Оковы бессчётных чертогов разума

– Потерпи еще немного. – попросил мужчина, снова обнимая девушку за талию и прыгая с очередной крыши через улицу на тросе. Кей вымоталась уже через час после их выхода, успев набить кучу синяков и почти сорвать горло. Мэтт устал не меньше - это оказалось сложнее, чем он себе представлял, к тому же намного медленнее. Сил оставалось лишь добраться до нужного места. – Обратно поедем на таааксиии! – высоким голосом, почти переходящим в крик, предупредила Кей в полете над улицей, и мужчина был с ней полностью солидарен. Еще через минут двадцать они приземлились на увитой зеленью крыше. Взгляд девушки зацепился за шезлонги возле стены и, вытащив один, она с довольным стоном растянулась на деревянных рейках. Руки дрожали от напряжения, пальцы отказывались слушаться, тело до сих пор немного потряхивало от страха, а в ушах все еще гудел холодный октябрьский ветер. Мэтт достал из шкафчика пару подстилок, кинул одну Кей, разложил второй шезлонг и с удовольствием вытянулся рядом. Эту крышу он заприметил давно, но в одиночку сидеть на ней было скучновато. С нее должен был открываться отличный вид на город, вокруг было много зелени в кадках и горшках, имелись небольшой столик и оранжерея. Летом тут частенько отдыхали жильцы дома, но с наступлением осени они все реже появлялись даже в хорошую погоду. А погода сегодня радовала - была теплая ночь, с моря дул легкий прохладный бриз, вчерашние лужи уже успели подсохнуть, но в воздухе сохранялась осенняя свежесть, предвещая лишь небольшую передышку в бесконечной череде дождей. – Красиво… – выдохнула рядом Кей. Видимо, он не ошибся, и вид с крыши, заплетенной желтеющей зеленью, был и правда хорош. Пролежав так минут десять, Кей начала замерзать. Разгорячённое от напряжения тело остыло, слегка влажная одежда леденила спину. Мэтт, заметив это, выудил широкий плед из шкафчика хозяев и заодно пару бутылок - одну с пивом для себя, другую - с соком - для девушки. Он успел побывать здесь вчера и припасти несколько штук заранее. – А второй с пивом там нет случайно? – спросила Кей. – Ты же алкоголь не пьешь, – удивился мужчина, но послушно выудил еще одно пиво из недр шкафчика и, сбив крышку с горлышка, передал ей. Кей ничего не ответила, лишь отвалилась обратно на шезлонг, деловито укуталась в плед и отхлебнула немного из бутылки. – Мммм… давно не пила… Какая же дрянь все-таки. – и Кей отхлебнула еще немного. Мэтт ухмыльнулся и растянулся на лежаке, вытянув одну ногу, и согнув в колене другую. Пиво скоро кончилось, и мужчину стало клонить в сон. Он уже почти было задремал, когда тишину вдруг нарушил тихий голос Кей: – Я обещала тебе два вопроса… Что ты хочешь узнать? Мэтт нехотя разлепил сонные глаза. Последнее, что ему сегодня хотелось - это разговаривать на какие-то серьезные темы. Хотелось лишь лежать и медленно засыпать под многоголосый шум города и мягкие невесомые прикосновения ветра. Кей рядом заерзала, устраиваясь поудобнее. Ей как раз не спалось, и чувствовала она себя не столь же уютно. Ягодицы болели от постоянных уколов, и приходилось часто менять свое положение на жестких рейках лежака. Даже на слабом ветерке волосы слабо колыхались и щекотали лоб и щеки, что порядком раздражало. Незнакомые звуки отвлекали и заставляли прислушиваться, осенний ветер неприятно и чересчур сильно холодил кожу. Пальцы в кедах уже подмерзали, и Кей завозилась, чтобы подоткнуть плед под себя получше. – Перебирайся ко мне, – велел Мэтт, понаблюдав за действиями девушки. – Ты мерзнешь. Он устроил Кей у себя на груди между ног и помог завернуться в плед, максимально возможно согревая и защищая ее от ветра собственным телом. От активных действий сонливость слетела, как и не бывало. Кей, напротив, сразу разомлела от тепла, лишь противный ветер никак не хотел успокаиваться и продолжал назойливо трепать ей волосы. Разговор, произошедший несколько недель назад, на многое повлиял в их отношениях. Мэтт стал с большим пониманием относиться к ее нежеланию что-то рассказывать о себе. Ее слова крепко застряли в голове, и каждый раз он теперь невольно представлял себя на ее месте и вспоминал тот отвратительный день, когда Фогги узнал о тайной жизни его лучшего друга. Один из худших дней в его жизни, когда все прошлые отношения летели к чертям, и единственный друг разочаровался в нем до такой степени, что не желал разговаривать несколько месяцев. Это был отличный урок на будущее, который он усвоил. Спустя некоторое время он рассказал Карен про Сорвиголову, но и это лишь отдалило их друг от друга. Поэтому он перестал торопить Кей, надеясь, что она знает что делает, потому что действенного решения он так и не нашел. Ему хотелось, чтобы девушка наконец начала доверять ему, и начал с себя, прекратив расспрашивать обо всем подряд и следить за ее перемещениями. Кей в свою очередь, теперь полностью поглощенная оснащением своей лаборатории, прислушалась к замечаниям Мэтта и перестала ежеминутно испытывать на прочность его способности. Она пропадала по несколько дней кряду, но оперативно приобрела телефон для связи, хотя по-прежнему частенько забывала его дома. Она была явно сильно увлечена своим новым делом, и домой врывалась в приподнятом настроении, маленьким ураганом проходя по всей квартире и разрушая идеальный порядок, наведенный в ее отсутствие. В первый раз Кей не поверила, что Мэтт за ней не следил, и подозрительно отнеслась к простому нейтральному вопросу “Как прошел день?”. Осознав, что на вопрос можно даже не отвечать, насторожилась еще больше. Мужчина не проявлял признаков даже минимального любопытства в течение целого дня, и искренне уязвленная таким пренебрежением к своей персоне, Кей выложила все сама, и даже больше. Мёрдок постепенно узнал, что их слаженная командная работа против Кей принесла намного больше вреда, чем они предполагали. Девушка три недели разгребала последствия, лихорадочно бегая от одного ведомства к другому в поисках нужных людей и затыкала протекающие дыры в виде слитых документов, видеозаписей, улик и просто разговоров и опасных домыслов. Многие дела до сих пор требовали ее внимания, но были уже не критичны, и Кей занималась ими время от времени, чередуя с приемом ремонтных работ в лаборатории. До действительно важных документов лапа C.S.C. дотянуться не успела - в бумажном виде хранилась лишь небольшая часть. Профайлы с клиентами клиники и те исследования, которые она начала оформлять, а также случайные бумажки и то, что девушка записывала вскользь, когда под рукой не было никаких электронных устройств. Основные же наработки Кей хранила в каком-то облачном хранилище, и на вполне конкретные вопросы Мэтта она лишь заливисто смеялась. Объяснения порождали еще больше вопросов и хохота, и обещаний записать его на компьютерные курсы. Так же Кей случайно оговорилась и в более серьезных вещах, и с неохотой призналась, что радиус ее силы вовсе не увечился. Чуда не случилось. Она лишь использовала людей рядом для собственных целей, по аналогии с Мэттом в их последней совместной медитации, но делала это, по ее собственному уверению, крайне неохотно. Ощущения при подобном способе использовании других разумов были не самые приятные - оставленное, даже частично, тело Кей как будто умирало, теряя и без того небогатую чувствительность, превращалось в обездвиженную и практически бездыханную куклу, а самому человеку при этом было очень плохо, вплоть до лихорадки, рвоты и потери сознания. Мёрдок довольно быстро проанализировал все факты и пришел к выводу, что, раз ей понадобилось сочинять столь хлипкую и невразумительную ложь, значит, у подобных действий были серьезные последствия. И оказался прав - не каждый человек способен выдержать единовременного напора ее способностей. Например, соседка, что жила этажом ниже, их не выдержала. В ночь после спонтанного приезда Кей пожилая женщина уехала на скорой помощи с инсультом, и с того времени была прикована к постели частичным параличом. Кей прекрасно помнила о допущенной оплошности - счет за лечение и высококлассную сиделку на год вперед был оплачен неизвестным доброжелателем, статус инвалидности женщина получила безо всякой бюрократии, вместе с немаленькой прибавкой к пенсии. Но Мэтт все же догадывался, что это была лишь перестраховка со стороны Кей. Вдруг правда случайно вскроется, а крыть будет нечем… На его резкий вопрос о других подобных жертвах, Кей, действительно, деликатно ушла от ответа. После очередного откровения мужчина и вовсе крепко задумался, так ли хочет он знать ответы на свои вопросы, или же лучше оставить все в прошлом? Да и что бы это изменило? Возможно, им обоим стоило жить лишь настоящим, или вовсе начать жизнь с самого начала, не оглядываясь назад. – К черту вопросы, расскажи о чем-нибудь на свой выбор. О чем угодно, – попросил Мэтт. Кей, окончательно разомлевшая в тепле, чуть подумала и полусонно улыбнулась: – У нас на заднем дворе стояли похожие лежаки, и летом, когда вся мошкара исчезала, мы с родителями частенько приходили смотреть на звезды… Иногда так тихооонько, чтобы никого не разбудить, выбираешься на цыпочках во двор, а там уже мама заняла лучший лежак и сверяется с картой звездного неба… Тут, в Нью-Йорке, небо сильно отличается и созвездий никаких не видать, к сожалению. Разве что ковш Большой Медведицы, вот тут… А эта звезда, кажется, Бетельгейзе. Видишь, ниже идет пояс из тех тусклых звездочек? Это, должно быть, пояс Ориона. Ах, да… – вдруг расстроенно протянула она – Ты же ни черта не видишь… Мэтт улыбнулся. Кей до сих пор регулярно забывала, что он видит мир по-другому, и частенько была склонна приписывать ему недостающие черты и преувеличивать существующие, и такое отношение весьма льстило его самолюбию. Кей замолчала, погрузившись куда-то в дебри собственных воспоминаний. – Ты скучаешь по ним? По своим родителям? – спросил Мэтт. – Нет, – слегка резковато ответила девушка, и, как бы оправдываясь за взятый тон, продолжила:. – Много времени прошло. Кажется, что это было в какой-то другой жизни. Я уже давно не помню, как они выглядят… А вот в первые месяцы, когда я потеряла их…. Вообще, после пожара в больнице… мне было очень, очень плохо… Я забралась в пустой дом на отшибе рядом с озером. Знаешь, это был один из таких домиков, куда можно приехать развеяться с друзьями или пожить летом поближе к природе. Мы как-то снимали такой домик с родителями. Там обязательно есть печка-буржуйка и причал для уже совсем старой лодки. И вот там, когда я осталась в одиночестве… Меня придавило такой огромной глыбой вины… Не хотелось ни есть, ни пить, ни даже шевелиться лишний раз… Я бы точно впала в анабиоз, если бы не животные и птицы. Их сознания постоянно вторгались в мое и заставляли чувствовать что-то кроме боли и отчаяния…. Я думаю, только их энергия и заставляла меня просыпаться по утрам, куда-то идти и что-то делать. Знаешь, сложно по-настоящему страдать, когда душа поет, крылья полны ветра, а солнечные лучики так сладко пригрели шерстку вдоль позвоночника. И совсем незначительными кажутся собственные проблемы, когда тебя поедают на завтрак, или же только пытаются съесть, а дикий выброс гормонов заставляет бежать быстрее ветра… Незабываемые впечатления, конечно… Кей хмыкнула, и Мэтт почувствовал, как волоски у нее на руке от воспоминаний чуть приподнялись. – Лучше уж жить в большом городе без живности… Тут, по крайней мере, меня не едят каждый час, а от психологических проблем других людей можно и отгородиться. Как будто в продолжение своих слов Кей подобрала сползший плед и дополнительно укуталась в руки мужчины, подтянув их повыше, отгораживаясь от прохладного ветра. – Это невыносимо… – тоскливо протянула она, – быть одной и, в то же время, быть всеми вокруг. Понимать всех, но не понимать себя. И даже поговорить не с кем. Да и о чем? Меня никто бы и не понял… А мне так хотелось вернуть все обратно… А я и вернула. Вернула себе семью. В том доме я снова стала счастливой. Мама будила меня по утрам, а папа делал мою любимую лазанью с белыми грибами и вином. У мамы была отвратительная привычка заходить в комнату без стука, и мы иногда из-за этого ссорились, а потом она снова об этом забывала. Особенно когда мы опаздывали на прием к психотерапевту. Мы продолжали ездить на приемы в ту же больницу. – она сумбурно хохотнула. – Возможно, тогда это был заброшенный участок леса… Я даже не знаю, что это было и на чем мы туда ездили. Я жила буквально в созданном мире - родители ходили на работу, я занималась домашними делами, училась, читала, рисовала, гуляла по городку и окрестностям. А по вечерам мы сидели в гостиной и играли в настолки, или лежали на лужайке перед домом на таких же шезлонгах и смотрели на далекие звезды, изучали созвездия… Ох, боже… Кей стерла рукой выступившие слезы, немного подышала - короткий вдох, длинный выдох, задумчиво растерла между пальцами влагу, и продолжила: – Папа всегда вкусно готовил, часто и много, но вот беда - еда была тоже иллюзорной. Я ела из воображаемых тарелок воображаемую пасту с ненастоящими людьми в придуманном мною доме. А трупы животных, усыпавших крыльцо и крышу, разлагались и отвратительно воняли, привлекая своими запахами все новых и новых жителей леса. Вот глаза наверное были у работников скорой… – девушка глупо хохотнула, прикрыв рот рукой. – Кошмар какой, – ужаснулся Мэтт. – Неужели ты совсем не чувствовала их? А как же сознания птиц и животных? – Они все умирали еще на подлете. В моем старом мире не существовало способностей, поэтому и в новом их тоже не должно было быть… Возможно, я случайно убила человека и этим привлекла внимание, я не помню. Очнулась уже в больнице, и кошмар повторился, почти один в один. Только теперь я лежала на койке в отделении экстренной терапии с крайним истощением и глюкозой в вене, а вокруг снова умирали ни в чем неповинные люди. И, если это чему-то и научило меня, то лишь тому, что надо уходить подальше. Чтобы в этот раз никто не смог меня спасти… Я сбежала и снова погрузилась в мир фантазий и грез, где так приятно жить не по-настоящему. Там все живы, и любят меня, там ничего никогда не происходило и я счастлива… А если нет, то можно ведь сделать себя счастливой! Это же проще простого! Легко не чувствовать голод, не замечать боль, глушить чувство реальности. Для этого даже ходить никуда не надо. И в этот раз почти получилось уйти в собственный придуманный рай. Но чертовы врачи снова зачем-то меня спасли и погрузили в медикаментозную кому. Оказывается, что дом, облепленный трупами, слишком сильно привлекает внимание... На их счастье меня нашли уже без сознания, в той же больничной робе, в луже собственных экскрементов, с крайним истощением, переохлаждением, пневмонией и кучей других побочек, и держали в коме довольно долго, пока не миновала угроза жизни. А при пробуждении заранее накачали ударной дозой успокоительных, потому почти даже никто не пострадал. Я все время что-то бормотала и разговаривала сама с собой, и меня продолжили накачивать лекарствами. Думаю, это тоже тогда помогло… Когда я очнулась, то была слишком слаба, и уже началась зима. Мне пришлось остаться на некоторое время. Я оборудовала отдельную палату в подвале больницы, и инициировала ремонт в этом крыле, так что возле моего отделения никого лишнего не ходило, только дежурные. Хотя и бывали… эксцессы, так скажем. Но где-то на периферии я все же иногда чувствовала других пациентов - умирающих, тяжело больных или постоянно страдающих… В общем, больницы я с тех пор и не люблю. И к тебе постаралась как можно скорее приехать, уж извини за окровавленный диван. Мэтт аж приподнял бровь от удивления - за все время он ни разу не слышал от нее ни извинений, ни благодарности хоть в каком-либо виде. Алкоголь что ли так в голову ударил? Но заострять внимание на этом факте он не стал, задумчиво ввернув: – Больницы тебе явно противопоказаны… Равно как и дикая природа… Кей отрешенно кивнула, не заметив его удивления, и продолжила: – В один из дней к нам привезли полностью парализованного пожилого мужчину, подключенного к аппаратам жизнеобеспечения. Оказался их постоянным клиентом, и весь медперсонал звал его Валей. Валежником. Он не контролировал свои мышцы, мог лишь моргать. Но в душе… то, что чувствовал он, ни в какое сравнение с моей депрессией и не шло. Я подолгу сидела в его палате, развлекая себя попытками понять, что же с ним случилось на самом деле и какова была его жизнь до больницы. Его память изменялась понемногу каждый день. Удивительное, ни на что не похожее явление… Он любил насилие во всех его проявлениях, и, если судить по воспоминаниям, был когда-то весьма продуктивным серийным маньяком. Он убивал или пытал примерно по два человека в сутки, и одной из своих жертв неизменно оказывался сам. А еще он оказался удивительно внимательным слушателем. Мой рассказ вызвал у него бурю положительных эмоций. Я разложила перед этим психом свою душу, а он радовался, как ребенок, и просил повторить в подробностях и деталях лица и внешний вид случайно убитых мною людей. Какой же я была дурой! – воскликнула Кей и стыдливо покачала головой. – Нашла кому душу изливать! С таким же успехом я могла это делать и со стеной в своей комнате. Он все равно воспринимал меня как часть своего воображаемого мира, а мои слезливые истории мгновенно вписывались в его память широкими абсурдными мазками. И теперь уже он убивал людей в больницах, безумно хохоча при этом. В такие моменты его ресницы бились о нижнее веко чуть быстрее, туда-сюда, туда-сюда… Ооо, как же он выводил меня из себя! Я приходила к нему в палату, разговаривала с ним, пыталась убедить его в своей реальности через разум, являлась во снах… И все, чего я добилась, это равнодушие и его коронная фраза “Ну так убей меня, если ты настоящая!”. Я так и сделала спустя несколько дней, с огромным удовольствием и облегчением. Выдернула все капельницы, обесточила его аппарат и смотрела как он умирает. Умирала вместе с ним, пытаясь вдохнуть воздух, а он смотрел на меня и хохотал, только веки дергались! Он даже не чувствовал, что воздуха недостаточно! Слишком часто это делал в своих фантазиях, и даже не понял, что умирает по-настоящему. Ублюдок чертов… Наверное, это была моя первая по-настоящему осознанная смерть и первое убийство… Но он вытащил меня. Своим равнодушием, своим безумием и ничтожным существованием, полнейшей безразличностью к своей жизни и к своей смерти, ко всему… Заставил вернуться, задуматься и жить дальше, вопреки всему. Всего несколько недель наедине с настоящим психом, запертым в клетке собственного разума, и - вуаля! - я наконец осознала, что отрицание реальности - это прямой путь к безумию… Они немного помолчали. Мэтт не знал, что ей сказать - ее опыт слишком отличался от его собственного. Он не мог ни дать оценку, ни утешить, ни что-то посоветовать. Лишь слушать без осуждения, что само по себе было трудно. И как только с этим справлялся отец Лэнтом?... Кей как будто прочитала его мысли: – Что там на исповеди у священника в конце говорят обычно? Господи помилуй, и отпусти грехи мои, ибо я грешна, и каюсь. Аминь… Ты будешь вместо креста. Кей поднесла его руку к губам и поцеловала тыльную сторону ладони. Мэтт хмыкнул. – Твое счастье, что я давно разочаровался в боге, а то это сильно на богохульство смахивает… Ты же не раскаиваешься, ни капли. А без искреннего покаяния грехи не отпустят. – Нет, не раскаиваюсь. – Кей легко улыбнулась. С Мёрдоком врать было совершенно невозможно, да и в последнее время желания это делать поубавилось. Она привыкла скрывать свое прошлое, даже от самой себя, но Мэтт слушал ее без неприятия, и ей это было важно. Она оттолкнулась от его груди и села вполоборота, кутаясь в плед. Сразу похолодало. – Это плохо, что я не раскаиваюсь?... Плохо, что мне это безразлично? Мэтт почувствовал по тихому тону ее голоса и возросшему сердцебиению, что ответ важен для девушки, и спрашивает она не из праздного любопытства: – Нет, не плохо. – он помотал головой для пущей убедительности. – Ты такая, какая есть… Тебя начали мучить вопросы совести, а это уже хороший знак. Ты явно не безнадежна. – пошутил мужчина. Кей в ответ благодарно улыбнулась и слезы снова наполнили ее глаза. Она дотронулась подушечками пальцев до глаза и посмотрела на руку. – Это так странно… глаза щипет и где-то в груди больно… Мне плохо, дышать тяжело, и я не знаю как это остановить… – Кей снова тяжело задышала - короткий вдох, длинный выдох. – Знаешь, с тех пор как я второй раз покинула больницу… я ведь с тех пор ни разу не плакала. Вообще… Это так… непривычно!... – девушка приподняла голову и закрыла глаза. – Но по другому я не могла вынести все это, ни одна психика на это не способна… Сначала специально, а потом… Все думаю - кем я была до аварии? Она хрипло засмеялась сквозь слезы, но прозвучало это натянуто. А у Мэтта от этого смеха по спине пробежали мурашки. Он вдруг понял, о чем говорила девушка. – Ты… ты забыла, что такое боль, вычеркнула ее из своей жизни… Все это время… Ты заменяла все отчаяние, подавленность, все прочие отрицательные чувства. О, господи… Ты вытравила все это равнодушием, запретила себе чувствовать?… Кей кивнула и с грустной усмешкой растерла слезы по щекам, всхлипывая все чаще. – А сейчас всё как-то разом… как лавина… не получается справиться. – Кей… – Мэтт подался вперед, но она отстранилась, выставив ладонь навстречу. – Оставь меня одну. Хотелось обнять ее, успокоить, забрать хоть немного боли себе, но в ответ Мэтт лишь кивнул, заботливо поправил сползший с ее плеча плед и, тихо проговорив, что он будет рядом, ушел с крыши.