С небес придёт эфирный ветер

      Казуха прижимает перебинтованную ладонь к груди, жмурится и задерживает дыхание, как перед прыжком в бездну. Эфир его не торопит – знает, сколько времени требуется на то, чтобы собраться с духом. Он мягко поглаживает колено, затянутое в плотную ткань штанов, и переводит взгляд на окно – не хочется еще больше смущать Казуху, который и без того практически переступает через себя. И тот факт, что Казуха не может примириться с тем, что творится под бинтами, доставляет Эфиру боль. Кем же он будет, если не поможет ему преодолеть комплексы?       Из мыслей его выводит нежное прикосновение прохладных пальцев к щеке – забинтованную руку Казуха предусмотрительно держит у себя, все еще опасаясь того, что может за этим последовать. Эфир не настаивает – бросает на него быстрый взгляд из-под ресниц и мимолетно целует середину ладони, затем перехватывает запястье и касается губами бьющейся венки.       Казуху пробивает дрожью, и он вздыхает – так тихо, что услышать практически невозможно. Вязкая тишина становится тягучей, как карамель, интимной; Казуха приоткрывает рот и тут же закрывает, когда Эфир коротко лижет нежную кожу. Он тянет Эфира на себя, заставляя привстать с корточек, и сажает на диван, неуверенно переплетает их пальцы и первый подается за поцелуем – нежным, чувственным и трепетным, как дуновение ветра. Казуха вкладывает в поцелуй себя всего – безропотно отдает право вести и старается подарить Эфиру удовольствие.       Его дыхание – легкое и свежее, как раннее летнее утро, полное искристой росы на травинках и расцветающего на небе солнца; Эфир мягко касается костяшек и выжидает момент, когда Казуха решит ему открыться и самостоятельно протянуть руку навстречу. И Казуха не подводит – правая ладонь осторожно ложится на колено Эфира и несильно сжимает, словно боится причинить боль.       Эфир наощупь накрывает пальцы Казухи ладонью и ласково поглаживает их – приручение дается с некоторым трудом, но жаловаться не на что. Ради Казухи он готов подождать столько, сколько потребуется.       Казуха разрывает поцелуй и утыкается лбом в плечо Эфира. Они держатся за обе руки, и через прикосновение Эфир чувствует, как Казуха слегка подрагивает от напряжения, поэтому поднимает их сплетенные пальцы вверх и принимается обласкивать забинтованную ладонь – совсем не брезгует прижиматься губами к свежим бинтам, сквозь которые едва-едва чувствуется тепло кожи.       Эфир слышит мягкий выдох, затем чувствует, как Казуха подается к нему и нежно целует в шею, за ухом, в висок. Казуха удивительно нежный и тактильный, а еще очень-очень внимательный и заботливый – это входит в список тех многочисленных причин, по которым Эфир готов носить его на руках.       Казуха осторожно высвобождает руку из хватки Эфира и тянется к вороту его рубашки, не отнимая, впрочем, забинтованную кисть. Впрочем, ее все равно приходится на мгновение выпустить – иначе не снять рукав. Эфир чуть ли не кожей чувствует восторженный, жаркий взгляд Казухи, скользящий по обнаженному телу, и слегка улыбается.       Каждый раз как в первый – не соскучишься.       Он касается скобы, удерживающей бинт, и Казуха вздрагивает, даже хмурится. Эфир тянется к нему и успокаивающе целует в щеку, уголок губ и в сами губы, перехватывая инициативу. У Казухи горячий, юркий язык – по опыту Эфира, только такие бывают у странствующих самураев со страстью к поэзии, – и поцелуи с ним воистину можно называть концентрированной нежностью.       – Тш-ш, не бойся, – шепчет Эфир, отстраняясь от Казухи, и кладет ладонь на основание его шеи, прижимается лбом ко лбу. – Верь мне. Даже если ты не веришь себе – верь мне. Я не подведу.       Казуха медлит, но мгновением спустя кивает, и его пальцы в ладони Эфира немного расслабляются. Эфир вновь прикасается к скобе и на сей раз расстегивает ее, откладывает в сторону и принимается неспешно разматывать бинт. Он дает Казухе возможность отказаться, шагнуть назад, но Казуха ею не пользуется – терпеливо сидит рядом и немного нервно сжимает край штанов.       Слои бинтов стекают с ладони виток за витком, кожа становится теплее. Казуха закрывает глаза – это Эфир видит, когда бросает на него короткий взгляд с целью удостовериться, что все в порядке, – и его ресницы трогательно трепещут, поэтому Эфир целует сильное запястье в знак ободрения. Казуха неловко, немного нервно улыбается уголком губ.       Но ладони не отнимает.       Бинты Эфир отбрасывает в сторону, берет Казуху за руку с величайшей аккуратностью, и тот шумно вздыхает и отворачивается. По коже, никогда не знавшей солнечного света, ползет темно-фиолетовая вязь [1], похожая на ветвистую молнию. Она опоясывает шершавую ладонь настоящего воина, начиная от кончиков пальцев и заканчивая запястьем. Эфир нежно, осторожно проводит по ней пальцем.       – Больно? – тихо спрашивает он. Казуха вздрагивает и несмело поворачивает голову.       – Нет, совсем нет, – сбивающимся голосом отвечает он и мягко сжимает пальцы Эфира в ответ.       – Я не вижу здесь ничего отвратительного, Казуха, – мягко говорит Эфир. Рубиновые глаза вспыхивают светом – таким радостным, что Эфир не может не улыбнуться. – Это твое прошлое, твоя неотъемлемая часть – поэтому твоя правая рука просто не может быть ужасной. Наоборот, она прекрасна.       Эфир коротко целует все костяшки поочередно, трется о руку носом и прикусывает выступающую косточку на запястье, после – прослеживает языком ветвистую линию начиная от кончика указательного пальца и заканчивая центром ладони. Казуха приглушенно хихикает, в его голосе слышится неподдельное облегчение – и Эфир улыбается в ответ.       Казуха скользит рукой по спине Эфира, между лопаток, затем опускает ее на основание шеи и тянет к себе, встречая губами его губы и заставляя отвлечься от фиолетовых узоров. Он проводит языком по нижней губе, мягко втягивает ее в рот, чуть прикусывает напоследок и позволяет Эфиру завладеть инициативой. Они целуются тягуче, нежно, разделяя мгновение, чтобы глотнуть воздуха, и снова соприкоснуться губами.       Руку Казухи – ту самую, с ветвистой молнией – Эфир кладет себе на низ живота. Казуха разрывает поцелуй и смотрит на него смущенно и возмущенно, в рубиновых глазах пляшут игривые искры, благодаря которым Эфир понимает, что, в общем-то, он не против. Он подается вперед и припадает ртом к доверчиво подставленной шее, поднимается поцелуями выше, к скуле, и снова находит губы – нежные и податливые.       Эфир проводит рукой по крепкому бедру, словно невзначай задевает пояс штанов, а затем не мешкая проскальзывает дальше и уверенно обхватывает полувозбужденный член, который следом высвобождает из плена ткани. Казуха захлебывается вздохом и слегка давит Эфиру на живот, после умудряется вывернуть несколько пуговичек из петель и повторяет его действия.       Он улыбается почти безмятежно, но горящий на щеках румянец его выдает. Тепло тела под боком, шершавая ладонь, осторожно размазывающая предэякулят по стволу, томный взгляд из-под ресниц, и ощущение единения душ распаляют Эфира, заставляют кровь кипеть – и он бросается в омут с головой, как и всегда.       Казуха действительно дублирует его действия, пусть и с небольшим запозданием. Умелая, тренированная рука скользит по члену вверх-вниз, вверх-вниз, большой палец ритмично оглаживает головку и иногда задевает уздечку; Эфир кладет свободную ладонь на румяную щеку и устанавливает зрительный контакт, затем принимается осыпать короткими, легкими поцелуями губы, подбородок и скулы. Казуха тихо стонет, подставляясь под прикосновения, и толкается в кулак, немного укорачивая амплитуду движения – таки сбивается с ритма, теряясь в ощущениях.       Эфиру прекрасно известно, каково это – чувствовать каждым миллиметром горячую ладонь, порхающую по члену, ловко пережимающую основание и не дающую достигнуть разрядки. Он подается к Казухе, нежно прихватывает зубами кожу подбородка и по-звериному лижет губы, чмокает в щеку и прикусывает ухо, призывно алеющее среди светлых прядей. Казуха вздрагивает, его ладонь застывает и сжимается на члене немного крепче, но без боли; он трогательно подставляется под жаркие прикосновения языка, вылизывающего ушную раковину, и дрожит, когда Эфир легонько дует на влажную кожу.       – Видел бы ты, как со стороны выглядит твоя рука на моем члене, – мурлычет Эфир. Казуха ахает, когда он несильно проходится ногтем по уретре и круговым движением потирает головку, кружит пальцами по скользкой коже. – Такая сильная, но в то же время аккуратная. Умелая. Ловкая.       Казуха поворачивается к Эфиру – его глаза блестят масляной поволокой похоти – и снова выгибает шею так, чтобы было удобнее ее ласкать. Эфир жмется губами к местечку между ухом и челюстью, проводит языком дорожку к основанию челюсти, затем поднимается выше и кусает мочку. Рука Казухи медленно, неуверенно возобновляет движение – вверх-вниз, поиграть с отяжелевшими яичками, обвести пальцем уздечку и снова обхватить ствол в тесный плен.       Эфир игриво гладит низ живота, щекочет напряженные кубики пресса и, уперевшись мизинцем в головку, слегка покачивает член вперед-назад, одновременно мягко, горячо выдыхая во вспотевшую шею. Казуха нетерпеливо вскидывает бедра, желая вернуть ласкающую руку на место, и Эфир слушается, но только частично – нежит выступающие венки невесомыми прикосновениями.       – Эти всполохи молний – в них нет ничего ужасного, – продолжает Эфир, дует на влажный висок и слизывает мелкие бисеринки пота. – Они все еще часть тебя. Любого тебя – смелого, веселого, печального, напуганного, стонущего подо мной от удовольствия, понимаешь? Это все еще твоя рука, твоя ладонь, твои пальцы – чудесные, умелые пальцы, скользящие по члену, растягивающие твою восхитительную задницу, сжимающие мою руку во время оргазма, и…       – Хватит, – едва слышно шепчет Казуха, весь красный-красный от смущения. – Я понял, можешь не продолжать…       Ухмылка появляется на губах сама собой. Эфир нежно прикусывает хрящик, коротким движением спускается ниже и перебирает поджавшиеся яички, затем возвращается к темной от прилившей крови головке и кружит вокруг нее. Казуха работает рукой неровно, иногда резковато, но все еще не причиняя боли – Эфиру доставляет наслаждение один лишь факт, что он не прекращает своего занятия. Кончить раньше Казухи нельзя, это закон: сначала он, затем Эфир.       – Не пугает меня твоя рука, она прекрасна, настолько же прекрасна, как и ты сам, Казуха, – бормочет Эфир, чмокает Казуху в уголок рта, затем находит губами губы, мимолетно касается их поцелуем и добавляет: – Я буду говорить тебе об этом столько, сколько захочешь, потому что ты мой. Мой, с руками и ногами, со всеми шрамами и метками.       Казуха коротко стонет и кончает. Белесое семя пачкает пальцы, член опадает, а Казуха расплывается по дивану и измученно прикрывает глаза. Эфир мягко улыбается, ласковым движением убирает со своих бедер испещренную фиолетовым рисунком руку и, жадно изучая взглядом тяжело вздымающуюся грудь и красивое лицо, в несколько резких, почти грубых движений доводит себя до оргазма, а затем замирает, чувствуя, как по телу живительным теплом растекается умиротворение.       Эфир слышит шелест ткани, затем скрип кожи дивана, и горячие руки касаются коленей, несильно давят, заставляя развести ноги немного шире. Открывая глаза, Эфир видит стоящего перед ним на коленях Казуху, который, встречая его взгляд, трется о внутреннюю сторону бедра щекой и миролюбиво спрашивает:       – Могу я тебя почистить?