***
В спокойствии до Троста доскакать не удалось. Точнее, доскакать-то удалось, особенно выехав на подозрительно безлюдный тракт, а вот по приезде навстречу кинулись толпы людей, солдат и прочей живности. Пришлось сойти на шаг. — Что случилось? — чуя неладное и очень нехорошее, покрытое смогом и характерным трупным запашком (впрочем, самих трупов видно не было), спросила только прибывшая. Солдат, которого чуть не за грудки схватила рука в кожаной перчатке, опомнился, отвлекаясь от трепета местных. На потрёпанной куртке виделся знак гарнизона. — Э… Солдат 15-го подразделения гарнизона… — заодно отдавая честь, затараторил он, но был жёстко прерван. — Ближе к делу. — Титаны! Титаны напали на Трост, мистрис! Что-то внутри с треском оборвалось. Вдаваться в подробности уже не имело смысла, ещё зелёный парень едва на ногах стоял, да и того наверняка ждали дела. Дела, имевшие и запах, и чёрный смог, имена, семьи, дома. Теперь уже навсегда канувшие в лету. Оттолкнув, она грубо пнула по бокам животину, пускаясь в галоп по обожжённым улицам. Далее, пейзажи, конечно, менялись, там и разведчики, и трупы, и зеваки набежали. — Я видела, как он обратился! Посланник святых, вы не смеете его задерживать, — надрывистый крик. — Да каких святых, дьявола, это дьяволово отродье!.. …Даже доблестная полиция едва справлялась с наплывом желающих поглядеть на последствия врагов человечества. «Шли бы в Разведкорпус… Там таких зрелищ, думаю, предостаточно», — брезгливо дёрнув плечами, она прижалась ближе к загривку, ловко маневрируя между перепуганными людьми, наверняка сопровождавшими скакуна руганью. Едва обратила внимание на промелькнувший старый дом, в котором когда-то пахло травами и лечебными цветами, о которых она смела грезить ещё часами ранее. От крыши шёл чёрный дым. И наконец, укороченный путь к Митре и встречающим у ворот конюшням, был проделан. Слетев с коня, она бросила конопатому конюху: — Сена бросить не забудь. Тот промямлил что-то приветственное знакомому лицу, но его невразумительная речь резво сменилась нервным разговором полицейских. На счастье, те сначала проигнорировали тёмную фигуру, докуривали табак. Вовремя: с парадной лестницы главного здания спускался главнокомандующий, укоризненно глядя на них сверху вниз. Она на себе прочувствовала всю его знакомую хмурость, хотя пока Дариус Закклай и не заметил её появления. Человеческая совесть кольнула куда-то и, скидывая с себя капюшон, она ткнула одного из солдат локтём, кивая наверх в ответ на недовольное «эй!». Дариус её увидел, сменяя всю строгость лица вымученной улыбкой, слабо вязавшейся со всем происходящим. Полицейские позади резво отдали честь. — Эвелин! — И тебе не хворать, — усмехнулась она. — Титаны? — Верно. Что-то ты быстро, а вообще… — Дариус оглянулся ей за спину, — давай отойдём. Навстречу мчались обеспокоенные солдаты самых разных подразделений. И почти все на бегу умудрялись отдавать честь главнокомандующему, который неторопливо отмерял коридор шагами, сопровождая под руку не менее уставшую особу. Он сел где-то в глубине коридора и устало потёр виски. «Походу семейное». После краткого экскурса, у Эвелин осталось только несколько слов: — Так мальчик-титан не вымысел? — Всерьёз напуганный Доук тоже. — Не верю. Что-то много чудес на сегодня. — Ну, ещё убедишься, — он поднялся первым, протягивая руку. — Знаю, устала с дороги. Но придётся ещё порешать судьбу человечества. Много желающих припахать его к своим рукам… — Дай угадаю, разведчики первоочерёдно? — на миг показалось, что головная боль прояснилась, но она только с большей потугой обрушилась. — Ещё бы! «Надежда человечества», как-никак. Вымученный полу-хрип, полу-смешок. «Надежда человечества»! Вот черти, умеют интриговать! Даже в таком мраке пытаются утянуть людей за собой, только походу на тот, блять, свет. Безумно интересно, почти невмоготу, что заставило встать и пойти за Дариусом. Под ложечкой сладко засосало, когда в прояснившейся голове появилась подлая мыслишка: раз такой повод, то и Карстен Белгорский, вопреки «тяжёлой болезни», должен быть здесь; её первоочередная, вымоленная, походу, у дьявола цель. О-о, он, конечно, здесь, где ж ему ещё быть? И мыслишка подтвердилась, когда вступив в полный зал присутствующих с самых разных сторон баррикад (а их, как известно, не одна и не две), в поле зрения попала высокая статная фигура, чуть ли не освещающая этот зал своей белоснежной копной волос с небольшими залысинами. «Дьявол есть». К столпу в середине прикован мальчик-титан. Полицейские, как всегда, в своём духе: сковать какими-то жалкими цепями, которые для обычного титана покажутся бусами, самого же титана! Эта стабильность не могла не радовать. Но по вспотевшему лбу этого мальчика и дрожащему тельцу было ясно, что тому сейчас не до титанических фокусов. Сразу за ним стояли командор Эрвин Смит, майор, судя по форме, ещё какая-то девица, и никто иной, как капрал Леви. Они, наверное, выполняли роль своеобразных стен, за которыми не так видно дрожащих товарищей. И правда, роль у них не завидная, когда другая сторона — это военная полиция, а с ней и представители самых знатных дворянских родов, таких как Белгорские, и ещё фанатики стен до кучи, играющие в последнее время немаловажную политическую роль. Кисло. Прозвучал стук деревянного молоточка. Капрал Леви поднял взгляд с Эрена и перекрестился им с другим, испепеляющим, глубоким, но почти ничего не значащим, если бы не поплывшие вверх уголки губ его обладательницы. На физическом уровне стало хуже. Гораздо хуже, чем, например, когда только все окунулись в этот кошмар с титанами. Или, когда весь Разведкорпус решили стадом загнать на суд, где и так всё однозначно: мальчишку отберут и слушать уверенные речи Эрвина не станут, особенно когда почётное место рядом с главнокомандующим занимает она. Ухмыляется, будто пришла сюда на свидание, и они тут сидят тет-а-тет. Будто ей вообще не нашлось за что зацепиться глазами, как за него. И она смотрит, смотрит, смотрит. Дышит. Живёт. Да, она всё ещё, блять, живёт. — Что-то случилось? — шепнула Петра, заметив, что капрал сейчас где угодно, но не здесь. Жива. Она жива. Всё ещё не подохла. Вот столько людей, и богатых, и нет погибло, а она всё живёт. Живее всех живых. — Нет. Кажется, кто-то что-то только что сказал, что-то важное, раз все начали перешёптываться. И Петра как-то помялась, едва слышно добавив: — Тогда прекратите на неё так таращиться. И вправду, пора бы. Скоро мальчика осудят. А она всё смотрит.Пролог
30 августа 2021 г. в 07:40
Ах и тяжела жизнь в пограничной деревне! Не услышать в такой глуши даже отзвука столичной моды, да и чёрт бы с ней, но как же жить без свежего слушка, что некий контуженный министр, в весьма нельстивой и противоречащей самой природе оратора форме, позволил себе отозваться о самих обывателях таких глубинок.
Одно дело слышать, собирать и трезвонить на весь проспект (а в данном случае, просёлочную дорогу, берущую начало от первого заваленного зачуханного домишки и до аж двухэтажного дома старосты), кишмя кишеть в симбиозе из сладостных слухов про таких же контуженных, мундированных казначеев, обирателей и их бестолковых подстилок, и совсем другое слушать, вдумываться и осознавать, что говорят непосредственно про них.
А как услышать и обмусолить свежую новость, если та уже перетёрлась в высоких кругах и, успев протухнуть и знатно провонять, только-только спустилась к ним?
По ухабистым дорогам, развезённым после первых дождей, эти самые «говорливые газетчики», на местный манер, спешили обрадовать стариков и погорелых жён такой интересной, сенсационной новостью, разошедшейся по чужим устам самых властных и святых коронованных особ. Вот только, увы, если новости не доходят до таких глубинок в объятьях Розы, то как могли дойти до туда юные, не побитые камнями жизни и не утратившие всей веры в честных бюрократов?
И чем глубже в степи забредали «говорливые», тем меньше на тех был людской интерес; и скептичным, половину всех запасов отдающим на оброк, поселенцам не было резона давать «говорливым» кусок хлеба с похлёбкой за совсем непрошенную помощь. Спасибо, конечно, милок, что скрасил на закате моих лет старческий быток, но не более. А вот юные молоденькие девчонки, которые только уродили первое дитятко, да бородатые мужья-двороколы-дворорубы, вот они слушали иначе.
Ах, неужели, ах и негодяи! А шо они тама, слова-то евонные-то побранили? Побранили же, да? Ах и не сгнил наш мир, слава святым, слава шо люд-та наш одумался!
Да как бы преподнести им, что «говорливые» оговорились чутка, а может и не оговорились вовсе, но суровую правду-то не укроешь — плевал на перебравшего министра-олуха ваш люд, да и не «ваш» этот люд… Выстругали стену покрепче да повыше всех трёх окольцовывавших, только не видимую, а лишь осязаемую между собой и оставшимся людом. И кидают им по парочке вестей, что сразу же утекают в алчные рты «говорливых» словно самый сладкий сок, самый пьянящий сидр, и ждут, смотрят — взбунтуются или будут дальше терпеть…
И каждый раз по-детски радуются, чуть ли не в ладоши хлопают, на месте топают, что люду-то тоже плевать на их могучую кучку, готовы они и дальше отдавать полхозяйства им на оброк. Вот и весь симбиоз, держащийся на этих самых «говорливых» и на пресытившимся людском терпении. И вот жизнь, сколько можно уже терпеть эти немощёные дороги, конь еле месит дерьмо под копытами!
В который раз пришлось дёрнуть поводья, да с такой потугой, что уставшая Имир едва на дыбы не встала, чуть не скинув претенциозную хозяйку во всём её чистейшем обмундировании в натуральную селовую грязищу. Заодно и драгоценные рукописи заставила бы обронить, потому что нечего, который час идём, скорее топчемся на месте при таких погодных условиях, и даже предложить ничего съестного любимице не можем. Но и дикое ржание, наверняка пробудившее от дневного сна неугомонную малютку в одном из скошенных домиков, не повлияло на всадницу. Она внимательно вчитывалась в аккуратные буквы.
…Их детей отличают особой численностью и бледными, до ужаса неаристократичными, ликами. Светлые, почти выжженные редкие волоски, отсутствие бровей и выраженных черт. Самые маленькие представители дома Белгорских слыли косолапостью и вообще хрупким строением ног, от чего бегущий сорванец поражал не только тем, что вообще бегал по саду, нарушая негласные правила консервативного дома Белгорских, но и тем, что вообще бежал. Уродливые ножки путались, он падал, заливался смехом, будто глава дома и впрямь тяжело болеет, а то и вовсе только с небес на него смотрит и сделать в любом из случаев ничего не может. Мальчик так однажды упал, в кашу размозжив себе дурную голову о камень и долгое время никто к нему не подходил, пока не налетели падальщики, заполонив прекрасный сад. Тогда и обежала периметр его сиделка, подхватила мальчика и потащила себе коршуном куда-то за сарай, не чураясь иногда волочить его по земле, словно мешок с неприемлемым содержанием. Словно выкинет его и забудет, как страшный сон, словно мальчика этого и не существовало вовсе. Возможно, так оно и было — ни разу его на закрытых ужинах не видели…
Из секретного отчёта Л.М.
…И только взбаламученная баба, со сползшей косынкой с плеча, остановила басистым окриком этот жестокий акт равнодушия.
— Уйми ты, наконец, кобылу, дурная!
Пришлось неторопливо, почти флегматично остановить гнедую, и сложить белоснежный лист письмецом в надежде, что этакая нахалка разглядит своими заспанными глазёнками, насколько бумага светится своей белизной на отблеске вышедшего из-за туч солнца. Вряд ли такую в книжках для карапузов увидишь или на доске объявлений, но наездница вовремя вспомнила, что на въезде оной и не было. Зардевшая баба могла и не заметить замыленным взглядом такую мелочь, а если бы и заметила, значения не придала: толку от клочка с неясными каракулями? И к огромному удивлению, баба порозовела не от своей нерадивой невнимательности к такой изящной особе, возвышающейся над ухоженным конём, и облачённой в поблёскивавший от влаги иссиня-чёрный плащ, а от последующего гневного крика:
— Ишь чего удумала, покой людской нарушать! У меня вон ребёнок на руках, только уложила, а дрянь такова не может не проехать мимо тихо, надо ей покой нарушить!.. Вот за своей не может углядеть, а нам теперь…
Далее слушать не пришлось. Тремор в руках не унимался и даже Имир затихла, предчувствуя своим звериным сердцем надвижение хозяйской бури, один только малец в глубине дома не успокаивался — хныкал, визжал в тон мамаше.
— Уймись, — одной стрелой пронзила воздух наездница, сжав руками поводья. — И напои мою лошадь да побыстрее.
Сглотнув остатки злости, она спрыгнула, ободряющее похлопав Имир по натруженной спинке. Аккурат обогнула навозную кучу прямо посреди дороги и, проглотившую язык от такой наглости, женщину.
— Да ты не в себе, девочка!.. — только выпалила она, приглядевшись к немолодому, но гораздо менее морщинистому лицу, скрытому под капюшоном. — Ну ты глянь на неё, какова нахалка!
Пока невмоготу не стало поздно, появился из-за домишки мужик, бородатый, холёный. С топором в руках.
— Уймись, сказала же, ведьма! — всё же не выдержала почтенная гостья.
Мужик бросил колун, подбегая к сцепившимся женщинам. Свою чуть ли не с силой оттянул, вдруг зашептав что-то в ухо. Шумно дыша, она не отводила безумного взгляда с отряхивающейся виновницы конфликта. И пока шушукающийся мужик, косящий серые глаза на неё, не закончил, она не унималась, маниакально стряхивая невидную пыль. Зато женщина вполне успокоилась, сбавив багрец с одутловатого лица.
— Кхм… Кха… — неловко откашлялся суроватый мужик. — Извините, э-э, миш-стриш-с. Мы ш-сейчаш-с… Я ш-сейчаш-с попою ваш-шу лош-шадь. Авось, чаю, ш-сидру желаете?
— Нет, — даже задуматься было страшно, какой они могут предложить чай и сидр.
Важно прошествовав к скосившейся от гнилости лавке, она, не брезгуя села, разминая затёкшие в высоких сапогах ноги. Скинула капюшон, откидывая назад взмокшие тёмные волосы. В голове наконец стало пусто после долгой дороги из Орвуда.
Прислушалась к клокочущему полушепчещему-полушипящему разговору двоих:
— Да ты ш-што, на голову больная или шлепая ш-што ли? Не видиш-шь кто к нам пожаловал?..
— А ты что за неё заступаешься, окаянный?
— Иди, дурная баба, Велю упокаивай, а то разорался… А к гоштям из города не лезь, раз не можеш-шь купчиху от богачихи отличить! Ш тобой-то нам шкоро головы не удержать…
Но отвлечься удалось только на пару минут. Далее в уставшей голове стали складываться хитроумные узоры дорог: на каких придётся ещё грязь месить, а на каких будет сухо-чисто, сколько деревень ещё повидается до того, как удастся ступить на родные мощёные улочки… И ненароком в Трост бы заглянуть, пока лекарская лавка не закрылась, а то за три дня в дороге от города к городу под проливными дождями у любого котелок свернётся.
— Миш-стриш-с! Доброй дороги вам! А не подш-скажете, куда направляетесь? Авось, времечко найдётся кое-што уточнить, а наши мальчишки передадут… Они в столице вечно ошиваюца…
Чуть ли не с прелюбодейным обожанием заглядывал мужик той в рот, надеясь, что оттасканные вёдра с колодезной водой к поильне для лошади самой-то… окупятся. Однако она молча уселась на отдохнувшую Имир и набросила капюшон на голову. Уставшего взгляда тускло-зелёных глаз, казалось, хватило мужику с головой — расплылся в почти искренней улыбке, сверкая всеми гнилыми зубами.
Лошадь пустилась в вялый галоп, поднимая под копытами комья грязи.