходит сам. Осторожно. Тихо. Снова кладёт пальцы на виски, пока Ваня пытается утихомирить своё дыхание. С касанием пальцев легче? Ваня не понимает. Он закрывает глаза. Он с разбега. Падает, вжимается лбом в грудную клетку и стоит. Молча стоит. Тихон не отходит. Позволяет вольность. И зачем только? — Зачем вы это делаете? Мужчина коротко смеётся. Тихо. И отвечает почти шёпотом: — Я твой хороший доктор. Ваня сам отстраняется. Отходит на шаг назад. Смотрит зверем снова. А сам запах забыть тихоновский боится. — Ты плохо спишь? Тишина в ответ. Потому что это происходит снова. Ваня не отвечает. Он молча снимает халат, бросает его на стул и хочет вырваться нахуй из этого кабинета. Из этого здания. Но Тихон хватает за руку, останавливая. — Если ты завтра не придёшь, можешь вообще больше здесь не появляться. Вырваться из захвата за секунду. Ваня уходит. Почти сбегает. И понимает то единственное, что сейчас хуярит сильнее всего. Это солнце ему светить не будет никогда.