твои глаза сверкают не для меня, не для меня. оставить все, но это не для меня, не для меня. и если ты унесешься ветром, ветром, сохрани с тобой мой огонь, заглуши мою боль. и мое сердце выбери, солнце выгорит, мысли выбили, где бы мы были? и любовь.
***
— Вань, я поехал. Янковский нехотя раскрывает глаза, жмурится, пытается сфокусировать взгляд. Получается. Тихон смотрит сверху вниз, быстро чмокает в губы и лыбится. Ваня тоже лыбится, но спрашивает: — Съёбываешь так, будто мы переспали? — Если бы мы переспали, я бы не съебался. Ваня цокает, протягивает руки и почему-то позволяет себе поддаться бешеному порыву какой-то незнакомой ему до Тихона нежности. Он обнимает. Просто берёт и обнимает. Вжимается крепко, утыкается лбом куда-то в ключицы, а Тихон никуда не уходит. Ему неудобно, наверное, поэтому Ваня тут же отпускает и отворачивается, зарываясь в одеяло. Он не позволит себе привязаться на таком уровне. Он не может себе этого позволить. Если уже не сделал этого. Пока Тихон тихо закрывает за собой дверь, Ваня уже начинает вспоминать вчерашний вечер. Ему всегда было одиноко. А вчера квартира была заполнена смехом Тихона, руками Тихона, голосом Тихона, самим Тихоном целиком и полностью. Вперемешку с Ваней, который не хотел больше быть одиноким, потому что к хорошему и светлому быстро привыкаешь. Да, к плохому ещё быстрее, но когда это плохое слишком долго тебя сжимает в своих объятиях смирительной рубашкой, за хорошее хочется ухватиться, зацепиться, лишь бы не отпускать. Ваня проваливается в сон ещё на полчаса, а после встаёт и прётся на кухню, пытаясь не врезаться куда-нибудь, потому что глаза совсем не хотят открываться. Он всё-таки спотыкается, но ничего себе не повреждает. Только матерится смачно, а потом замирает посреди кухни, глядя на стол, где стоят бутерброды и лежит записка, где чётко и по-тихоновски написано, что «бутерброды разогрей, кофе варить не умею, так что с этим сам… и халат не забудь, потому что сегодня очень важный день для тебя. не опаздывать!». Ваня прикрывает глаза, улыбаясь, подогревает бутерброды, кофе варит, завтракает, выкуривает парочку сигарет и начинает собираться. Выходит в холодное утро через двадцать минут после трапезы и вызывает такси, потому что при даже очень хорошем раскладе — пешком бы опоздал. В ординаторской пусто. Петров врывается через пять минут после прихода Вани. — Вань, Тихон сказал, что ты сегодня наблюдаешь за его операцией. — Чё? Тихон ему ничего не сказал. Так вот почему не опаздывать… Вот же ж. Янковский послушно прётся за Саней, натягивая халат по пути. Любопытство съедает уже на половине коридора. — А чё хоть за операция? — Коронарное шунтирование. Слышал же о таком? Ваня кивает. Конечно, слышал. Даже если спал на лекциях, то отец мозги засорял систематически, рассказывал об операциях, заставлял фильмы документальные смотреть и всякая такая прочая ересь не для слабонервных. Тихон встречает около операционной. Там уже команда собралась. Петров обещает быть рядом по наставлению Игоревича, чтобы рассказывать ему о процессе и отвечать на вопросы, если Ване будет что-то не очень понятно. Янковский прослушивает практически всё, потому что смотрит на Тихона в хирургическом костюме и понимает, что никогда не представлял себя на этом месте. Никогда даже не думал о том, чтобы вот так стоять, а потом раз и… уже скальпель в руках. — В обморок не грохнись, Янковский. Ваня промаргивается и поднимает голову, заглядывая Тихону в глаза. На расстоянии. Тот уже готов в операционную лететь. — Не грохнусь, Тиш. — Петров многозначительно хмыкает, но Ваня не делает вид, что оговорился. Просто улыбается. — Удачи. Тихон кивает, выдыхает и исчезает за дверями. Петров ведёт к стеклу, где прекрасно будет виден весь процесс. Ваня на таких операциях был, где ты всё видишь, можешь спросить, если что хочется знать, но на именно вот таких... не был. Шунтирование, Тихон и сосредоточенность. Даже интерес. — Операция будет длиться где-то 3-4 часа, поэтому время на перекур будет. Главное, наблюдай. — Ладно. — И не пались, Вань. А если бы здесь кто-нибудь другой стоял, а не я? — Янковский цокает. — Тишей его наедине называй. И точно не при мне, потому что он сейчас на операцию зашёл, а ты его так интимно кличешь. Он должен думать только о том, что он на операции. — Сань, я понял, чё такой душный, а? Петров лишь головой качает. Ваня наблюдает стойко и даже вопросы задаёт часа 2, а потом начинает уставать. Как Тихон вообще операции так долго делает, если просто наблюдать за этим всем действом очень сложно? У Янковского столько терпения просто не найдётся. Петров раскладывает всё по полочкам, давая понимание всей сложности процесса. А Ваня за Тихоном во все глаза. Он меняется настолько, что не узнать. Тихон в обычной жизни совершенно другой. Взгляд мягче, солнце ярче, а сейчас камень. Кремень. Сосредоточенность тяжкая какая-то. Серьёзность на максимум. И Ваня завидует. В хорошем смысле. Потому ему серьёзности в жизни не хватает. Он ведь шебутной, но грустный. Сумасшедший, но печальный. Ебланище, как сказал однажды Петров. Друг. Лучший. Через три с половиной часа после начала операции Тихон выходит из операционной. Ваню Петров отводит в коридорчик подальше, а сам сваливает по делам врачебным. Ваня терпеливо решает дождаться Игоревича на лавочке, пока тот приведёт себя в порядок, а потом, замечая его идущим в сторону туалетов, следом семенит. Останавливается около стены и смотрит на то, как Тихон умывает лицо, пятернёй зачёсывает кудри немного назад (не помогает, если честно) и выключает воду. — Покурим, Тиш? — А ты не ходил на перекур? — Нет. Я за тобой наблюдал. — А за операцией наблюдал? Ваня поджимает губы. — За тобой больше. Тихон мягко улыбается, нащупывает в кармане пачку сигарет и кивает Ване, давая добро на долгожданный перекур. На крышу снова вместе. На то же место. Только Ваня сразу же опускается на бетонный пол, облокачиваясь на спину, а Тихон прям так, стоя, закуривает. — Ну как? Ваня закуривает в такт Жизневскому, слыша вопрос. — Пиздец, Тиш. Ты как вообще всё это делаешь? Я за все годы учёбы никогда за подобным не наблюдал, но если даже и наблюдал, то был в себе где-то. А сейчас… Ваня замолкает, обдумывая. Ему необходимо понять, что он чувствовал в тот момент. Потому что до этих самых пор не позволял себе задуматься. — Что? Тихон опускается рядом, ответа ждёт и задумчиво смотрит на Янковского. — Это интересно, но так-то страшно оно. Работа тонкая. Как ты и говорил тогда. Ваня поворачивается к Тихону и видит улыбку на его лице. Усталую улыбку. Мужчина оглядывается, выкидывает сигарету и сам тянется руками, цепляясь за шею. Ваня успевает дым выпустить за секунду до губ Жизневского на своих. Так и сидят некоторое время лбом ко лбу. Янковский робеет. Не может не робеть. Не может он отказать себе в этом тепле. Он чуть-чуть же. Совсем. Тихон отодвигается, облокачиваясь на стену, через пару минут. Теперь сидят плечом к плечу. Оба уставшие и тяжёлые, как груз на плечах жизни. — Мне твой отец вчера звонил. — Что говорил? Тихон поворачивает голову, не меняя положения тела. Смотрит на Ваню, доставая новую из пачки, и вздыхает. — Насчёт места работы после практики. Ваня цокает в третий раз за этот день. Тихон закуривает. Вот же ж. Пожертвовал первой сигаретой, наполовину скуренной, ради того, чтобы Ваню поцеловать? Романтично, блять. Аж ломит где-то в грудине. Ладно, Ваня, не пизди, что тебе не было приятно. Не пизди. Умоляю. — Да он спит и видит, как я буду работать в этой клинике в твоём отделении. — А ты хочешь? — Нет. — Почему? Ваня не собирается лгать. Ни Тихону, ни самому себе. Потому что заебался он себя обманывать. Жизневский лжи тоже не засуживает. Никто не заслуживает. — Потому что здесь ты. И твоя будущая жена. Оно мне надо? — Только поэтому? Янковский сглатывает, понимая, что это прозвучало пиздецово. Потому что причин уйма, а он в первую очередь почему-то затронул Тихона. Хуй пойми — зачем. — Нет. Я просто не хочу работать в этой области. Не знаю, мне не хочется вот этого всего. Я смотрел сегодня на тебя и чётко осознавал, что для меня места в хирургии не найдётся. Я здесь чужой. — Ты можешь стать своим. Но только если есть желание, потому что… если его нет — то и пытаться не стоит. Ты же не можешь заставить медицину принять тебя, как и медицина тебя в себя влюбить не сможет. У меня эта любовь с детства, поэтому я для себя другого не видел никогда. А тебе нужно себя найти, Вань. — Янковский уже не курит. Не хочется. Потому что слушает. Тихона он всегда слушает. — Ты найди себя, Вань. И никого не слушай. — Даже тебя? — Нет, меня слушай. Я херни не посоветую. Ваня смеётся коротко, смотрит с каким-то обожанием на кудрявого и понимает, что между ними точно не любовь. Между ними понимание. Некое доверие и связь. Странная связь. Ваня уверен, что влюблён, но не любит. Он восторгается, видит пример, хочет слушать и слышать. А Тихон… Тихон просто увлёкся? Заболел? Вань, хуйню несёшь. Как доктор может тобой заболеть? — А если я пойду поваром работать? Приготовлю тебе торт в виде члена. М? Тихон смеётся, прикладываясь виском к плечу ванькиному, дотрагивается рукой до колена. А Ваня улыбается. Улыбается и наблюдает. — Ещё что-нибудь на примете есть? Ваня задумывается, не успевая отреагировать. Тихон укладывает голову на его колени и закрывает глаза. И не жалко ведь костюм больничный. Вот дурак. Стирать же надо будет. Ваня даже спрашивать не стал, пальцами в шевелюру зарылся и продолжил думать, чем он хотел бы заняться. Про повара — шутка, у Вани никогда тяги к готовке не было. Рисовать он любил. Стихи пишет. Правда, пишет он их во время состояния несостояния. Потом перечитывать страшно, потому что кажется, не он совсем это писал. А кто-то, кто внутри сидит и выбирается наружу, когда слишком темно. Не для всех это. Личное слишком. — Я безнадёжен, Тиш. Я не знаю, кто я. — Разберёшься. — Мне уже половинка от пятидесяти. — Не уже, Вань. А только. Если постоянно так думать, состаришься быстрее. Ты ещё маленький. — Сам ты маленький. — Вот мне уже 35. А тебе только 25. — Я бы на старика глаз не положил. — А ты положил на меня глаз? Ваня цокает в четвёртый раз, но улыбаясь. Тихон смотрит снизу на его лицо, улыбаясь тоже. И выглядит совсем… как мальчишка. — У меня сегодня ещё одна операция. Если хочешь, иди домой. Если не хочешь — поразбирай бумажки. Или со мной на операцию снова, только уже без Петрова. У него дела. — А потом ты куда? Тихон осторожно встаёт, разминается и вздыхает. — Домой. — К ней? — Ревнуешь? Ваня отвечает так, как думает. — Как сумасшедший. Без улыбок. Тихо. Как-то болезненно. Ваня встаёт и порывается уйти, чтобы не дать себе окончательно с ума сойти, но Тихон встаёт следом, за руку хватает и тянет на себя, прижимая спиной к груди. — Отпусти. — Тише, Вань. Ты чего? Ваня понимает, что это не очень уже нормально. Что надо адекватным быть. А он ведёт себя… — Не хочу я тебя отдавать, понимаешь? Себе тебя хочу.— Тихон молчит, лишь сглатывает так громко, что Ваня вздрагивает. — Но осознаю, что это невозможно. Я думаю реалистично, осознаю, Тиш, что всё это бред. Что я эгоист, что жизнь тебе порчу, что счастье твоё поганю. Я же понимаю, Тиш, но в тебе погряз. А нельзя было ведь. Позволил. Позволил себе всё это, вот и вышла полная хуйня. И тебя ещё за собой потащил. — Вань, ты чего несёшь? — Тихон разворачивает за секунду, в глаза впивается. — В том, что между нами что-то происходит точно не твоя вина, Вань. Ты подумай хорошенько. Если бы я не приехал тогда, если бы сохранил дистанцию, если бы я себя остановил, тогда бы ничего не было. Я всё это начал, Вань. Я. Не ты. — Мы оба, Тиш. Ваня думает о том, что последнюю фразу Тихона очень хочется закончить по-пиздецовому пиздецово. Как там говорится? Я это начал, я это и закончу? — И что делать теперь? — Рационально мыслить. — С тобой плохо выходит. — С тобой тоже. Тихон уравновешивает. Не даёт взорваться окончательно. Доктор. Личный. Хороший. Умный. Да, Вань? А ты? А ты какой? М? — Надо идти, Вань. Потом ещё поговорим, ладно? Или домой, наверное. — Тихон смотрит на часы. — Пора готовиться к операции. Янковский кивает, послушно шагает ближе, оказываясь в объятиях, чувствует дыхание на макушке и еле заметный поцелуй. Тихо. Так тихо. Моральная мясорубка сегодня не такая яркая. Была. До момента закрытия двери в собственную квартиру. Его клетка персональная. Мыслями наполненная. Вот Ваня и сидит посреди комнаты, смотрит в стену и думает. Думает о том, что совершенно точно запутался. Сохрани огонь, Тиш. Заглуши мою боль. Только если погасну — оставь в покое.