Май звенел щебетанием птиц, спрятавшихся в могучих кронах, пьяным смехом людей на площадях, стуком тяжелых экипажей. Все эти звуки, несомненно, звуки жизни и приближающегося лета наполняли собой каждую комнату, проникая через приоткрытые форточки жителей города. А кому-то и наполняли сердце радостью, верой в лучшее и вдохновением. Идеальный период для людей искусства. Но любой день сменяет вечер, наступление сумерек заставляет город вспыхнуть миллионом огней. Уже начинало смеркаться, а в воздухе стала появляться прохлада, когда из здания Венской Оперы вышел длинноногий мужчина, облаченный во все черное. Только белоснежное жабо с искусно подобранной брошью выделялось на общем мрачном фоне. Куда направлялся этот человек? Почему он был так печален и обеспокоен в столь теплый день. Он и сам не знал Спроси вы этого человека, он бы, пожалуй, не удостоил вас и взглядом. Что-то несло его прочь от Венской оперы, скрипок и смычков, прочь от дворца и вечно пестро разодетых господ. Его тошнило от «Высшего общества», в котором он ежедневно крутился и, безусловно, к которому он сам принадлежал. Герр Сальери, Антонио Сальери, приближенный императора. Композитор и человек бесконечно талантливый, добившийся всего сам, вызывающий уважение у всех и каждого. Он просто устал. Вечно праздная Вена гудела и переливалась множеством цветов. Композитор пересек людную площадь, стараясь держаться вдали от кричащих толп людей. Дойдя до парка, мужчина остановился, задумчиво посмотрел себе под ноги, после чего шагнул в обитель покоя и весны. Вот он, настоящий мир, где можно вздохнуть полной грудью, где никто не станет искать и попусту беспокоить. Песчаные дорожки змеились и уходили далеко в глубь парка. Кругом ни одного человека. Сальери сбавил шаг и сошёл с дорожки на коротко подстриженную траву. Вдруг он заметил одинокую фигуру под одним из деревьев. Белокурый юноша сидел прямо на траве, прислонившись к тонкому деревцу. «И как оно только не надломилось» - пронеслось в мыслях композитора. Сальери бы так и прошёл мимо, но что-то его заставило остановиться и ещё раз взглянуть на юношу. Как светились его глаза! Они без сомнений горели музыкой, идеей... Ноты, мелодии... перо скрипело по бумаге, выводя причудливые знаки. Антонио хорошо знает этот взгляд, этот внезапный порыв. - Извините, - Сальери откашлялся, - но могу ли я поинтересоваться, что Вы так усердно пишите?
Музыка звенела, переливалась, так и просилась на бумагу. Благо, что в кармане нашлись перо и неровно сложенный нотный лист, а маленькая чернильница из зеленого стекла испачкала карман изнутри. Плохо завинтил, торопясь на прогулку, и вот теперь на пальцах красовались синеватые пятна. Но мелодию надо было записать, а тут никакие испачканные руки не помешают. Перо полетело по бумаге, иногда царапая ее от слишком резких движений. Почти полностью стемнело, и я торопился, не замечал ничего вокруг, полностью погрузившись в мир ровных линеек и рассаживающихся по ним, словно птицы на ветки деревьев, нот. Неожиданно черная тень закрыла мне половину листа, медленно наползая на стройные ряды. Прямо передо мной кто-то стоял. Я проскользил взглядом высокую фигуру от поблескивающих носков туфель до ослепительно белого жабо. Лицо незнакомца, склонившееся над моей партитурой скрылось в тени. Страх встрепенулся где-то внутри, но я постарался не подавать виду. В конце концов, убийцы не одеваются с таким изяществом. Незнакомец явно был из аристократов. А с ними папа учил всегда быть особенно вежливым: - Добрый вечер. Чем я могу быть полезным?Мне показалось или во взгляде юноши промелькнул страх? Возможно, мне пора использовать больше белого или же светло-синего в своем повседневном гардеробе. Розенберг давно предлагал новый камзол «из самых дорогих и роскошных тканей». Самое время согласиться. У меня же должны быть какие-то привилегии, в конце концов. Что ж, юноша с пером в руке выглядит не как бродяга, но и не как свита императора. Слегка растрепанные волосы, прилипшие ко лбу и шее, меж светлых бровей пролегла морщинка. Он в высшей степени увлечен своим делом - царапаньем пергамента. Интересный экземпляр. Я учтиво опустил голову, разглядывая носки собственных туфель: - Добрый. Вы не подумайте, я не хочу причинить Вам вред или убить Вас. Я лишь хотел полюбопытствовать, что Вы с таким жаром строчите?
Голос у незнакомца был бархатный, мягкий-мягкий, и говорил он с улыбкой. И сам он совсем не страшный. Почему-то захотелось пошутить. - Ничего особенного. Так, знаете, на бумагу просилось, а я не смог отказать, - я улыбнулся. – Госпожа Мелодия – прекрасная, но своенравная дама.«Госпожа Мелодия...» Юноша со взъерошенными волосами посмотрел мне в глаза. На мгновение мне показалось, что он заглянул в самую глубь моей темной души. Я невольно загляделся, но тут же себя одернул, вспомнив о приличиях: - Прошу прощения, я не представился, - мне пришлось наклониться чуть ниже, чтобы поднявшийся ветер не унес мои слова прочь от собеседника. - Герр Сальери, придворный композитор. Вероятно, вы обо мне слышали. Я выпрямился, разгладил складки на камзоле и оперся о рядом стоящий дуб.
Сальери. Неужели тот самый? Папа говорил про него, как об одном из этих «противных итальянцев», занявших умы и сердца венцев, заставив их позабыть о композиторах своей страны. С другой стороны, слава придворного композитора, возвышающегося над всеми остальными именами, была абсолютно заслуженной. Его оперы шли с большим успехом, и я ни разу не слышал, чтобы хоть кто-то отзывался о его музыке негативно. Даже папа, хоть и возмущался «засильем итальянцев», но, как музыкант, признавал, что музыка Сальери не уступала, а во многом и превосходила творения других композиторов, уважаемых им. Сказать честно, мои представления о Сальери немного порушились. Я воображал его совсем не таким. Имея честь быть знакомым с некоторыми итальянцами, я думал, что и Сальери будет похож на них – эмоциональный, яркий, и, определенно, хитрый. Человек же, стоящий передо мной, отличался сдержанностью, простотой и некой холодностью. Хотя дружелюбная улыбка немного смягчала его строгий образ, и не виднелось того привычного для итальянцев лисьего выражения в темных глазах. Хотя, возможно, это всего лишь темнота. В полумраке трудно было разглядеть выражение его лица, но мне показалось, что брови композитора поползли вверх – видимо, слишком пристально я его разглядывал. Пришлось исправляться – я подскочил вверх, возможно слишком резко, чуть не споткнулся, и протянул руку: - Вольфганг Амадей Моцарт! – довольно звонко прозвучало, и я потупился. Не хотелось показаться несдержанным и неучтивым перед таким высокопоставленным собеседником. - Для меня большая честь познакомиться с Вами, герр Сальери.Юношу явно удивило мое имя. Его затуманенный безмолвным общением с музой взгляд стал более осознанным. Он вдруг весь встрепенулся, отбросив перо с пергаментом на траву, вскочил и, задев ногой невидимую преграду, чуть не повалился обратно. Что-то в его немного неуклюжих движениях показалось мне смутно знакомым... Наконец, он представился и неловко протянул мне руку. Так вот оно что. Конечно! Тот одаренный мальчик, прославивший свою фамилию, будучи ещё совсем ребёнком. Вольфганг Амадей Моцарт. Теперь я знаю, каков гений на самом деле. Все слухи, что гуляли по улицам Вены - наглая ложь. У праздных гуляк и невежд не бывает таких добрых глаз. Вполне вероятно, что первое впечатление обманчиво, но меньше всего я ожидал увидеть приветливого, совсем не надменного молодого человека. Такой талантливый композитор сидит на мокрой траве в парке и увлеченно пишет музыку, не замечая внешнего мира. Я опустил глаза на протянутую мне руку. Бледная ладонь, местами перепачканная чернилами. Пальцы длинные, как и у всех музыкантов. Я сжал его руку, чуть сильнее, чем следовало. Такая теплая, даже горячая, несмотря на прохладный вечер, почти перешедший в ночь. - Герр Моцарт, я о Вас также наслышан, - мне захотелось сказать что-то еще, продлить завязавшийся диалог, и я против своего обыкновения продолжил. - В Обществе ходят толки о Вас... все гадают какой Вы на самом деле, распуская лживые слухи. Что Вы на это думаете? Я вовремя одумался и поспешил добавить: - Вы не подумайте, я не из хитростных побуждений... Просто не терплю, когда клевещут на других.
Сальери пожал мне руку. Твердая крепкая ладонь была больше моей и гораздо более прохладной. Я же чувствовал, что мне жарко. Облизнул пересохшие губы и снова поднял взгляд на Сальери. Он смотрел по-доброму, как-то даже участливо. Спросил меня про слухи. А я и не знал, что обо мне уже говорят что-то неприятное. Хотя что ожидать после моего скандала с Коллоредо. «Не люблю, когда клевещут на других.» Уж Муфтий-то постарался, я уверен, что его влиятельные знакомые во всех красках знают, какой я неблагодарный мальчишка. Надеюсь, что герр Сальери слышал обо мне хоть что-нибудь хорошее, а если и слышал плохое, то не стал брать это на веру. - Я не обращаю внимания на слухи. Честно, я даже не знал про них. За людей должны говорить их поступки и деяния, а не чье-то неподтвержденное мнение.Мне показалось, что мой вопрос немного удивил Моцарта. Будто он только что, прозрев, понял, что успел в некотором роде прославиться. Но его ответ... так удивил меня. Мое мнение об этом юноше, как о человеке мудром не по годам, окончательно укрепилось. Я перевел взгляд с его белых, рельефных кистей на оставшийся одиноко лежать в стороне лист. На улице окончательно стемнело, и только желтоватая пергаментная бумага как будто излучала свет. - Герр Моцарт, извините, что помешал Вашему вдохновению, - я повел головой в сторону бумаги и пера, попутно смахивая со лба тонкую прядь выбившихся из хвоста волос, - Вы, должно быть, сочиняли нечто воистину гениальное. Я успел полюбопытствовать, пробежавшись взглядом по нескольким строчкам. И, честно признаюсь, увиденное меня приятно поразило.
- Благодарю, - люди часто хвалили мою музыку и не менее часто произносили слово «гений». Казалось бы, я уже привык к подобного рода похвале, но услышанная эта характеристика от Сальери взволновала и смутила меня. - Но это просто мелодия. Она просто пришла, и я ее записал. Возможно, вскоре, она и станет частью симфонии или чего-то другого, но сейчас это просто мелодия, - я поднял лист с земли и хотел протянуть его Сальери, но посчитал, что это будет выглядеть навязчиво. – Вам действительно понравилось? – мне захотелось узнать, действительно ли моя музыка искренне понравилась ему или это просто дань вежливости. Хотя, конечно, ничто не мешает ему соврать, но мне хотелось верить, что такой музыкант и композитор, как Сальери, даст честную оценку.Я увидел некоторое замешательство и нерешительность во взгляде медовых глаз Моцарта. Будто он не верит, что я, Антонио Сальери, буду интересоваться его музыкой, «просто мелодией», навеянной погожим майским деньком. Да, я наверняка прослыл черствым и надменным. Таким Вена меня и запомнит. Но это лишь мнение и оно никак не затрагивает мою сущность, надежно скрытую под маской лицемерия. - Герр Моцарт, признаюсь, я нечасто интересуюсь музыкой ночных незнакомцев, притаившихся в парках. Но Ваша Музыка меня задела. Не бывает «просто мелодий», - я сделал шаг навстречу. - С Вашего позволения я взгляну.
- Конечно, - Сальери аккуратно взял мой лист и углубился в чтение. А я отвернулся, стараясь не мешать и тихо выдохнул. Воздуха было много, и я понял, что некоторое время почти не дышал. Голова чуть закружилась, усиливая кажущуюся нереальность происходящего. «Не бывает просто мелодий». И эта улыбка, поблескивающая добрым смехом. И длинные смуглые пальцы, такие спокойные, в отличие от моих подрагивающих. Сальери был похож на небо. Сегодняшнее вечернее. Безлунное, спокойное, затянутое облаками. Но ведь каждому известно, что за облаками скрываются невероятной красоты звезды, одновременно близкие и далекие. Я поднял голову, разглядывая высь над нашими головами. «Интересно, он всегда такой учтиво-прохладный, или есть за этой облачной маской пара перемигивающихся звезд?»Я взглянул на неровный ряд нот, написанных в творческой спешке; когда ты не успеваешь написать одно, как в голове искрами рождается новое; перо не поспевает, делая кучу клякс. Как же мне это знакомо и как я по этому скучаю... Я изголодался по вдохновению, когда кажется, будто крылья за спиной, а в голове играет музыка, прекрасная музыка... В таком мраке ничего не было видно, я ступил на дорожку и поднес бумагу близко к лицу. Какая чудесная мелодия! Легкая, как весенний день, в начале и постепенно меняющая настроение в конце. Я провел пальцем по высохшим чернилам: - Вашу мелодию ждет целая увертюра, без сомнений. Говорю Вам как композитор при дворе, герр Моцарт.
- А? - кажется, я увлекся. Слова Сальери опять заставили меня покраснеть. Хорошо, что темно, и не видно моего смущения. - Благодарю, - но он и так, наверное, об этом догадался, потому что из голоса убрать смущение я не смог. Я тоже вышел на дорожку и встал рядом с Сальери: - Вот только к чему будет эта увертюра? – наступила пауза. Маленькая, но абсолютно комфортная, будто мы оба знали ответ на вопрос и молчали, храня общую тайну. На Вену уже опустилась ночь, укутала в легкое покрывало, расслабляя и оставляя наедине с мыслями. Сальери занятой человек, и я не вправе его задерживать. Но мне так трудно с ним попрощаться. Так бывает, когда прощаешься с друзьями. Хотя, мы и не друзья с Сальери, и он, наверняка, забудет обо мне, как только мы разойдемся.Небо обложило тяжелыми тучами. Я только сейчас заметил, что нет ни луны, ни звёзд; веет ночной свежестью и пора бы уже давно закутаться в плащ. Но мне все равно уютно, тепло разливается где-то глубоко в душе. Мы все молчали, не глядя друг на друга и не смея нарушать хрупкую тишину. Наконец я протянул лист с нотами, случайно скользнув взглядом по губам Моцарта. Они, потрескавшиеся и немного кровоточащие, были приоткрыты, словно застыли в немом выдохе. Нужно срочно что-то сказать, чтобы не показаться нетактичным: - Что ж, я рад нашему внезапному знакомству. Признаться, Вы меня приятно удивили и немало заинтересовали. Я вновь слегка склонил голову. - Надеюсь, наши пути ещё пересекутся, - я сделал несколько шагов по направлению к выходу из парка, но затем обернулся и добавил: - И не раз.
- Я надеюсь. И тоже очень рад, что познакомился с Вами, - широкая улыбка воцарилась на моем лице. Вслед за Сальери я направился к выходу из парка, бережно прижимая к груди свой нотный лист. Гладкая поверхность была теплой и пахла чем-то неопознаваемым, но очень родным. Теперь эта мелодия стала особенной – не каждый день происходят такие неожиданные приятные знакомства. – До встречи, герр Сальери! А ноты пахли вечерним небом…