Л. К. Л.

Ядовитый запах лилий разливается по нашей старой гостиной, превращаясь в плотную молочную пелену. Я сжимаю рукоять ножа, резную на ощупь. Окна открыты. Лунный свет едва пробивается сквозь неплотно задёрнутые шторы, ночной воздух не освежает. Издалека едва слышно доносится стрекочущий писк летучих мышей. Передо мной, чуть пошатываясь, стоит Леонид. Он что-то говорит, но я не слышу ни звука. Я смотрю на него внимательно и бесстрастно, как на подопытного зверька. Его бледные губы едва двигаются, с трудом складываясь в беззвучное "Лёва". Лёва стоит по левую руку от меня, неподвижный и бесшумный, как тень. Я вижу его боковым зрением сквозь густеющую молочную дымку с едким ароматом цветов. Он не откликается на зов: лишь болезненно прикрывает глаза. Но почему он бездействует? Почему не поможет ему – и не остановит меня? Ведь ясно же, что я не в себе. Что я – это вовсе не я, а кто-то чужой в моём теле? Гостиная кружится. Запах лилий становится металлическим и острым, как лезвие ножа в моей руке. Леонид делает шаг вперёд, протягивая руку Лёве, но спотыкается и падает на колени. Один взмах – и я рассекаю его горло быстрым, уверенным росчерком. Меня охватывает ужас и хочется кричать, но внешне я спокойна и уверена. Я склоняю голову набок, со смесью презрения и любопытства глядя на Леонида, который тщетно пытается закрыть руками рану. Вся гостиная усыпана лилиями, и лепестки их сочатся кровью. – Клава! Я медленно открыла глаза, с трудом вырываясь из цепких когтей реальности-перевёртыша. Она отпускала не сразу: тело одеревенело и не слушалось, во рту пересохло. Я чувствовала, как на лбу выступают капли липкого алого пота, но не могла пошевелить рукой, чтобы его стереть. Окна мансарды были плотно закрыты, но я сразу поняла, что за ними давно стемнело. Я не проснулась на закате, и, наверное, не проснулась бы и теперь, если бы не полный волнения голос Лёвы. Я с трудом повернула голову, чтобы найти его взглядом, но вместо этого встретилась глазами с Леонидом, сидевшем на краю моей кровати. – Это то, чего ты хочешь? – спросил он тихо и вкрадчиво. Я не сразу поняла, о чём он. В голове шумело, как будто я всё ещё слышала писк летучих мышей из другой вселенной. И отчётливый едко-цветочный запах… но нет, он доносился отсюда. Накануне я сама поставила свежесрезанные лилии в новенькие вазы из тонкого цветного стекла. – Этого? – эхом повторила я, и перед глазами тут же встали последние секунды до пробуждения. – Нет... нет! Не знаю, что это было, но это была не я. Леонид, я бы никогда… Лёва?.. Я хотела спросить, почему он ничего не сделал, но запнулась. Ведь это тоже был не он, а лишь кто-то на него похожий. Сумрачные, жуткие тени в наших телах, в нашей милой уютной квартире… При мысли об этом меня пробил озноб. – Это не был обычный сон? – осторожно спросил Лёва, присаживаясь рядом с Леонидом. Он выглядел не просто обеспокоенным: он был испуган. – Знаю, нам могут сниться кошмары, и порой они кажутся реальными. Но ты никак не могла проснуться, и я уж было решил… такие, как мы, могут болеть? – Не думаю, что она больна, – мрачно сведя брови, откликнулся Леонид. – Но я видел образы в её голове, и простым сном они не были. Клава, – он обратился ко мне со строгой серьёзностью доктора, – ты уже видела что-то похожее раньше? От его тона и искреннего испуга Лёвы мне снова сделалось страшно. Я съёжилась, поджав под себя ноги и стараясь унять холодную дрожь. – Накануне твоего возвращения, несколько дней назад, – слабо откликнулась я. Лёва молча ушёл к холодильнику и тут же вернулся с упаковкой донорской крови. Я благодарно протянула руку, но пить не спешила: зуб на зуб не попадал. – Видение было не таким ярким. Но я увидела своих человеческих родителей, и они… в общем, всё повторялось, и я ничего не могла поделать. – Что это может значить? – спросил Лёва. Он машинально забрал пакет из моих дрожащих рук, вскрыл длинным ногтем и протянул обратно. – Предчувствие, – неожиданно для себя самой ответила я и сделала наконец небольшой глоток. Леонид медленно кивнул. По телу разлилось приятное тепло – не только от крови, но и от того, что всё наконец прояснится. – То, что ты сейчас видела, – задумчиво проговорил он, – и правда могло быть предупреждением. Тревожным сигналом, усиленным во второй раз. Не знаю, почему он принял такую форму, могу лишь предположить, что эти образы – своего рода отголоски другого варианта событий, вроде кругов на воде. Ты могла возненавидеть меня и желать смерти… – Но я… – Не в этой жизни, милая, в другой временной ветке. Если бы в какой-то момент всё пошло немного иначе, твои мысли и желания вполне могли привести и к такому исходу. – Но что именно она видела? – вмешался Лёва, который не мог проникать в чужие мысли. – Моё убийство и твоё бездействие,– словно отмахнувшись, произнёс Леонид и снова обратился ко мне. – Посмотри на меня, Клава, и постарайся ответить как можно честнее: это были твои скрытые желания или сигнал тревоги? Вопреки его просьбе я закрыла глаза, стараясь заглянуть вглубь себя и обнаружить хотя бы малейший отголосок ненависти к своему белокурому ангелу. Но его не было, как давно уже не было ни обиды, ни горечи. Я любила его – не так, как Лёву, но всё же любила. – Второе, – уверенно сказала я. – Но если ты видишь мои мысли, то и сам это знаешь. – Что ж, – Леонид выразительно взглянул на меня, затем на Лёву и снова на меня, – думаю, это и есть твой тёмный талант. Через час я чувствовала себя значительно лучше, но всё ещё отказывалась верить в то, что моим упырьим даром могли оказаться кошмары. – Я бы вполне обошлась без таланта, – твердила я. – Лёва же как-то обходится! – Да есть у него талант, – уверял Леонид раздражённо цокая языком, – просто он сам не хочет его обнаружить. Я приняла душ, переоделась и была готова к привычному выходу “в свет”. Мне хотелось вдохнуть ночной воздух и отвлечься от дурных снов и мрачных предчувствий, но Лёва считал, что я слишком слаба, и нам стоит остаться дома. Мы спорили довольно долго, и я уже начала застёгивать тёплое кашемировое пальто, давая понять, что настроена решительно, как вдруг Леонид прервал нас серьёзным, почти торжественным тоном: – Вам следует кое-что узнать, прежде чем мы встретим кого-то из нам подобных. От неожиданности мы с Лёвой застыли, не закончив движения: он – протягивая мне руку, я – едва дотронувшись до пуговицы у ворота. – Вам лучше сесть, – весомо прибавил Леонид. Что-то в его взгляде и голосе говорило, что в этот раз не стоит ему перечить. Он и вёл себя непривычно с тех пор, как вернулся: не язвил, не бросал подчёркнуто патетических реплик, даже жесты его стали сдержаннее. И, как бы мне не хотелось думать, что вскоре всё вернётся к нашей обычной жизни, очевидно я просто обманывала себя. Я нехотя стянула пальто, нарочито медленно подошла к кровати, отодвинула полог и села. – Валяй, мсье! – обречённо вздохнула я, жестом приглашая Лёву сесть рядом. – Но если ты скажешь, что таланты всех упырей раскрываются здесь, я тебе не поверю. Это для тебя Париж – место силы, а для меня – просто город. – Боюсь, – проговорил Леонид серьёзно и терпеливо, – дело не в самом в городе, а в том, что здесь нам и впрямь угрожает опасность. Я идиот! Думал, смогу всё уладить… Он замолчал, и я почувствовала, как новая волна страха подкатывает к горлу, а недавно выпитая кровь стремительно отливает от щёк. – Уже во время своих первых визитов я понял, что жизнью наших сородичей здесь распоряжается банда упырей, называющая себя théâtre de vampires, – продолжил он, снова взяв себя в руки. – Это, действительно, театр, и он даёт шикарные представления в духе любой эпохи, но в то же время это и своего рода орган власти. – То есть, теперь ты наконец расскажешь, что именно там творится? – тяжело ухмыльнулся Лёва. Он так и остался стоять, напряжённо ухватившись за столб для полога и будто готовясь к броску. – Похоже, что так. Но постараюсь не затягивать, потому что творится там слишком многое и уже довольно давно. Началось всё со средневековых карнавалов Европы, где развлечения и смерть не просто соседствовали, но и сливались в единое целое. Тогда и зародились те обычаи и законы, которые местные упыри чтят по сей день. Не все, конечно, но, как я понял, абсолютное большинство. Нынешний директор театра, Себастьян, был обращён одним из основателей труппы, так что традиции предшественников в буквальном смысле у него в крови. Одна из них, например – убийство во время спектакля. Всё происходит на глазах у людей, которые считают это частью представления и аплодируют, пока один из них умирает на сцене. Не менее интересный обычай – обращение ничего не подозревающего молодого артиста, прошедшего прослушивание в труппу. Обращают самых талантливых и, конечно же, самых красивых. Эти богемные варвары буквально помешаны на эстетике… в чём дело, Клава? Я сама не заметила, как прижала ладони ко рту, очевидно издав какой-то сдавленный звук. – Лоран, – отнимая от лица руки, выдохнула я. – Так вот что с ним случилось? – Я полагал, это было вполне очевидно. – Конечно нет! Я думала.., – я осеклась, боясь произнести это вслух. Всё это время меня мучило подозрение, которое я никак не решалась озвучить, не зная толком, хочу ли услышать ответ. – Что его отец – я? – Леонид рассмеялся. – Это бы всё объясняло, правда? То, как вы оба к нему привязались. Интересно, Лёва, ты тоже считал, что вы братья? – Мы с Клавой этого не обсуждали, – холодно отозвался он. – Но, зная тебя, такой возможности я не исключал. – Потому что я уже бывал здесь, посещал театр и не рассказывал вам всего? Или потому что когда-то сделал себе подобным другого красивого юношу – тебя? Нет, всё гораздо более прозаично. Лорана обратил не я и даже не Себастьян: это сделал один из старших артистов. Он замолчал, и на какое-то мгновение в нашей мансарде воцарилась полная тишина. Ни шороха за окнами, ни скрипа за дверью: только сладко-удушливый запах лилий и незаданные вопросы, повисшие в воздухе. – Но причём тут мы? – спросила я наконец. – Ты говоришь, нам всем угрожает опасность, но мы не принадлежим к труппе, не родились здесь и правила театра нас не касаются. – Поначалу я думал так же. Когда я познакомился с Себастьяном, он почти убедил меня, что среди его артистов я обрету свой дом. Его подручный выследил меня в латинском квартале и вручил приглашение на ближайший спектакль. Я шёл туда с опаской, но остался восторге от постановки в стиле модерн, настоящей музыки и живой актёрской игры. Ни в Минске, ни даже в Праге ничего подобного я и близко не видел. И дело не в том, что в этом театре работали не люди. Каждый из них обладал вполне человеческим талантом, а бессмертие лишь заставляло чуть ярче сиять его грани. Но театр предоставлял все условия, чтобы эти таланты раскрылись, давая полную свободу самовыражения всем своим упырям. Тогда я не знал, что они платят за это другой свободой, и мне хотелось стать частью этого мира. Я собирался рассказать вам об этом, но перед последним отлётом в Минск понял, что обстоятельства изменились. Я никогда не говорил о вас с Себастьяном, разве что упоминал имена, иначе, наверное… В общем, об одном из главных правил théâtre de vampires я узнал совершенно случайно. Это случилось в ночь, когда обратили Лорана. Я не был членом труппы и не присутствовал при его превращении, но меня пригласили на церемонию инициации в качестве гостя. – Церемонию инициации? – с едва заметным оттенком отвращения переспросил Лёва. – Формальный, ничего не значащий обряд. Как театралы, они слишком много внимания уделяют форме, как ретрограды – традициям. Не скажу, что я не люблю фарса, но это оказалось слишком даже для меня. Юношу вывели на малую сцену, в центр небольшого зала, драпированного чёрной тканью. Он держался молодцом, хотя его обращение только что завершилось. Стройный, одетый в костюм мима, с бледным лицом и алыми от крови губами, он стоял прямо, как натянутая струна, и даже не покачнулся ни разу. Вряд ли он понимал, что творилось с его телом, но, кажется, даже тогда владел им в полной мере. Со мной всё было иначе... Леонид замолчал, и я отчётливо вспомнила, как ржавое пятно на потолке сельского госпиталя вдруг обернулось хрупкой сверкающей феей. Видел ли что-то подобное и Лоран? Менялся ли его взгляд, обострялись ли чувства? Действительно ли он “держался молодцом” или просто не мог пошевелиться, оглушённый новой, нечеловеческой силой после короткого мгновения собственной смерти? – Единственный яркий софит подсвечивал сцену, представляя труппе новорождённого упыря. Остальные участники церемонии оставались в тени. Все они были одеты в чёрное, и их костюмы сливались с чернотой зала. Первым на сцену выступил актёр, всего минуту назад обративший Лорана, и протянул ему бокал вина, смешанного с кровью – символ причастия. Я видел, что юноша хотел отшатнуться, а в его глазах читался ужас, граничащий с восхищением, но после секундного колебания он принял бокал, выпил до дна его содержимое и изящно поклонился. Раздались глухие овации, похожие на шелест листьев в ночном лесу под порывом холодного ветра. И только тогда вперёд вышел сам Себастьян в черном плаще, подбитым алым шёлком – карикатурный упырь, злодей из оперетты. Но, хоть вид его и казался мне вульгарным и даже комичным, его походка, осанка и голос были полны сдержанного достоинства и спокойного осознания собственной силы. Лишь тогда, в присутствии гостя и свиты, он объяснил Лорану, что с ним случилось. Будто и это была часть представления. “Ты будешь жить вечно, мой мальчик, – мягко говорил он, – твой талант и твоя красота не угаснут, а лишь расцветут с новой силой. Твоё тело будет становится сильнее и крепче с каждой выпитой каплей эликсира жизни, текущего в человеческих венах. Смерть не коснётся тебя. Конечно, если ты не станешь нарушать простых, но непреложных правил нашей нескромной общины”. Тогда я и услышал об их законах впервые. Как оказалось, они распространялись на всех, кто живёт на территории, подконтрольной театру, а подконтролен ему – весь Париж. Первое правило, которое предстояло запомнить Лорану: дар, поднесённый ему, не был бескорыстным. В любую минуту театр мог потребовать вернуть долг, принеся в жертву что-то, что он любил в человеческой жизни. Второе касалось всех, напомнил Себастьян, обведя строгим взглядом свою паству. “Ни при каких условиях, – сказал он, – мы не обращаем детей. Самый юный возраст, в котором человеку позволено стать le vampire – шестнадцать лет. Опыт многих веков показал, что более юные не всегда способны пережить трансформацию и часто теряют рассудок. Но даже если их тело и разум справляются, они могут оказаться слишком несдержанными, неуправляемыми или не в меру жестокими. Это может подвергнуть серьёзной опасности всё наше сообщество, а потому тех, кто обратит ребёнка, ждёт самое суровое наказание – смерть. Как правило, через сожжение. Обращённый ребёнок также должен быть уничтожен”. После он назвал последний “смертный грех” парижского упыря – убийство себе подобного. Естественно, если только это не казнь, иначе им пришлось бы убивать и собственных палачей. Ну и к счастью, нарушение этого закона нам… вернее тебе, Клава, только снится. Леонид невесело усмехнулся и выжидающий посмотрел на нас. Я не сразу очнулась от его рассказа. Мне казалось, я видела всё это собственными глазами: и мрачный зал, и упырей, похожих на свои же гротескные копии из немого кино, и нашего юного друга, всего несколько минут как переставшего быть человеком. До меня не сразу дошёл смысл слов Себастьяна, чей властный тон так старательно передал Леонид. – И ты привёз нас сюда, – медленно проговорил Лёва. Его голос вибрировал и звенел, как металлическая пружина, – зная, что Клава в опасности? – Я и сам был в опасности, не забывай, – Леонид отозвался так стремительно, будто ответ был готов заранее. – Отцы или матери ребёнка-упыря должны быть преданы смерти первыми. – Ничего не понимаю, – сказала я. – Ведь я не парижский упырёныш, и вы обратили меня, знать не зная о правилах этой шайки. – “Незнание не освобождает от ответственности”, – саркастически продекламировал Леонид. – После инициации я поговорил с Себастьяном напрямую, чтобы взвесить все риски. И, конечно, я бы не привёз вас сюда, если бы не сумел сторговаться. Как только я закончил свою историю, он развёл руки в приглашающем жесте и заявил, что хоть их законы и касаются всех, кто ступает на эту землю, парижские упыри в первую очередь славятся деловой хваткой. Проще говоря, он предложил мне сделку: вы беспрепятственно обустраиваетесь в Париже, и никто из его свиты нас и пальцем не тронет при двух условиях. Первое – я убиваю для него, не спрашивая, второе – пока я не оплачу свой долг, вы не охотитесь на территории “его” города. Именно поэтому я и забил холодильник под завязку, и именно поэтому пропадал почти каждую ночь. Но, кажется, я наконец принёс ему в жертву все человеческие жизни, которые он по какой-то причине не мог или не хотел взять сам. Не знаю уж почему, но он никогда не выходил из своего театра. Долг был оплачен несколько ночей назад. – Не понимаю, – повторила я, с силой сжимая виски. – Раз долг оплачен, то что нам грозит? – Это Лоран, – всё тем же напряжённо-металлическим голосом произнёс Лёва. – Дело же в нём, да? Его долг так и не был оплачен? На лице Леонида вдруг промелькнула грустная, понимающая улыбка. – Не был, – подтвердил он с коротким кивком. – Себастьян потребовал от него невозможного. После инициации я много общался с Лораном и его узнал достаточно хорошо. Мне хотелось направить его, поделиться знаниями, которыми не спешили делиться артисты труппы. Лоран оказался талантливым – не только как актёр, но и как упырь. Он охотно учился и делал всё, о чём просил Себастьян, кажется, почти не жалея об оставленной жизни. А оставил он консервативных родителей на левом берегу Сены, которые и увлечения актёрством-то не смогли бы принять, не то что новую ипостась сына. Он сам решил, что будет держаться от них подальше, чтобы не подвергать опасности и не стать ещё большим разочарованием. Но кроме них в его прошлой жизни были друзья и девушка по имени Мариэтт. Полная противоположность ему: скромная и тихая, с нежными чертами лица и мягкими светло-русыми волосами. Я видел её издали, и остался почти очарован её розоватой кожей, будто светящейся изнутри, плавными изгибами тела и мирным спокойствием, обычно не свойственным девушкам её лет. Будь обстоятельства другими, она могла бы стать идеальной жертвой, но я не был голоден, а мой спутник ею дорожил. Именно поэтому, как вы уже поняли, Себастьян потребовал у Лорана её жизнь. – Но он мог забрать её сам, – заметила я, в глубине души прекрасно понимая, что дело не в этом. – Это должен был сделать Лоран. Вернее, его задачей было привести свою бывшую подругу в театр, чтобы она стала очередным жертвенным ягнёнком, убитым на сцене. Это было своего рода проверкой, и парень её не прошёл. Нет, он не дал слабины, он даже не раздумывал ни секунды: просто отказал Себастьяну. Ну и тот… тот вздохнул с видом мудрого старика и сказал, что предвидел это. И что, как это ни печально, теперь долг Лорана возрастает с процентами. Мариэтт, так и быть, проживёт свою жалкую жизнь человека, но взамен придётся забрать жизни двух упырей, что, конечно же будет намного сложнее. Жизни его новых друзей, Луи и Клоди. “Луи” они называют тебя, Лёва. О путанице с именами мы, конечно же, помнили. Но даже странно, какими далёкими сейчас казались те первые визиты в Café de Flore, когда мы считали мир, открывшийся перед нами, приветливым и безопасным. А ведь с тех пор прошло всего несколько месяцев – секунды для вечности и целая вечность для Парижа. – Но почему только наши жизни стали разменной монетой? – спокойно спросила я. Картина начинала складываться и пугала гораздо меньше, чем неизвестность. – Думаю, я всё ещё могу быть ему полезен, – пожал плечами Леонид. – Вы же, несмотря на то, что один раз я уже выкупил вашу безопасность, встали ему поперёк горла. Вы не похожи на упырей, которых он знает, отвлекаете его артистов, но кроме того, я думаю, он банальнейшим образом ревнует Лорана, который стал проводить слишком много времени с вами. Полный достоинства древний упырь внутри оказался всего лишь капризным ребёнком, не желающим делиться своими игрушками… но угадайте, что было дальше? Лоран снова ему отказал. Себастьян пытался внушить ему, что вы двое – преступник и опасное последствие преступления, что ему нужно лишь заманить вас в подвал театра, и что совесть его будет чиста, но все уговоры оказались напрасными. Это случилось в ночь вашей последней с ним встречи. Теперь опасность грозит и ему, и всем нам. Вы ведь не думаете, что я не стану защищать вас до последнего? Я – не думала. Я вообще не знала, что думать. Из всего, что он только что рассказал, создавалось впечатление, что выхода нет. Разве что бежать. Но не могли же мы оставить Лорана, рискующего ради нас последними крупицами свободы, а возможно, и жизнью. – И что теперь будет? – спросил Лёва, и мне показалось, что напряжение его голоса достигло предела. – Теперь будет суд. Кто-то из упырей театра вручит нам повестку и, конечно, мы туда явимся. – И у тебя есть план, – догадалась я, с удивлением отметив, что Леонид улыбается, а взгляд его снова сделался решительным. – Скорее небольшая заготовка импровизации, – отозвался он, не удержавшись от того, чтобы вскинуть руку в привычном витиеватом жесте. – Но даже если всё получится, Париж нам придётся покинуть. Я был самонадеянным болваном и, наверное, сошёл с ума, раз решил, что могу доверять Себастьяну. – Лоран не должен пострадать из-за нас, – с нажимом произнёс Лева. – Само собой, – сухо подтвердили Леонид и добавил с насмешкой: – Разве я могу позволить страдать тому, кто так сильно запал вам в душу? "Конечно, можешь", – чуть было не вырвалось у меня. Но за годы, что я знала Леонида, я научилась понимать, когда за маской бесчувственности скрывалось что-то совсем иное. – Я рыжая упырица, – в тон ему откликнулась я. – Если верить преданиям, у меня нет души дважды. Лёва молчал. Он был единственным из нас, кто даже в шутку не отрицал свою душу. В отличие от главной сцены, где давались лучшие спектакли, проверенные публикой, малый зал предназначался для экспериментальных показов и “творческих дискуссий”. Он оказался в точности таким, как я представляла. Несмотря на то, что зал располагался в цокольном этаже здания, его стены и окна полностью скрывала драпировка из чёрной непроницаемой ткани, через которую не смог бы пробиться ни один солнечный луч. Как пояснил Леонид, это было сделано для того, чтобы упыри театра без всяких опасений могли репетировать днём. Сцена выглядела совсем небольшой и лишь на несколько сантиметров возвышалась над сотней зрительских местам. Занято из них было – около четверти. Работники театра сидели неподвижно и молчаливо, как шахматные фигуры, и даже сама их рассадка напоминала о шахматах. Единственное, что не совпало с рассказами Леонида об этом месте – источники освещения. Сегодня здесь не софитов: их заменяли горящие свечи, прочно зафиксированные в металлических креплениях вдоль стен. Контрастный и колеблющийся свет их пламени делал тени причудливыми и зловещими, а воздух был таким жарким и душным, что человек вряд ли бы смог находиться здесь долго. Совсем юный на вид упырь, имени которого я не знала, провёл нас к трём красно-чёрным креслам, стоявшим спиной к зрителям почти у самого основания сцены. Чуть поодаль, на стуле с высокой прямой спинкой, сидел Лоран. Сегодня он был одет так же, как в ночь нашей первой встречи, только на его шее теперь красовалась алая бархатная лента. Похожие ленты были у каждого сидящего в зрительном зале. Лоран выглядел уставшим, но решительным. На его запястьях виднелись свежие следы от верёвок, которые в другой ситуации я легко приняла бы следствие репетиций с элементами акробатики. Как только мы заняли свои места, он едва заметно нам подмигнул. Накануне упырица Сюзон торжественно вручила Лёве конверт с восковой печатью цвета бордо, едва мы переступили порог Café de Flore. Это оказалась повестка, оформленная как старинное приглашение, и я едва удержалась, чтобы не запустить ею в лицо этой тощей высокомерной девке. Думаю, больше всего я злилась потому что считала её ученицей де Бовуар и даже предположить не могла, что и она – участница этого фарса. Сейчас Сюзон сидела среди зрителей, невозмутимая и надменная, с гладко зачёсанными назад волосами, навечно подстриженными под каре. – Добро пожаловать в théâtre de vampires, – вдруг послышался звучный и низкий голос, похожий на звон церковного колокола. Я вздрогнула и инстинктивно схватилась за руку Лёвы, которая сейчас была успокаивающе тёплой: перед приходом сюда Леонид заставил нас подкрепиться. Вслед за голосом на сцене появился упырь, чья внушительная и статная внешность заставила меня тихо ахнуть. Но уже в следующий миг очарование стало рассеиваться. Идеальная белизна его фарфоровой кожи оказалась мастерски нанесённым гримом, шелковистые чёрные локоны, густым водопадом струящиеся до талии – париком, а нечеловеческий рост – результатом ношения обуви на платформе. Его алый плащ, расшитый вычурными узорами напоминал что-то среднее между шёлковым халатом владельца старинной усадьбы и мантией кардинала. Но исключительно, почти пугающе правильные черты лица и удивительно живые глаза, совершенно чёрные в этом дымном неверном свете, были настоящими. – Себастьян, – представился гранд-упырь, изобразив небрежный поклон и пронзая нас гипнотическим взглядом. – Полагаю, вы догадываетесь, зачем я позвал вас сюда? Лишь колоссальным усилием воли я заставила себя не закатить глаза. Чары рассеялись полностью. Как он смел приветствовать нас как гостей на этом позорном судилище? – Луи и Клоди, – продолжил он, широким хозяйским жестом указывая на нас, но в этот раз обращаясь к публике, – оказались здесь по роковому стечению обстоятельств. Себастьян выдержал драматическую паузу, во время которой не выдержала я. – Лёва, – сказала я, и мой голос заполнил весь зал серебристым перезвоном. Вот это акустика! – Его зовут Лёва, это совсем другое имя… Лёва с силой сжал мою ладонь, и я закусила губу. Я старалась не смотреть в сторону Леонида, давшего накануне строгие и вполне однозначные указания – не показывать своих мыслей и чувств. Однако стоящий на сцене упырь и бровью не повёл. – ...по роковому стечению обстоятельств, – повторил он с улыбкой. В его голосе послышались раскаты грома, и невидимые молнии на секунду вырезали в моём сознании эти слова. Но в следующий миг и этот морок рассеялся. Ничего рокового здесь не было: лишь маленькое, пусть и почти бессмертное существо вздумало играть в Бога, меняя нас местами, как шахматные фигурки на доске. Суть его речи сводилась к тому, что мы оказались не в то время и не в том месте. На своей родине мои отцы совершили преступление, сделав меня своим бессмертным ребёнком, но благодаря Леону (короткий, издевательский поклон в сторону Леонида) их грехи и жизнь Клоди были искуплены. Поэтому теперь мы, его дорогие гости, находимся здесь уже не как подсудимые, а как… он не подыщет нужного слова… “Жертвы”, – сухо и холодно подсказывает с места Сюзон, и зал взрывает пронзительный хохот. Нет, поправляет её Сеастьян, и смех тут же стихает. Скорее – испытание, проверка и возможное наказание для ценного, но непокорного артиста труппы (кивок Лорану) и наука для остальных. – Таким образом, дорогие Клоди и Луи, – заключил Себастьян, нарочно делая ударение на неверном имени Лёвы, – вы и правда, своего рода жертвы… эмм… обстоятельств. Видите ли, le vampire Лоран отказался исполнить долг перед нашим сообществом и отнять жизнь человека, который когда-то был ему дорог. Так он выразил бы свою признательность за поднесённый ему дар вечной жизни и доказал, что оставил прошлое позади. Но он этого не сделал, и по закону его долг возрос до жизней двух дорогих ему бессмертных. Конечно, среди театралов нашлись бы и более подходящие кандидаты на эту роль, но своей общиной мы дорожим. А значит – тут уж глубочайше прошу прощения – выбор был очевиден. Он пал на вас. Он снова сделал паузу, похоже надеясь, что его слова нас испугают или хотя бы слегка удивят, но очевидно остался разочарован. Он едва заметно прищурил свои чёрные миндалевидные глаза, и я тут же почувствовала, как невидимые цепкие щупальца мягко обвивают голову, тянутся к мыслям… “Себастьян владеет гипнозом, – накануне объяснял Леонид. – Это его тёмный талант, и он считает его безупречным оружием. Возможно, это оружие и впрямь работает без осечек среди тех, кто привык безгранично ему доверять. Но я со своим скромным, но так удачно открывшимся даром, очень быстро нашёл изъяны его таланта. Я дам вам слово, которое станет щитом для ваших мыслей и чувств. Сквозь этот щит он не сможет проникнуть. Запомните его и повторяйте про себя, но внятно и чётко. Пусть это будет, скажем, “отцепись”... Нет, не то, слишком слабо для “заклинания”. Слово должно быть ярким, экспрессивным, мощным... Что ж, пожалуй, без нецензурной лексики не обойтись. Ну, вы готовы? Запоминайте!” “Отъебись!” – мысленно произнесла я, на всякий случай усиливая эффект взглядом исподлобья. Испепеляюще-чёрные глаза словно наткнулись на незначительный барьер, но щупальца не отступали, тянулись. Я повторила “заклинание”, стараясь, чтобы оно звучало так же ясно, как и произнесённое вслух. Боковым зрением я видела мрачный вызов на лице Лёвы. Отлично, он тоже не растерялся. Но не терялся и Себастьян. Его тонкие губы вдруг растянулись в плотоядной ухмылке, которая больше не имитировала гостеприимства, но обнажала острые, длинные клыки – смертельные иглы цвета слоновой кости. – Что ж, – неожиданно сухо заметил он, – раз нашим гостям не нужно объяснять правила, приступим к основной части. К суду. Подсудимый vampire Лоран, прошу встать! Лоран поднялся с места, медленно развернулся к зрителям и церемонно поклонился, подражая героям комедии дель-арте. В зале раздалось улюлюканье, сопровождаемое нестройными аплодисментами. – Это цирк, а не суд, – едва слышно сказала я, – даже не театр. – Партсобрание в стиле барокко,– ещё тише откликнулся Леонид. – Лоран, – властный и раскатистый голос Себастьяна мгновенно перекрыл шум. Упыри театра испуганно умолкли. – Перед тобой – твой последний шанс. Тебе предстоит простой, но решающий выбор: твоя жизнь – или жизнь твоих новых друзей. Как по мне, тут и думать не о чем. Но, возможно, ты захочешь нам что-то сказать перед тем, как дать окончательный ответ? Попросить прощения у своих приятелей-чужестранцев? Поблагодарить театр за уникальную возможность вечно жить и творить искусство? Я видела, что он смотрел на юношу тем же взглядом – напористым, гипнотическим. Но Лоран, очевидно, не знавший о приёме Леонида или не владевший похожим “заклинанием” на французском, быстро опустил глаза в пол. – Я хотел жить обычной жизнью, – сказал он, прожигая взглядом мягкий чёрный ковёр, – наслаждаться солнечным светом и вкусной едой. Заниматься любовью. Стать старше. Но вы отняли у меня всё это, даже не спросив, в обмен на возможность играть в вашем театре. О большем я не просил. А теперь же требуете отдать долг? Не будет вам благодарности, я ничего вам не должен. – Мне казалось, ты наслаждался своим новым существованием, – с насмешкой заметила черноволосая упырица с высокой причёской. – А что мне ещё оставалось? – хмыкнул Лоран. – В гробу запереться? – Вот и всё, – прогремел Себастьян, и свет пламени над его головой дрогнул. – Вот и всё, на что способно это новое поколение. Оплакивают жалкую человечность, не ценят бессмертия, не видят великого дара, горящего в них... Нет смысла пересказывать всю его речь. Эффектной её делал лишь тембр мощного голоса и подчёркнуто мрачная атмосфера зала. По сути же Себатьян лишь повторял то, что я уже сотни раз слышала от слонимский старушек, неизменно сидящих на лавке, выкрашенной серо-зелёной краской: новое поколение никуда не годится, не то что в мои времена… Не удивительно, что в какой-то момент я перестала его слушать, и очнулась лишь тогда, когда гранд-упырь сошёл со сцены, изящно поплыв между рядами. – Как видно, – вещал Себастьян, – наш юный собрат отказывается от своего долга, а значит – и от собственной жизни. Но все ли из вас согласны с таким исходом? Что-то было не так. Почти все лица актёров-марионеток выглядели ещё менее осмысленно, чем вначале. Теперь они выражали немую покорность, а глаза их казались затуманенными и будто подёрнутыми пеленой. “Отъебись!” – мысленно выпалила я просто на всякий случай. Леонид взглянул на меня с уважением. – Согласны не все, – вдруг послышался тихий голос с заднего ряда. Говорил самый старший на вид мужчина, чьи волосы уже успела тронуть седина. Похоже он был обращён не таким молодым, как другие: по человеческом меркам ему могло быть больше сорока-сорока пяти. – Не забывай, Себастьян: Лоран – моё дитя. Кровь от крови. – И все ли твои дети соблюдали законы, Филип? По залу прокатился глухой сомнамбулический смех, и мне впервые сделалось жутко. Филип покачнулся, прикрыл глаза, но тут же с заметным усилием тряхнул головой. – Все мои дети были непокорными и талантливыми, – всё так же тихо откликнулся он. – Не считая Сюзон. Она – ни то, ни другое. – Как грубо, – пропел Себастьян, но Сюзон своего отца не услышала. Она лишь плавно покачивалась в такт мерцанию огня, глядя вперёд опустевшим взглядом. Пользуясь тем, что Себастьян говорил громко и с упоением прислушивался к собственным словам, я наконец развернула кресло в сторону зала. Даже у упыря затекает шея, если постоянно оборачиваться назад. Но в этот момент я, кажется, пропустила кое-что важное: Леонид дал сигнал. Это было лишь мимолётное движение руки, которое я не успела заметить. Но его уловил Лёва. Он шустро и совершенно бесшумно вскочил со своего места и выхватил ближайший металлический канделябр из крепления на стене. – Клава, быстро хватай Лорана – и к выходу! – почти беззвучно прошипел Леонид, видя, что я замешкалась. Сам он повернулся к зрительским местам, плавно и молниеносно вскидывая руки, как если бы дирижировал оркестром. Себастьян стоял в последнем ряду, и вряд ли мог двигаться быстрее нас, скованный громоздким театральным облачением. И всё же я испугалась, что сейчас он бросится к нам, обратившись огромной летучей мышью. Глупый, иррациональный страх. И всё же, на мгновение столкнувшись с его взглядом, я снова повторила “заклинание” и поспешно схватила Лорана за руку. Я знала, как выглядит запасной выход по рассказам Леонида: дверь за сценой, потом – небольшой тоннель, и сразу – узкая улочка, где обычно стоят несколько машин такси. Казалось, вырваться на свободу было совсем несложно. Но, к моему удивлению, Лоран не двигался с места, хоть я и тянула его в сторону сцены из-за всех сил. Его голова покачивалась так же безвольно, как у его коллег, а взгляд казался пустым и бессмысленным. Я в ужасе взглянула на Себастьяна, ожидая, что вот сейчас он точно метнётся к нам и расколдует свою паству, чтобы не действовать в одиночку. И он действительно подался вперёд, но будто бы через силу. Я заметила, что Леонид сделал очередной пас руками, будто выставляя перед ним невидимую преграду. Сейчас они выглядели двумя колдунами из сказок, но я понимала, пусть и не до конца, что происходит на самом деле. Себастьян пытался использовать свой гипнотический дар, чтобы нас обездвижить, а Леонид старался ему помешать, надеясь на скрытые силы собственного таланта. Он проникал в чужие мысли, а значит, с большой вероятностью мог и блокировать их. Дальше всё развивалось стремительно. Более опытный во владении своим даром Себастьян пробил хрупкий щит Леонида и рванул вперёд. Лёва взмахнул канделябром, как шпагой, прорезая пламенем чёрный занавес. Я ни разу не слышала ругательств из его уст, но сейчас мы одновременно крикнули: “Отъебись!” прямо в перекошенное лицо с идеальными чертами. Впрочем, сейчас идеальными они не казались: все линии заострились и вытянулись, словно сквозь прекрасную человекоподобную оболочку Себастьяна и впрямь прорезалось что-то животное. Языки пламени охватили занавес, вспыхнув отражением в его чёрных глазах. Леонид зажмурился и взмахнул рукой, в этот раз легко и изящно, словно вспоминая приятную мелодию. Лоран очнулся и с удивлением взглянул на меня. – Бежим! – осипшим голосом прокричала я одновременно ему, Леониду и Лёве. Артисты начали приходить в себя один за другим, испуганно ахая, увидев разрастающиеся пламя. Себастьян застыл, не в силах пошевелиться, пойманный в ловушку собственного гипноза. Леонид не просто блокировал его способности; он отразил их, направив обратно. Всё это заняло не больше нескольких секунд. К запасному выходу я бросилась первой, потеряв по дороге туфлю. Не помню, как нащупала тяжёлую дверь, но помню, как мы бежали по узкому затхлому тоннелю, подгоняемые запахом дыма и криками испугавшихся огня упырей. В том, что они выберутся на воздух через главный вход, я нисколько не сомневалась. Пострадать должны были лишь чёрные драпировки, несколько деревянных досок и самолюбие Себастьяна. В зале ожидания было одновременно и людно и очень спокойно. Человеческие голоса, естественные и мирные, убаюкивали, будто тихая колыбельная. Они казались шёпотом после громоподобного голоса Себастьяна и пронзительного смеха и визга его упырей. Лоран вытянулся на сидениях, положив голову мне на колени. Пока мы убегали, он успел обжечься, и вздувшаяся красная полоса теперь перечёркивала его опалённую бровь. Такое проходит за день. Лёва сидел рядом, держа меня за руку. Леонид расхаживал за спинками кресел, нервно поглядывая на циферблат огромных часов на стене. Билеты были куплены накануне. Первым должен был улететь Лоран. Его двоюродный брат учился в Барселоне, и он надеялся не слишком шокировать его произошедшими переменами. Мы улетали следом. Куда глаза глядят, а вернее, поспешно выбрав красивое место на карте. – Ты уверен, что Себастьян нас не ищет? – в очередной раз спросила я, обернувшись к Леониду через плечо. – Я ведь уже говорил, – терпеливо откликнулся он. – Этот тип никогда не покидает своего театра. Не знаю, страх это, суеверие или что-то ещё, но я ни разу не видел его за пределами здания. Лёва выпустил мою ладонь и потёр виски. – Не верю, что мы справились, – медленно выговорил он. – А ведь не справились бы, если бы не ты, – серьёзно ответил Леонид. – Огня в твоих руках они не ожидали. – Я ожидала, – сказала я, задумчиво перебирая тёмные растрепавшиеся пряди Лорана. – Я всегда ждала этого от тебя. – Смелости? – устало усмехнулся он. – Пламени. С Лораном мы попрощались так же тепло, как люди, провожавшие друг друга в дальние рейсы. Мы знали, что однажды обязательно встретимся, и всё же что-то в груди болезненно обрывалось. Конечно, никому из нас не стоило бы плакать при людях, но мы точно знали, что не появимся здесь ближайшие лет пятьдесят. К тому же, в аэропорту уместны любые слёзы. Даже если они и окрашены красным.