Борщи

      - Если не хотите помогать, то позвольте хотя бы остаться. - Лёва сложил руки на груди, принимая нахохлившуюся, злую позу, от которой так и несло недовольством. Разговор не складывался, но, если было нужно, граф вцеплялся в добычу, как бульдог, и держался до победного. Вот и сейчас, уставший от тянувшегося, казалось, целую вечность, разговора, Александр пил предложенную ему чашку плохого дешёвого кофе и смотрел на попытки товарища выгрызть хоть немного помощи. Что не выходило от слова совсем - собеседник вурдалаку попался соответствующий.       Андрей, как оказалось, был далеко не таким старым, как могло показаться при неверном свете. Для Лёвы он выглядел почти мальчиком, несмотря на полностью седую голову и несколько шрамов на щеках и шее, которые он вынес с полей недавних сражений. Но пережитого хватило на то, чтобы мужчина железной хваткой вцепился в свой небольшой взвод, не желая не то, что помочь, но и даже со скрипом дать добро на просьбу Шуры отпустить пару человек в виде конвоя, чтобы спокойно выехать в Москву. Впрочем, последнее было на руку вурдалаку.       Но сейчас разговор уперся в стену.       - Вы просто не понимаете, с чем столкнетесь. Одного месяца хватит, чтобы вы почувствовали на своей шкуре все, что здесь происходит. - Всклокоченные волосы не скрывали нахмуренных бровей Лёвы и его скорбно-уставшего лица. У него создавалось впечатление, что он говорил с душевнобольным, который вместо связных ответов повторяет одну и ту же пластинку. Нет, Андрей - или Звон, как обронил сопроводивший их в импровизированный кабинет адъютант, идиотом вовсе не был. Это чувствовалось в его взведенном, словно струна, существе. Но предельная осторожность играла своё. Лёва даже знал, в каком кармане у мужчины спрятан отобранный револьвер - оружие им не отдали. И второй раз Александру его спасать не позволят. А того скорее - вернут в изначальное ничто, рай, ад, что он там заслужил.       - Значит, мы пробудем здесь меньше месяца. Послушайте... - Звон наклонился над столом, придвинувшись к вурдалаку. А руку все же в карман опустил. - Ваша просьба нелогична. Уйти отсюда в Москву с умирающими, больными, с уставшими от долгого пути, с готовыми поднять бунт молодыми и горячими парнями я не могу. Я не хочу бунта. Мы слишком долго сюда шли. А вы предлагаете мне дополнительно начать рисковать их жизнями, чтобы нашелся повод разжечь пока тихие недовольства. Вы придете и уйдете, эта деревня канет в лету... А я и мои люди останутся. И я не собираюсь рисковать, потому что отвечаю за взвод головой. Видели, как вешали в двенадцатом? Я видел, и не хочу оказаться на их месте       - Не только видел, но и участвовал. Я тогда еще не ушел в отставку. - И от этих воспоминаний хотелось бы избавиться. Особенно, с мыслью о том, что однажды на месте хрипящего в петле тела, которому не сломало шею сразу, будет напарник, за все прошлые грехи. Рука невольно потянулась потереть горло. Угрызения совести по этим людям Лёва испытывал до сих пор. Как бы они не потеряли для него свою человечность - осадок в виде кошмаров после этого остался и вылился в эту нелепую попытку оплатить чужие смерти по завышенной цене. Самому стать пушечным мясом.       - Тогда у меня тем более нет никакого желания вмешиваться в ваши тёмные дела. Никогда не любил лицемерно рыдающих над чужой бедой. - Звон мерзко улыбнулся, показывая ряд грязно-белых зубов с редкими следами кариеса. - Всего хорошего. Ваш экипаж ждет на улице.       Последние слова он произнес, почти смеясь, но смехом нервным и нездоровым. Под кожей Лёвы заходили желваки, и он сжал выступившие зубы, изо всех сил подавляя в себе дикое желание броситься вперед и повалить человека на пол, разрывая шею клыками. Алый фонтан из разорванной артерии ударил бы в потолок, заливая кровью аккуратно сложенную стопку бумаг на столе, тяжелую чернильницу с хрустальным львом на крышке и белую, без малейшей желтизны, рубашку на вурдалаке. Видение было настолько ярким, что мужчина рефлекторно сглотнул комок вязкой слюны.       - Я могу отработать каждый час своего пребывания здесь, но позвольте нам просто остаться под защитой взвода. - Слипшиеся губы с трудом разошлись, позволяя произнести эти слова неожиданно охрипшим голосом. Давно его так не пробирало. Казалось, всё естество возжелало не крови, нет, мести за такое оскорбление. Лёва не мог назвать себя добродетельным, не мог сказать, что за эти годы искупил свои грехи. Возможно, чувство омерзения к себе у него было таким же, как и у сидящего напротив человека к нему. Почему-то так казалось, хотя в Андрее виделся лишь нездоровый интерес к мистике, как вурдалак успел заметить - слишком внимательно и живо его рассматривали. Но такие слова взбередили остатки былой гордости, принадлежащие не нынешней дьявольской твари, а жившему пару сотен лет назад графу, могущему отплатить за оскорбление кровью.       - Мне не нужны деньги. А мои люди получат в Москве жалование в таком объеме, что у вас не хватит средств, чтобы подбить их на бунт против меня. - Звон улыбнулся и с тихим треском разорвал лежавшую на столе бумажную салфетку.       - Я могу дать вам больше, чем деньги. - Лёва склонился к мужчине и заглянул ему в глаза. Тяжелые, словно грозовое небо осенним днем, и горящие ярким огнем, со смеющимся прищуром в уголках. Вурдалак зачем-то перешел на шепот. - Я могу выбить для вас земли, титул, повышение в конце концов. Просто помогите. Я не могу бросить людей умирать.       - Мне приходилось оставлять умирающих товарищей на поле боя. Поверьте, оставить незнакомцев куда проще. Пока нас никто не трогает, я не стану трогать в ответ. Мне нет дела до тех, кого сожрут в этой деревне - мне уже хватило битв, хватило раненых, что сейчас корчатся в муках перед тем, как их души отправятся бороздить небесные просторы. И я не положу ещё больше своих человек из-за чужой беды.       Казалось, заискрился сам воздух. Почувствовав неладное, Шура, до этого молча смотревший за перепалкой, поднялся и вышел. Хлопнула дверь. Лёва моргнул, словно проигрывая в этом бою. У него остался последний козырь в рукаве. - Я могу оказать помощь всем вашим солдатам. У меня был большой опыт врачебной работы в полевых условиях, я пережил столько войн, сколько не видел никто. Умоляю вас. Вы наш последний шанс.       Повисла тишина. Граф невольно выдохнул весь оставшийся в лёгких воздух, чтобы уловить каждое слово, будь оно и приговором. Но слов не последовало.       Собеседник лишь снисходительно кивнул. И улыбнулся. Казалось, Андрею было плевать на только что кипевшие страсти. Вурдалак был для него лишь интересным объектом изучения, и вытаскивать на свет новые его свойства льстило человеку. Гнев, обида, унижение, отчаяние - он смотрел на всё это с легкой усмешкой и немой просьбой о продолжении, словно строгий критик на посредственной оперетте. - Это уже лучше. С этого и следовало начинать.       Из операционной Лёва вылез только через несколько часов. Солнце еще не начало клониться к закату, но освещения из тусклых газовых ламп было уже недостаточно для работы. Благо, на завтра остались только самые простые ранения, могущие и подождать. Лёва вытер руки от попавшей с перчаток крови. Будь он чуть голоднее, и это превратилось бы в муку. Но приятное чувство сытости перебивало животное желание, за что мужчина был невероятно благодарен Александру. Шура от участия в столь странной оплате отказался, пожелав поберечь начавшую страдать психику. Если они хотели довести дело до конца, человеку был нужен отдых от сцен смерти и боли.       Да, Шура сдал, сильно сдал. В русых волосах Лёва сегодня заметил новую седую прядь, из-за которых голова мужчины приобрела странный вид. Закрасить бы, да краски нет. В Москве Александр старался скрывать эти признаки возраста и пережитого. Удивительно, что еще в тридцать полностью не поседел - подумалось вампиру. Лёва бросил испорченное полотенце в корзину и махнул рукой ассистенту.       - Еще остались срочные? - Молодой фельдшер нервно дернулся и отрицательно покачал головой. Он вообще весь был какой-то нервный, со вспыхивающими от малейшего замечания щеками и высоким тонким голосом. Мальчишка. Большая часть тех, кого они с Лёвой сегодня оперировали, была не старше двадцати трех лет. Будь воля вурдалака - он бы и на порог не пустил такого лекаря. Не дело почти ребенку их оперировать.       - Есть только один, он два дня назад заболел. Но мы не знаем, что с ним. - Фельдшер осекся. - Я не знаю... Похоже то ли на чуму, то ли вообще, не знаю, на что.       - Веди. - Лёва на всякий случай поменял окровавленный фартук и прихватил новые перчатки. Пригодятся.       Завидев вурдалака, за ним набилось уйма народу. Почти плачущий голос фельдшера, упрашивающий солдат не заглядывать в зал, где положили больного, не мог остановить их от желания посмотреть на новое лицо. Большая часть из них не то, что не присутствовала при ночной встрече с нечистью, но даже не слышала свежих слухов о госте. Солдат тянула сюда скука, которая всегда следовала за отдыхом. Особых развлечений не было, разве что карты, которые приходилось прятать от начальства. Которое, в лице Андрея, появилось и помогло лекарю отогнать парней от двери. Но толпиться они все равно не перестали, во все глаза следя за вурдалаком даже под угрозой внеочередных нарядов на самые неприятные работы.       Какие могут быть развлечения при службе - в потолок плевать, да оружие полировать. А тут - целый лекарь. Шура уже успел им примелькаться за те дни, что вурдалак провёл, валяясь в хлеву без сознания. Да и удивить своими извечными историями про турецкий плен он тут никого не мог, скорее уж погорел бы на лжи. Тогда как странная, молчаливая фигура графа невольно притягивала юные, сломленные войной умы к себе, будто огонь, влекущий мотылька. Похоже, за все годы эта особенность человеческой реакции собиралась стать лёвиным проклятием. И солдаты не особо отличались от разодетых девиц, когда дело касалось чего-то таинственного и жуткого.       - Вот, несколько дней буквально как заболел. - Простыня, накрывающая тело больного, навевала мрачную атмосферу. Словно его ещё при жизни приготовили к погребению. Впрочем, судя по бездумным, покрасневшим и покрытым мутной плёнкой глазам, это предположение было не так уж и далеко от реальности. Фельдшер чуть ли не дёрнулся, когда его прошил невидящий взгляд. И Лёва его искренне понимал. Нет ничего страшнее медленной смерти в полном сознании и быстрой - в его отсутствии. Человек, ранее разумный, смеющийся и болтающий, смотрелся нелепо, будто предмет, по ошибке наделённый душой.       - Я у него в подмышках нашел что-то, похожее на чумные язвы, но от чумы так быстро не... - Мальчик сглотнул, не решившись сказать последнее слово, и повернулся к своему вынужденному напарнику, будто ожидая от него помощи. Или просто не решаясь смотреть на больного. Руки-ноги на поле боя ампутировать и то морально было легче, уж кому, если не Лёве, это было известно.       Молча, вурдалак прошёлся до подобия кушетки, на которую положили тело. Казалось, что за ним, словно прилипшие, следуют взгляды всех и каждого, кто был в этом зале, кто выглядывал из коридора или набился под окнами. И от этих ожидающих глаз было не отмыться. Больной - ребёнок, какой же он ребёнок - будто услышав сквозь пелену горячки шаги, повернулся к нему, показывая ярко-красные гноящиеся язвы на нижней челюсти.       - Никакая это не чума. - Лёва присел рядом и осторожно стянул с него покрывало. С первого взгляда, на теле мужчины ничего не было, кроме множества уже виденных красных язв, но, когда простыня спала почти до срамного места, взгляду предстала малозаметная, уже затянувшаяся грязной коркой царапина на бедре мужчины. Как раз там, где ногу сильнее всего натирает седлом. Хорошо видная стертая кожа, возле которой все покрылось сплошной язвой. Вампир коснулся раны, и из-под корки потекла тонкая струйка дурно пахнущего гноя. - Сепсис, не вылечить. Даже, будь у меня операционная и всевозможные инструменты с лекарствами - он умрет, острая стадия. Из-за... Царапины. Как такое можно было допустить?       Последнюю фразу Лёва буквально прошипел, бросив тяжелый взгляд на Андрея. Лицо того осталось все таким же малоэмоциональным, со словно застывшей на нем усмешкой в уголке губ. Но глаза мужчина отвёл, словно на секунду почувствовал стыд. Под перекрестным огнём взглядов своих же подчиненных, уставившихся на униженного командира, стоять было неприятно. Не мальчик, чтобы отчитывали, да и для служебного положения вредно. Найдется здесь тех, кто после возвращения в часть накапает в уши командованию урезанную и облагороженную версию этой сцены.       Но вурдалак был мучительно прав.       - Нет у нас тут лекарей настоящих. Один вон, мальчишка, и то даже диагноз поставить не может. - Андрей кивнул в сторону покрасневшего, позеленевшего и побелевшего за одну секунду докторишки. Но что на двадцатилетнего фельдшера пенять. Небось, пару месяцев назад только выпустился, и сразу на службу. Лёва закрыл простыней лицо больного, застонавшего от прикосновения ледяных пальцев к взмокшему лбу. Недолго мучиться осталось.       - Этому уже ничего не поможет. Разве что молитва, чтобы умер скорее. Или пулю пустите, если силы хватит. - Граф вытер о край простыни гной с пальцев. Смотреть на живой труп было больно из-за осознания собственной беспомощности. - И спирт дайте, руки протереть. Больного меньше трогать и только в перчатках, когда будете хоронить - все обмывайте спиртом, даже место, где лежал. Простыни и белье сожгите, все равно хорошо постирать не сможете здесь.       Ему протянули бутыль, и воздух окрасил сильный запах алкоголя. Водка. Лучше бы чистый спирт вместо этого разбавленного пойла, но чем богаты - мужчина тщательно смыл с рук любые остатки гноя, стараясь не замечать уставленных на него солдат. Интересно, уже все знают, что он такое, или же видевших заставили сохранить тайну? Хотя, вряд ли, уже через месяц, после возвращения гарнизона в часть по их дружкам разойдется легенда о вурдалаке. Приправят подробностями, удесятерят слухи, и выйдет сказка, которую вслед за молодыми офицерами подхватит половина Москвы. Опять проблемы. Лёва скривил губы, возвращая бутылку. Будто московские темные твари недостаточно о нем знают.       - Если есть еще кто-то, кому нужна помощь, а не похороны, то говорите сейчас. - Он поднял голову, оглядывая гарнизон. Молодые парни дружно отступили назад, словно на секунду представили себя на месте мертвеца. Конечно, даже для нанюхавшихся пороха, но все еще молодых и зеленых ребят страшно было видеть смерть. Особенно такую нелепую. Мелочь, сгубившая жизнь, может случиться с каждым, а потому она страшнее шальной пули на поле боя или разорванного ядром трупа где-нибудь под Смоленском. А потому животный страх перед чудовищем, смешанный с боязнью врачей, оказался слабее возможности получить подобие лечения в этой глуши. Теребя пуговицы на обшлаге, к Лёве подошел молоденький парнишка.       - Ваше... У меня тут... Это. - И потупил глаза в пол.       А вслед за ним подтянулось еще и еще. И вскоре Лёву и обиженно-испуганного фельдшера окружила толпа галдящих солдат. Следящий за этим Звон усмехнулся. К Анатолю - красному от унижения лекарю, парни тянули обращаться до последнего, зная, что лучше ничего, чем молодой и неопытный врач, однажды перепутавший у одного солдата здоровый и больной зуб, который надо было выдрать.       Лёва заметил этот злой взгляд, уставленный в пол, и хлопнул вздрогнувшего фельдшера по плечу. - Поможешь мне? - И чуть улыбнулся, вызывая в мальчишке подобие облегчения.       А потом встал на стоявший рядом ящик, чтобы казаться выше и повысил голос. - Так, если хотите подлататься, то тащите сюда кушетку, пару тазов с горячей водой, все лекарства и спирт. Или водку.       Оглядев количество людей, стоящих рядом с больным, вурдалак добавил: - И ширму этому сделайте.