***
Жизнь в Шиганшине протекала плавно и размеренно, сменяя один меланхоличный день за другим. Им не было конца и края — холодная ночь сменялась промозглым утром, предвещая начало очередных рабочих суток, а затем, после заката, всё сразу же утихало, оставляя оставшуюся рутину до такого же серого бесполезного дня. Эрену, откровенно говоря, не нравилось наблюдать за подобной размеренностью. Тихие будни его раздражали, зарождая внутренний протест, и всё, о чём он думал, сводилось к общей беспомощности перед внешними стенами. Мир, таившийся за ними, пугал и одновременно притягивал своей навязанной непостижимостью. Эрена волновала эта неизвестность, ему хотелось знать, что же скрывалось там, куда не ступала нога человека, и почему им пришлось скрываться от титанов. Ведь где-то там, если верить потрёпанной книге Армина, растягивались и бесконечный океан, полный соли, и огненные воды, которые нельзя было потрогать руками, и целые земли неисчерпаемого песка. Неужели ради мнимой безопасности за стенами всё человечество отказалось от этих невиданных красот и решило, что оно беззащитно перед титанами? Ведь должен был быть какой-то способ победить их, убрать насовсем, чтобы перестать жить в вечных судорогах и позволить себе наконец-то почувствовать свободу от этой преграды. Или же… Они и впрямь были заточены? Нет. Это, наверное, глупо, и Эрен старался не думать об этом. В своём внутреннем диалоге он доказывал себе, что выход есть, и он приложит все свои усилия для его поиска. А поможет ему в этом служба в разведкорпусе — в месте, где, не смотря ни на что, собирались такие же люди, которые хотели перемен. Их лозунги, образ жизни, цели, походы и экспедиции вдохновляли и приводили Йегера в настоящий восторг. Это были единственные солдаты, которых он считал настоящими героями, и только они знали, как на самом деле обстояла ситуация с титанами. Ни гарнизон, ни, тем более, военная полиция не заслуживали таких оваций, как эти люди, жертвующие собой при поступлении на службу. Тема о разведкорпусе, правда, не особо приветствовалась в его семье, особенно при присутствии мамы. Она из раза в раз повторяла, что это лишь пустая затея и пренебрежение дарованной жизнью, а отец лишь молча наблюдал за перепалкой между его женой и сыном, даже не пытаясь высказать свои мысли по этому поводу. Эрен ненавидел такие моменты. Он был убеждён в своей правоте, но не горел желанием ругаться с матерью, полагая, что они никогда не придут к общему мнению. Эти моменты были бессмысленны и сеяли между ними разочарование. Карла Йегер не хотела, чтобы ей однажды принесли безжизненно тело её ребёнка или вовсе оставили хоронить лишь воспоминания, а Эрен… Эрен просто хотел достичь своей цели и показать своим родителям, что жизнь за пределами стен реальна и не так страшна. С появлением Микасы в их семье всё стало ещё более сложно и проблематично. Она буквально навязывалась Эрену, ходила за ним по пятам и лезла в любое дело, если там было замешано имя её сводного брата. Она не имела своего мнения, что очень сильно раздражало Йегера, и порой вела себя как безвольная марионетка. Говорить с ней о разведкорпусе было ещё более бесполезно, чем с матерью. Микаса стойко решила идти служить вместе с Эреном и только изредка опровергала эту мысль в угоду того, что за стенами Йегер может погибнуть. Ни о какой благой цели в её речи не было и места, она просто словно потакала чужим словам и реагировала только на какие-то команды. Так длилось из года в год, пока Эрену не исполнилось пятнадцать. За это время он уже успел свыкнуться с силой и слабостями Микасы, не обращая на них внимания, и всё больше общался с Армином, уговаривая его подать заявление в кадетский корпус. Арлерт долго ломался, пытался объяснить, что ему, скорее, нужно было развиваться в другом ключе, но по итогу он всё же сдался и согласился на предложение Йегера. Так они втроём оказались на пороге военной службы, гонимые разными идеалами и желаниями. В ночь перед уездом в Трост Эрена внезапно разбудил отец и попросил его выйти с ним на улицу, чтобы спокойно поговорить про разведкорпус и то, какие трудности могут возникнуть на этом пути. Йегер, услышав об этом, сразу же воспрял духом и без колебаний отправился за своим родителем, возбуждённо рассказывая о своих планах. Гриша впервые внимательно слушал его и, кажется, даже понимал, что не смогло ускользнуть от Эрена. Когда они пришли в небольшой лес, отец резко остановился и похвалил сына за такую самоотверженность, а после снял с шеи ключ на верёвке и вложил в чужую ладонь, приговаривая, что Йегер должен вернуться домой и проверить его подвал после выпуска из кадетского корпуса. Эрен в каком-то странном забвение согласился на это, сонным взглядом окидывая обеспокоенное лицо Гриши, и убрал ключ в карман, думая лишь о том, чтобы вернуться домой. Отец напоследок сообщил о своём отъезде и попросил передать это Карле, чтобы та не волновалась, а после, кажется, отпустил сына обратно. Вернулся Эрен как в тумане, с болью в голове и слипшимися воспоминаниями. Лежа в кровати, он даже подумал, что это ему приснилось, но на утро сразу же выяснилось, что это было наяву. Мама металась, собирала вещи для своих детей и приговаривала о внезапном отсутствии Гриши, невольно ругаясь, что тот даже не предупредил об этом. Эрен словно по щелчку сообщил ей, что отец уехал куда-то далеко по делам и машинально показал ключ на своей шее, до этого спрятанный под одеждой. Через пару секунд до него внезапно дошло: ключ и впрямь был у него. Карла на это удивилась, начала расспрашивать Эрена о подробностях его последнего диалога, но не получила ничего, кроме того, что Гриша пожелал сыну удачи и передал новость о своей поездке. В сердце женщины засело странное недоверие к этому, и скверное чувство внезапно остановило её посреди комнаты. Эрен обеспокоенно спросил о самочувствии матери и поинтересовался, всё ли в порядке, на что та как-то вымученно улыбнулась и, покачав головой, вернулась к сбору вещей. Чуть позже к ним вышла Микаса и немного разрядила обстановку, сообщив о ясном небе за окном. Карла сразу же целиком переключилась на своих детей и больше ни о чём не спрашивала. Проводы были быстрыми и скомканными. Эрен попрощался с матерью, клюнул её в щёку и, заметив в её глазах некий страх, пообещал, что всё будет нормально. Микаса же тихо простилась с Карлой, сразу же получив от неё наставление оберегать своего брата, после чего они всё же покинули дом и побрели среди оживлённых улиц. У заготовленной заранее кареты их встретил Армин, непривычно радостный для такого дня. Вместе они сели в заготовленные места и тронулись прямиком к Тросту, ожидая приезда в тренировочный лагерь. Кадетский корпус оказался именно таким, каким представлял его Эрен. Своя система, порядки, внутренняя иерархия, где нужно было проявлять смекалку и сообразительность, чтобы не оказаться где-то внизу. Кто-то сразу возвышался над остальными и диктовал свои условия, кто-то, как Йегер, сразу же боролся с подобным давлением, а кто-то просто плыл по течению и не старался выделяться среди толпы, отдавая предпочтение учёбе. Так или иначе, но уже через пару недель каждый кадет знал, к кому можно было подойти и поговорить, занимая свободное время, а кого следовало обходить стороной, чтобы не нарваться на неприятности. Эрен во всей этой шкале взаимоотношений занимал чёткую середину, позволяя каждому самому понять, как к нему нужно было относиться. С парой парней он охотно выбирался в Трост и рассматривал товары на прилавках, попутно выхватывая новые слухи об успехах разведкорпуса, но были и те, кто открыто избегал контакта с Йегером, намеренно игнорируя его. Причины тому были разные: начиная от странного поведения Микасы, которая умудрялась появляться даже в мужских казармах, и заканчивая разными слухами, возникавшими буквально на ходу. Эрен, не скрывая своей позиции по отношению к стенам и титанам, иногда случайно поддавался эмоциям и ввязывался в небольшие конфликты, тем самым давая повод пошептаться за его спиной. Кто-то называл его невменяемым, а кто-то и вовсе считал порождением зла. Было ли это справедливо? Вряд ли. По советам Армина оставалось лишь игнорировать это и спокойно мириться с собственным характером, благодаря которому он уже успел раскрыться в негативном ключе. Так снова шли дни за днём, тренировка за тренировкой. После провального случая с УПМ Эрен старался выкладываться на полную, чтобы усмирить заинтересованные взгляды кадетов и учителей. Особыми умениями он всё же не блистал, но отличался своим упорством и целеустремлённостью, чем заметно помогал себе на зачётах. Солдатская служба привносила в жизнь разнообразие, отличаясь от прошедших лет в Шиганшине, но и заметно выматывала. Порой приходилось изматывать себя до изнурения, совмещая теоретический и практический материал, временами дававшийся слишком непросто. Эрен ломал голову и пытался хоть немного расслабиться, чтобы не сломаться за коротких промежуток службы, и, наконец, даже отвлечься от своих целей. Обычно в этом помогали вылазки в Трост, в ходе которых ему удавалось почувствовать себя немного лучше, но и они не всегда удавались так, как надо. Мимолётные перепалки с гражданскими накладывались на почти безупречное досье, оставляя на нём крупный отпечаток. Учителя настойчиво советовали Эрену прекратить показывать свой буйный характер и усмирить весь пыл, из-за которого его полноправно могли отчислить. Йегер, конечно, был довольно не глуп и прекрасно знал об этом, но вот средств для борьбы с подобным недугом так и не нашёл. И как можно было усмирить то, что заложилось в голове ещё с самого детства? Так или иначе, но Эрен пытался и иногда вёл себя значительно тише. На ужине он отсиживался допоздна и убирал свою тарелку практически самым последним, медленно направляясь к выходу из столовой. Микаса порой оставалась рядом и сопровождала сводного брата вплоть до мужских казарм, но на этот раз она молча встала чуть раньше и пожелала Йегеру хорошего сна, спешно удаляясь. Эрен, обратив на это внимание, задумчиво склонил голову и мысленно отметил этот жест. С Микасой иногда и впрямь происходили какие-то странные вещи, не поддававшиеся никакой логике, что порой даже пугало. В детстве Эрен считал её слишком странной и неразумной, но с годами ему пришлось свыкнуться с этим и даже привыкнуть. Некоторые действия, которые совершала Аккерман, казались уже привычными и даже нормальными, не вызывая особых эмоций. Иногда она даже была полезна своей стойкостью и привязанностью, за что ей можно было многое простить.***
Эрен попытался выкинуть из головы мысли о Микасе, не желая и дальше думать только о ней. Просидев ещё некоторое время, он молча встал, отдал последнюю тарелку и вышел во двор, проходя мимо корпусов. До отбоя оставалось немного, из-за чего кадеты спешили на вечерний душ и возвращались оттуда впопыхах, натягивая на себя как можно больше тёплой одежды. На улице и впрямь было уже холодно, дул неприятный колючий ветер, но Йегер, казалось, даже не замечал этого. Он просто шёл мимо зданий, окидывая взглядом всё подряд, и так случайно наткнулся на смотровую вышку, занятую кем-то из кадетов. Чуть позже ему удалось приблизиться и рассмотреть в одинокой фигуре своего однокурсника, с которым, кажется, никто толком и не общался. Эрен даже смутно помнил его имя, хотя на тренировках он выделялся не хуже, чем Микаса. Кажется, его звали Леви, и он был одним из тех, кого обычно все обходили стороной, боясь нарваться на неприятности. Холодный и мрачный, он явно не внушал особого доверия и слыл выходцем из Подземного города, мгновенно оказавшим для многих вором и убийцей. Эрен не рассматривал его как собеседника, но от скуки и возможного отсутствия инстинкта самосохранения он всё же поднялся на смотровую площадку, останавливаясь на последних ступенях. Леви, казалось, не почувствовал его присутствия, либо просто игнорировал, из-за чего Йегер решил вежливо поздороваться: — Привет? — осторожно произнёс он, оглядываясь назад. — Я могу постоять здесь? Леви сразу напрягся — это старая привычка, выработанная жизнью в постоянном страхе и паранойе, сделала его реакцию максимально точной. Но Леви не сделал ничего, чтобы это продемонстрировать. В его позе появилась обычная расслабленность, он промолчал и дёрнул плечом, выражая безразличие к присутствию Эрена. Он внимательно посмотрел на Йегера — тот почему-то внушал доверие. У него были ясные и чистые глаза, которые могли быть зелёными или жёлтыми — всё зависело от того, как на них падал свет. Не то, чтобы Леви интересовался, просто Эрена трудно не заметить. Йегер был громкий и резкий, но в нём присутствовало что-то располагающее. Он ничего не делал зря, был предельно искренен, и для характеристики было достаточного одного слова — «зажигалка». Леви в своё время сталкивался с такими людьми, к которым природа была очень снисходительность. Они легко приспосабливались к новым условиям, умели строить свою судьбу и были уверены в себе, в отличие от остальных людей, которые становились жертвой обстоятельств и попадали в круговорот безжалостной иронии жизни. Тем не менее, как только Леви бросил на него взгляд, тут же отвернулся, всем своим видом давая понять, что мало интересуется компанией. Получив безмолвный ответ-согласие, Эрен спокойно прошёл вперёд и встал поодаль от Леви, опираясь на перила. Возникшая между ними тишина никак не раздражала его и даже казалась крайне гармоничной, вписываясь в общую атмосферу. Расслабившись, Йегер невольно прикрыл глаза и буквально на мгновение оказался не здесь, в тренировочном лагере, а рядом с матерью, помогая ей по хозяйским делам. Моменты, когда они не сталкивались своими характерами, были полны любви и заботы, и каждый из них в такие минуты хотел верить, что так всё и будет дальше. Никаких ссор, никаких стен и никаких титанов — только их скромная семья и небольшой дом, полный живого настоящего тепла. Эрен тихо вздохнул, вспоминая последний день в Шиганшине. Внезапный уход отца и его наставления о подвале казались слишком нереальными и расплывчатыми. Если бы не ключ и обеспокоенное лицо матери, с которым она выслушивала подробности прошедшей ночи, Йегер бы так и списал всё на усталость от ожиданий и слишком живописное воображение. Теперь же оставалось гадать, знала ли Карла, куда направился её муж, и почему тот оставил своему сыну запертый подвал, в котором хранились все его лекарства и травы. Что вообще в последнее время происходило в их семье, и было ли это нормальным на фоне довольно спокойных пятнадцати лет? Невольно качнув головой, Эрен распахнул глаза и с унынием посмотрел вниз, на площадку под смотровой вышкой, замечая там пару кадетов. Солнце неумолимо закатывалось за горизонт, погружая небо во тьму, и все оставшиеся курсанты уже спешили вернуться в свои общежития, пытаясь избежать наказания за отклонение от общего графика. Леви же так и стоял рядом, словно эти распорядки никак не влияли на него, и он мог позволить себе находиться вне казармы до самой команды отбоя. Эрен перевёл взгляд на его фигуру и позволил себе быстро рассмотреть строгий профиль, не вызывавший никакого отторжения. Внешне Аккерман был приятен и даже красив, сочетая в себе гладкую фарфоровую кожу и прямые черты лица. За ним хотелось наблюдать, разглядывать и улавливать редкую мимику, но никак не бояться и обходить стороной. Набравшись смелости, Йегер решил разрядить сложившуюся тишину и первым подал голос, рассуждая, что это, наверное, был единственный шанс заговорить рядом с Леви: — Все говорят, что ты родился в Подземном городе. Это правда? Вопрос заставил Леви на секунду отвести взгляд от закатывающегося апельсинового света на дальнем горизонте. Наступило недолгое молчание, а затем он тихо ответил: «Да». Леви не любил распространяться о своём детстве или происхождении. Большинство случаев, когда он произносил «дом» и «семья», были часто условными, как и многие из слов, которые он употреблял за последние три года. Леви родился в медицинской кабинке борделя, где над зеркалами наклоняется кружевная тень от распашонок, висящих на крючках, и нет ничего более оскорбительного для Аккермана, чем признать нищету и никчёмность своего нынешнего положения в обществе. Ему приходилось несладко, Леви рос физически слабым ребёнком, недокормленным; у него были проблемы со сном и пищеварением. Он часто болел, но даже его способность к обучению была весьма ограничена. Его детская речь была краткой и невыразительной. Кушель пыталась заниматься его воспитанием, учила читать и писать. Но Леви плохо понимал грамматику, особенно сложные слова и выражения, и письма, написанные грубыми красными чернилами на серой обёрточной бумаге. Из-за недостаточного питания и авитаминоза часто болела голова, и машинописные буквы в книжках расплывались от головокружения и сырости, налипали друг к другу, так что он нередко не мог разобрать смысл написанного. Они жили в крошечной комнатке на первом этаже. Летом в ней было душно как в оранжерее, а зимой мать заклеивала чахлые окна старыми одеялами, потому что стёкла трещали от мороза, и ледяной воздух надувал их парусами. Но всегда стоял затхлый и застоявшийся воздух, свойственный для подземного цитадели: система вентиляций города была устаревшей, трубы часто были прокопчены и нечисты, во многих местах лопались, и иногда воздух в комнате бывал настолько спёртым, что голова начинала кружиться, а в горле появлялся сухой комок, от которого трудно было дышать. Мать плакала по ночам, прижимая его к себе, шептала что-то успокаивающее, с горячей тоской целовала его щеки, отчего Леви становилось ещё страшнее. С каждым годом она выцветала всё больше, прежде мягкие черты её лица заострялись, и, несмотря на молодость, она была истощена такой жизнью. Им всегда не хватало на еду и мелкие бытовые нужды, так что Леви нужно было учиться выживать, чтобы прокормиться самому и облегчить жизнь матери. В свои шесть лет он имел хороший голос и начал петь на улицах, что позволяло им кое-как сводить концы с концами. Шанс выжить был постоянным источником силы, но, одного этого оказалось недостаточно, и одиночество Леви, о котором он почти никогда не вспоминал, вскоре обратилось в настоящее сиротство. Тогда он понял: судьба возвышалась над ним, как огромная зелёная гора над обычным холмиком земли, которому суждено было через несколько месяцев превратиться в спелую ниву, на которой так и не проклюнулась пшеница. Больше того, мысли эти имели настолько оглушительную отчётливость, что временами Леви сам не понимал, где кончается он сам и начинается происходящее с ним. Память хранила каждый оттенок этих чувств — острую обиду, беспокойство, бесконечное смирение перед неизбежным, ужас от обмана и лжи, проносящуюся жизнь, в которой, казалось, что не нашлось достойного места для него. Но Леви не испытывал больше жалости к себе, ибо в мире, где ничего нельзя было вернуть, ничего нельзя было потерять. Все больше не имело ценности — и оставалось лишь то единственное, что было в его глазах реальным и очевидным — это небо, над которым он теперь имел возможность находиться. Именно в этот период Леви научился очень внимательно, стараясь увидеть мир не таким, каким его видят другие, прислушиваться к своим чувствам и ощущениям, внутренне перестроить себя на иной лад, относясь к жизни чуть смиреннее, мудрей и меньше скандально. Эрен ожидал от него чего-то большего, чем короткое «да», но, похоже, это было единственным, что собирался ответить Леви на такой короткий вопрос. Тогда, снова взяв себя в руки, Йегер мимолётно заправил выбившуюся прядь волос и продолжил говорить вместо Аккермана, аккуратно поглядывая в его сторону: — Понятно, — кивнул Эрен, склоняя голову набок. — Мой отец, лекарь, был там однажды по чьей-то личной просьбе. Он рассказывал о трущобах и о низком уровне жизни в этих местах. Никогда не думал, что увижу кого-то живого оттуда. Затем Эрена посетила мимолётная мысль, которая ввела его в небольшой ступор. До этого он никогда не думал об этом и даже не предполагал, что такое могло случиться. Помедлив, он, наконец, озвучил это вслух: — А как ты… Выбрался и поступил в кадетский корпус? Ведь это довольно сложно. Шанс выйти наружу и впрямь был невысок. Плата за выход из Подземного города с каждым разом повышалась всё больше и больше, достигая невозможных пределов. Многие копили, воровали и хранили эти деньги десятилетиями, пока однажды не разочаровывались в своём желание, а те, кто всё же достигал этой цели, порой возвращались обратно. Так каким же образом Леви смог позволить себе стать солдатом, если ему всего было пятнадцать? Эрен посмотрел на него с каким-то беспокойством. В груди зародилось неприятное ощущение, что, возможно, он зря спросил о подобном. Наверняка Аккерман после этого больше не станет обращать на него внимание и сразу же пошлёт куда подальше, лишь бы отвязался. Леви в замешательстве нахмурился. Этот вопрос логически казался уместным, но при этом почему-то раздражающим. Леви не мог точно объяснить, в чём было дело, но в груди появилось странное чувство тревоги. И хотя подобное и было допустимо в разговоре, такой вопрос выглядел провокационно-невежливым. Эрен вроде бы задал его по совершенно безобидной причине, но именно этот повод и возмутил его. Леви почувствовал себя разбитым и бесконечно усталым, он потупился, скрестил руки на груди и облокотился о перила, чуть наклоняясь вперёд, словно вглядываясь в покрытое пылью прошлое. После долго паузы он выдавил, стараясь ответить в тоже же задумчивой манере: — Мой дядя, — Леви кашлянул, кутаясь в тонкую куртку, предназначенную больше для косметических и отличительный целей, чем для защиты от ветра. — Мой дядя, когда он получил статус и место в полиции, искал там свою сестру. Он знал, что она была беременна и оставила ребёнка: естественно, это глупое решение, ребёнок не выгодное вложение в жизнь и своих дивидендов не принесёт. Так или иначе, в шесть лет мамы не стало, как я сейчас понимаю, она хронически болела, а у нас никогда не хватало денег, шанс — это всего лишь слово, когда у тебя нет ресурсов. Дядя нашёл и забрал меня. Непроизвольно в его голосе появились мягкие интонации, свойственные любви и снисходительности. — Он меня воспитал, хотя, кажется, не хотел. Так что я обязан отслужить и уйти в полицию, с чем, в принципе, не будет проблем, моя мотивация достойней, чем у вьющейся за тобой влюблённой девкой, дураков, которые хотят просто сыто жить или самоубийц, желающих вступить в разведывательный корпус. За рассказом Леви Эрен впервые внимательно вслушался в его голос и смог уличить в нём различные ноты, незаметно перетекавшие из одной в другую. Аккерман умело скрывал это, непринуждённо перебирая события своего детства, но иногда он всё же останавливался, делал короткие паузы, чтобы вновь пережить всё то, что было за его плечами, и после продолжал говорить. Йегер понял основной посыл и смысл жизни Леви, но вот его позиция, касающаяся службы, несколько покачнула собственные идеалы Эрена. Конечно, ему всегда приходилось сталкиваться с теми, кто хотел пойти в военную полицию и теми, кто умалял заслуги разведкорпуса, но слышать подобное от Аккермана отчего-то было особенно неприятным. Человек, имевший особые способности в боевом искусстве, хотел просто оставить все навыки и уйти служить туда, где ютились трусы и болваны, желавшие жить в запертой клетке. Разве это было справедливо? Тот, кто мог бы помочь в победе над титанами, уходил от них всё дальше и дальше, отдав предпочтение слепой дороге за воспитавшем его дядей. Протяжно выдохнув от накопившихся эмоций, Эрен выдержал паузу, а после решил всё же высказать свои мысли, тщательно подбирая для них слова в голове: — Понятно, — повторил он уже раннее озвученную фразу. — Знаешь, я родился в Шиганшине — одной из внешних капсул стены Мария, и всегда слышал лишь мнение о том, что каждый должен сбежать оттуда поближе к стене Сина, чтобы обеспечить себе комфортную жизнь. Но почему никто из них никогда не задумывался об обратном процессе? Разве там, за стенами, люди не чувствовали бы себя более свободно, обладая безграничными возможностями? Остановившись, Йегер резко повернулся и посмотрел прямо на него, теряя остатки собственного спокойствия: — Так ответь мне, Леви, что ты вообще можешь, служа в военной полиции?! Почему человек, который способен изменить наш мир, бежит от всего только из-за призрачного уважения к своему родственнику, пока самоубийцы из разведкорпуса, имеющие гораздо меньше сил, отдают за всех нас свои жизни?! — Объясни мне, что такое человеческая жизнь! — взорвался внезапно Леви, и этот гнев только добавил ему убедительности в собственных словах. — Это свобода, которой ты кичишься… Так вот, я тебе скажу, что в жизни есть только два правила, которыми она начинается и заканчивается: никогда не иди против своих желаний и никогда не верь лжи, которую в тебя пытаются вложить под соусом справедливости или долга, даже если она кажется логичной и разумной. Это не твоя забота. Разведкорпус прививает таким наивным детям, как ты, фальшивую веру. Для того, чтобы стремиться к такой свободе, ты должен разобраться, чего же ты хочешь на самом деле? Назвать самоубийство — героизмом? Просто остановись на секунду и посмотри вокруг: в чём же твоя свобода? В том, что ты цепляешься за глупую, ничем не оправданную надежду. Ты веришь в сказки, которые мамочка читала тебе по ночам, и выносишь всем мозг одной из самых небезопасных иллюзий — иллюзией того, что всё будет хорошо. Леви вдруг резко выпрямился, его голос задрожал. Он провёл рукой по волосам, словно пытаясь снять чудовищную тяжесть, давившую ему на грудь, и устремил невидящий взгляд на вытоптанное поле, где был виден медный свет от факелов. Казалось, что с его лица исчезло всё человеческое и осталось только холодный привкус собственной неуверенности. В наступившей тишине было слышно, как журчит по водостоку вода. На его лице медленно проступили краски. Ему даже удалось усмехнуться, хотя это получилось совсем неубедительно, а когда Леви вновь заговорил, его голос был почти спокоен: — Я понимаю, что ты хочешь мне сказать. Это действительно имеет смысл, просто… Но пойми одну вещь. Ты становишься пленником обязательств, когда у тебя появляется мечта, а я хочу просто жить. То, что тебе кажется в этот момент свободой, на самом деле ей не является. Все эти слова, которыми ты так упоённо пользуешься, просто слова. Тебе может казаться, что они освобождают тебя, но на самом деле они просто загоняют тебя в ловушку. Эрен почувствовал, как в груди всё резко сжалось, и ему на мгновение стало тяжело дышать. Он опёрся на перила, слегка запрокинул голову, смотря на небо, и сделал первый вдох, наполняя лёгкие свежим кислородом. От этого сразу же стало хоть немного легче. Слова Леви слишком сильно ударили по нему и его идеалам, отдаваясь громким набатом в голове. Эрен не ожидал, что услышит что-то подобное, и ему понадобилось некоторое время для усвоения полученной информации. Наконец внутри него словно что-то замкнулось и резво встало на своё место. Он посмотрел на Аккермана взглядом, полным детской обиды и злости, а затем на эмоциях сжал ладони в кулаки, едва сдерживая себя от внезапного нападения. Драка не дала бы никакого выхода из их ситуации и только усугубила положение, оставляя привычный отпечаток на личном деле. Эрену пришлось смириться с собственными желаниями и яростью, используя лишь слова вместо любого оружия. Глаза невыносимо жгло от обиды, но Йегер старался не разбиться и не расплакаться из-за глупости, чтобы не показаться и без того падшим. Быстро собравшись с мыслями, он довольно резво ответил: — Хочешь жить в клетке, как это делали все люди ещё сто лет назад? Просто признай, что ты слаб и не стремишься ничего менять. Даже обладая силой, ты всё равно морально истощён и не имеешь ничего за душой, кроме желания побыстрее сбежать. Тяжело выдохнув, Эрен почувствовал, как по щеке катится первая слеза. Упрекнув себя в своей несдержанности, он быстро стёр её ладонью и отвернулся, вновь замечая под смотровой вышкой очередную парочку кадетов. — Все всегда считали меня странным за мои мысли. Я желал однажды найти сильного союзника, но, похоже, в этом мире я и впрямь могу рассчитывать только на себя. Эрен отступил на пару шагов, а затем и вовсе пошёл к лестнице. В последний момент он остановился и кинул на прощание последнюю фразу: — Даже если всё так… Просто борись за свою мечту, Леви. Неважно, насколько она глупа — она стоит того, чтобы отбросить все свои принципы и убеждения. После чего Йегер ступил на ступени и спустился вниз, направляясь в сторону душевых, чтобы умыть лицо. Леви проводил его взглядом, но не стал окликать. Не потому, что принял его слова за наивный детский бред. Просто сейчас он действительно чувствовал себя дураком. И виноват в этом был сам. Он позволил себе слабость — почувствовать себя виноватым. Леви, который привык всегда отвечать за свои слова, вдруг почувствовал потребность оправдаться перед человеком, который бросил ему вызов. Мало того, кажется, Леви поставил себя в нелепое положение, оказался ещё и сентиментален, и это в тот момент, когда нужна была холодная и трезвая ясность ума. Но впечатление от последней фразы Эрена было странным и тревожным. Словно присутствовало негласное подтверждение того, что Йегер прав. Было ясно, что это чувство возникало неслучайно — оно было продиктовано каким-то очень сильным инстинктом, который Леви был ещё не в состоянии ни понять, ни определить. Но стоило ли настораживаться, когда интуиция подсказывала ему, что последнее, что он сделает — это попробует обратить внимание Йегера на его слова? В мире всегда есть место дуализму — сам Леви был его побочным продуктом, разделяя мир на чёрное и белое. И его внутренний голос был справедлив — чего-то в этом роде Леви и ожидал. А потом сделал вид, что ничего не случилось. И этого оказалось достаточно. Пусть Йегер сам оценит всю нелепость своего поведения. Эрен казался Леви человеком, обретающим себя лишь в контексте патологического конфликта. Что же, эта точка зрения типична для молодости. Безо всяких претензий на справедливость и чистоту — каждый сам за себя. Леви помотал головой, не желая вдумываться в свои ощущения, он отвернулся и двинулся вниз по лестнице. Его сапоги глухо стучали по доскам, и этот звук сразу же почему-то стал напоминать удары литавр в погребальном обряде. Впрочем, подумал Леви, каждый виток спирали имеет начало и конец — и в любом случае этот вечер закончился именно так, как должен был.