Нити судьбы, или истории об истинных влюблённых

— А тот, который повыше, ничего такой, — со смешком роняет стоящий за спиной младшего брата Габриэль. Тот не отвечает — он занят. Да, внимательное разглядывание — способное до ужаса смутить, если его «жертвой» становится живой человек — висящей на стене перед ними картины с изображением двух молодых людей в понимании Кастиэля тоже считается очень и очень серьёзным и важным делом. — Эй, хозяин! — Гейб оборачивается и обращается к трактирщику, понимая, что попытки отвлечь младшего ничего не дадут. — Кто эти парни? Старик, который, встречая их вчера вечером, назвался Робертом Сингером и попросил звать его просто Бобби, выходит из-за стойки, оставив других гостей на попечение жены Элен и приёмной дочери Джо, и подходит к застывшим перед его любимым полотном юношам. — Это, — он указывает пальцем на того, кто стоит на первом плане — русого парня с невозможно-зелёными глазами, — это Дин Винчестер, старший сын короля Джона, отца нынешнего короля Адама. А это, — перст перемещается, обращая внимание молодых дворян на стоявшего за плечом Дина юношу с каштановыми волосами и добрыми каре-зелёными глазами, — Сэмюэль Винчестер, средний сын. — Подожди, уважаемый, — Габриэль всё никак не может успокоиться, в отличие от брата, который по-прежнему спокойно смотрит в искусно написанные глаза Дина. — Раз Адам был младшим принцем, почему же он стал королём и куда делись его старшие братья? Старик глядит на него, нахмурив густые седые брови. — Сколько вам годков-то, ребята? — спрашивает он, резко меняя тему. — Мне двадцать один, а ему, — Гейб кивает на Кастиэля, — семнадцать. — Эге… — тянет Бобби и качает головой, что-то для себя понимая. — Значит, вас ещё не было на свете, когда это произошло… Кастиэль оборачивается на трактирщика, уловив в его голосе дрожь. — Что с ними случилось? Роберт долго смотрит на него, будто решая, стоит ему говорить или нет, но в конце концов всё же начинает рассказ. — Двадцать пять лет назад дружные братья-принцы Дин и Сэм задумали проехать по королевству, узнать, как живёт народ. Они попрощались с отцом и младшим братом, сели на верных коней и отправились в дальний путь, ставший для них последним. Никто так и не узнал, что же с ними случилось, но всем известно одно: они переночевали у меня, утром доехали до развилки на дороге, где их видел мой знакомый Бенни и ещё несколько людей, повернули в сторону древнего леса и сгинули. Ни следов, ни тел, ни лошадей — ничего так не нашли. Король Джон погоревал-погоревал, да и сам слёг. В трауре по умершему монарху и исполненной скорби спешной коронации младшего принца о пропавших старших все и думать забыли, — старик вновь качает седой головой. Через пару минут уставший от тишины старший Новак тянет брата за рукав в сторону выхода, туда, где их уже ждут осёдланные и нагруженные их немногими пожитками кони. Уже сидя в седле, Кас вдруг трогает вышедшего их проводить хозяина за плечо и, пристально глядя ему в глаза, просит указать направление, в котором много лет назад уехали венценосные особы. Бобби смотрит на дворянина пристально, оценивающе, но всё же направляет юношей. — Зачем, Кас? — спрашивает Гейб, когда они уже почти достигают развилки. — Ты тоже сгинуть желаешь? Тогда давай без меня. — Я видел эти зелёные глаза каждую ночь с двенадцати лет, Гейб, и мне интересно знать, что стало с предназначенным мне судьбой принцем. — С чего ты взял, что это он? — о том, что самому ему снятся глаза среднего принца, старший Новак благополучно умалчивает. — Не знаю, почему, но я уверен, что это именно он. Тем более, ради этого мы и приехали сюда, проделав такой долгий путь. Это ведь ты, едва услышав о творящихся здесь чудесах, купил способный сразить кого угодно клинок и убедил меня отправиться с тобой. Габриэль на это ничего не говорит, только пришпоривает задремавшего было на ходу коня. До опушки могучего тёмного леса они доезжают, когда полуденное солнце уже немилосердно припекает их макушки. Пыль из-под лошадиных копыт поднимается стеной за их спинами, являя собой пусть и не серьёзную, но всё же преграду, не дающую повернуть назад. Стоявшая в густом воздухе жара давит на путников, в итоге буквально загнав их под сень вековых деревьев. Миновав первые пару метров создаваемой густыми кронами тени, братья Новаки внезапно ощущают, как ещё сильнее сгущается вокруг них воздух, становясь почти осязаемым. Навстречу им словно из самого центра тёмной чащи летит поток ледяного воздуха, нёсший ворох сорванных зелёных и поднятых с земли прошлогодних осенних листьев, и юноши спешно жмурятся. Открыв глаза через пару минут, они видят, что находятся не среди толстых стволов, а на широком перекрёстке посередь поля. — И как мы здесь оказались? Только что в лесу были! — высказывает мысли обоих старший. Он хочет сказать что-то ещё, сдув с глаз чересчур длинную золотистую чёлку, но не успевает. Раздавшийся словно в ответ на слова Габриэля оглушительный рёв прокатывается по более или менее ровной окружённой горами долине, в которой оказались молодые дворяне, и, отделившись от далёкой скалы, к незваным гостям, взмахивая могучими крыльями, направляется огромный переливающийся в солнечных лучах золотой дракон. Кастиэль, всегда отличавшийся не только задумчивостью и спокойствием, но и решимостью и отвагой, сперва замерший от страха, спустя несколько минут приходит в себя и, устав сдерживать порядком струхнувшего скакуна (который, к слову, стоит ему перестать чувствовать вес всадника, тут же уносится подальше) и решив, видимо, что побороть дракона — сущий пустяк, ловко спрыгивает на землю, взмахивает плащом и извлекает из ножен на поясе тот самый купленный Гейбом клинок. Старший спешиваться не спешит — его конь совершенно спокоен и считает, что бояться какой-то ящерицы — глупо, а потому просто продолжает дремать. Сама же «ящерица» явно не особо довольна всем происходящим и, едва коснувшись громадными лапищами земли, кидается на лохматого брюнета, двигаясь, правда, несколько неловко, словно вообще давно не шевелилась. Тот, уходя от выдыхаемого чудищем огня и вовсю используя неповоротливость противника, направляется подальше от замершего в ужасе и не способного защититься брата, вовлекая золотую громадину в своеобразный танец и стремясь попасть оружием в левую половину груди, где по его расчётам должно находиться сердце, наконец улучает подходящий момент и совершает резкий выпад, по рукоять всаживая клинок в прореху между золотыми чешуями и касаясь их кончиками пальцев. Дракон, почувствовав в себе холодное серебро, удивлённо опускает голову и смотрит вниз, и только сейчас уставший от этой схватки Кас замечает, что глаза чудовища изумрудно-зелёные, прямо как у понравившегося ему изображённого на картине пропавшего старшего принца. Ящер заваливается набок, и через несколько мгновений земля ощутимо дрожит от удара о неё огромной туши. На Кастиэля смотрят человеческие полные растерянности зелёные глаза, медленно скрываясь за опускающимися веками — заключённая в серебряном клинке магия убивает дракона. Габриэль наконец очухивается от пережитого ужаса, глядит на младшего брата, внезапно понимая, что этот по-детски наивный голубоглазый странноватый парень только что убил самого настоящего дракона, и, спрыгнув на землю, направляется к Касу, который явно не рад своей победе — он с ужасом смотрит на переливающееся в лучах солнца золотыми чешуйками драконье тело. — Ну ты даёшь, братец! — Гейб хлопает его по спине, подойдя, и тоже переводит взгляд на тушу с торчащим из груди клинком, который внезапно растворяется в воздухе, словно не было его. Вдруг раздаётся ещё один рёв — немного громче первого. В нём слышится отчаяние. Следом за первым драконом со стороны гор прилетает второй — чуть более крупный, сверкающий чешуёй цвета молочного шоколада. Он спускается на землю перед безоружными теперь Новаками, но не нападает, а кидается к мёртвому собрату, укрывает огромными крыльями и осуждающе смотрит на людей каре-зелёными глазами, как бы спрашивая, мол, вы чего натворили, идиоты? Его кожистые крылья вдруг начинают дрожать, и укрываемая ими золотая туша уменьшается, и вскоре, приподняв крыло, коричневый дракон являет взорам Каса и Гейба обнажённое бездыханное тело принца Дина — он выглядит точно так же, как на картине, с той лишь разницей, что теперь он мёртв, а в его голой груди зияет дыра. Кастиэль только что не дракона убил, а обезумевшего от отчаяния найти предназначенного судьбой суженого с невероятно голубыми снящимися ему ночами глазами и невозможности вновь стать человеком старшего сына давно умершего короля Джона. Тогда, много лет назад, два брата точно так же въехали в лес и точно так же оказались в этой долине. Они, пробродив тут целый день, наткнулись на маленький домик, сиротливо стоящий рядом с протекающей недалеко от дороги рекой. В домике жил старичок, назвавшийся принцам Аластаром. Он напоил их каким-то зельем и превратил в драконов. Только не учёл старый маг, что ничто не помешает разъярённым юношам обратить его в пепел. Что они, в общем, и сделали, как только поняли, что с ними приключилось. Дин и Сэм не знали, как покинуть чёртову долину, знали лишь, что чтобы снять чары, им нужно прикосновение родственной души, которое и разрушило бы оковы тёмной магии. И вот теперь Сэм, готовый защищать от надругания тело старшего брата и укрывший крылом нижнюю его часть, настороженно смотрит в глаза расколдовавшего (и убившего) Дина совсем юного паренька (чёрт возьми, какая ирония — Дина убил человек, предназначенный ему самой судьбой!) и его спутника, когда мертвец у его ног вдруг судорожно вдыхает и садится. Рана в его груди сама собой заживает, и теперь он глядит в виденные в ночных грёзах невозможные голубые глаза Кастиэля, в благодарность за спасение забывая о несостоявшемся убийстве. Они так и не нашли способа покинуть долину, да и не особо стремились — в её пределах у них было всё необходимое, и они вчетвером неплохо там устроились. Да и то обстоятельство, что принцы могли теперь обращаться в драконов при желании, значительно упрощало жизнь. Больше из реального мира никого не появлялось — когда выяснилось, что следом за принцами в чаще пропали ещё два брата, лес стали обходить стороной. Гейб сумел расколдовать Сэма, за что тот наградил его нежным поцелуем и обещанием вечно быть рядом. Дин поворчал-поворчал, да и окончательно простил Кастиэля и уже на следующий после встречи день, уединившись с суженым подальше от глаз братьев, покрыл всё его тело поцелуями, говоря о готовности любить до конца времён. До конца своих дней они были счастливы, а остальное не так уж и важно, верно?