Встречи подвластны случайным совпадениям.
С их первой встречи прошло много дней.
Сальери не имел привычки следить за временем, считая это занятие совершенно ненужным. С Веной вся его жизнь стала длинным, пестрым и причудливым, как картинки в калейдоскопе, днем. Даже границы дня и ночи были стерты. Он работал, когда солнце только вставало и когда оно начинало заходить - тоже; музицировал для господ по вечерам и все, что оставалось от такой жизни - это ночь. Время бессонницы, размышлений, скомканных в порыве отчаяния нотных листов и тихой, как догорающий на письменном столе фитиль, тоски. Теперь к этим занятиям прибавилось прокручивание того майского дня, дня их знакомства.
Больше Сальери не видел Моцарта. Его яркий камзол не мелькал среди деревьев парка, а где искать ещё - Антонио не знал.
Первые недели тот диалог, те произнесенные каждым из них слова были ярки и живы в памяти итальянца, но затем они стали меркнуть, пока однажды не погасли окончательно.
Сальери закрутился в вихре Венской жизни. Дворец требовал постоянного участия, присутствия везде и всюду, живости, энергии, новых идей и задумок.
Но сердце Антонио выбивало неровный ритм, не желая принимать реальность такой, какая она есть. В то время как ум всячески порицал сердце, пытаясь угодить императору мудрым советом.
Сальери плохо спал, и тонна белил не помогала скрыть недомогание и тени под глазами. Руки предательски дрожали, пальцы не слушались, не всегда попадая по клавишам пианино; внутри затаился громкий протяжный крик.
В конце июня, когда премьера оперы «Признанная Европа» с феноменальным успехом прогремела на весь город, Антонио Сальери стал все реже появляться во дворце, выполняя новый заказ императора на оперу в честь открытия Миланского театра. Он изредка наносил визиты, чтобы предоставить отчеты о проделанной работе, но получив одобрение, тут же спешил скрыться в своей комнате и не выходить без особой надобности.
В один из таких визитов Сальери задержался во дворце дольше, чем следовало. Он дискутировал с придворным либреттистом, кстати тоже итальянцем, Лоренцо да Понте, закрывшись в одном из залов. Не послушав мнения коллеги и настояв на своём, композитор резко оборвал обсуждение, всем сердцем желая поскорее покинуть это душное место. Но вдруг он остановился, заметив через дверную щель знакомый оттенок лилового. Это был Вольфганг Амадей Моцарт собственной персоной. Никто бы больше не догадался так одеться на прием к императору. Сальери не знал, что ему делать, тело будто окаменело, но душа его рвалась распахнуть дверь, окликнуть Моцарта и осторожно засыпать кучей вопросов. И он не стал ей препятствовать.
- Герр Моцарт, какая неожиданная встреча. Какими судьбами? - Антонио чуть ли не вплотную подошёл к Вольфгангу, который все это время стоял отвернувшись спиной и ничего пока что не замечая.
Я потерял счет дням, проведенным в Вене. Большую часть времени я сочинял на заказ, часто играл на вечерах, устроенными моими добрыми друзьями, или же по приглашениям, надеясь, что император услышит обо мне и пригласит на прием, а может и закажет оперу. Эти мечты было так далеко и казались нереальным, но я не терял надежду. Приходилось ещё брать учеников, чтобы иметь средства хотя бы на еду и буиагу, пусть и дешевую. Так и мотался: с утра к ученикам, потом наносил визиты богатым аристократам, чтобы заводить покровителей, преодолевая себя и удерживаясь от язвительности и едких замечаний, так как большинство из них и даже мои ученики ничего не смыслили в музыке и общались со мной свысока, изящно принижая и приравнивая к прислуге. Чем чаще я общался с этим "высшим обществом", тем сильнее я скучал по Сальери. Мне кажется, что мы с ним понимали друг друга, и наша короткая беседа, произошедшая так давно, грела меня сильнее с каждым днем. Только воспоминания и удерживали от падения в отчаяние. Я старался удержать в памяти все детали, фразы, интонации, эмоции, но окутывающая меня тоска и раздражительность, резонирующая с прекрасной погодой, угнетали и стирали из души все тепло и воспоминания. Но одно они не смогла отобрать - добрый блеск темных глаз. Порой я так уставал, что мне казалось, будто я все выдумал. И тот вечер, и мелодию, и самого Сальери. Одно спасало от полного помешательства - новости о новой опере придворного композитора. Он реален, а вот все остальное уже казалось сном. Это и была первая моя мысль сегодняшним утром, когда на столе среди почты, я увидел приглашение. С позолоченными узорами на гладкой дорогой бумаге. И адресовано было мне. Приглашение на прием к императору. Сегодня вечером. Я прикинул, сколько денег у меня осталось. На приеме нужно выглядеть наилучшим образом, а прийти туда в старом камзоле означало бы позор и неуважение к императору. Пришлось отменить утренние уроки и бежать за новым камзолом, пожертвовав будущим обедом. Нашелся готовый яркий малиновый с серебристой вышивкой. Возможно, музыканту и не следовало одеваться так кричаще, но вариантов не оставалось, и настроение поднялось. Кажется, в серой жизни появилось малиновая клякса. В пять часов я уже стоял в зале, поправляя новые манжеты и оглядываясь вокруг. Хофбург уступал Шёнбрунну в величии и изобилии архитектурных изысков, но все же поражал воображение высокими потолками, изящной лепниной, красивой росписью. Я принялся разглядывать все это великолепие, и когда почти потерялся в блеске и шуме, меня вдруг окликнули. Сальери. Бархатный голос не дрожал от радости, но она точно чувствовалась в его переливах. Меня наполнила такая же радость и я тут же развернулся, возможно чересчур резко от счастья, но сейчас удержался на ногах. Сальери стоял передо мной. Все такой же, почти не изменившийся с той встречи, разве что усталость пронизывала высокую фигуру, тяжелела в глазах и складке на белом лбу. - Герр Сальери! Приятно снова Вас увидеть. А я... меня император пригласил!
Моцарт вздрогнул от неожиданности и повернулся ко мне лицом в своей обычной, отчасти неловкой манере.
Только увидев эти медовые глаза, полные искренней любви ко всему окружающему, я понял как скучал по этому белокурому юноше. Его голос, звонкий и запоминающийся, и последовавшая затем искрящаяся улыбка от уха до уха стали для меня глотком свежего воздуха.
Теперь я смог в полной мере оценить малиновый камзол, которому бы без сомнений позавидовал Розенберг.
Я оглядел композитора с ног до головы, останавливая взгляд на тонких пальцах. Мне кажется я до сих пор помню тепло, исходившее в тот вечер от его сердца и согревающее его руки.
Я «очнулся» от резкого хлопка дверью. Должно быть, это мой ненаглядный либреттист в конец на меня разобиделся.
- Я так рад Вас видеть, герр Моцарт! Вы совсем исчезли из виду в последнее время, хотя я..., - я вовремя остановился, поймав себя на мысли, что говорить о тех днях, что были наполнены бесцельными прогулками по парку и «случайными» заглядываниями под каждое дерево - не стоит. Я резко сменил тему, сделав шаг назад, тем самым создавая необходимую дистанцию. Нельзя забывать, что под ногами не мягкая трава, а жесткий паркет дворца. - Если сам император пригласил Вас на прием, то ждите заказа на оперу.
Я лукаво улыбнулся, давая понять, что теперь мы в некотором роде соперники.
- Вы так думаете? Это же замечательно! Я правда надеюсь, что получу его. Вы бы знали, как я соскучился по опере. Даже сходить в театр и то времени нет. Но я обязательно найду вечер на «Признанную Европу», говорят, она потрясающая! – мне очень хотелось порадовать Сальери, настолько, чтобы усталость ушла с его лица окончательно, хотя он и улыбался мне также искренне и приветливо. Я замялся, размышляя, стоит ли выведывать что-нибудь, но желание поговорить о чем-нибудь близком и с понимающим человеком пересилило. - Кажется, в прошлый раз Вы интересовались моей музыкой, так позвольте мне сегодня полюбопытствовать. Расскажите, как идет Ваша работа над новой оперой, для Миланского театра, верно?Я заметил, как зажглись его глаза при упоминании об опере. Мне кажется, что бы сейчас не заказал император Моцарту, он напишет все и даже больше всего за одну бессонную ночь.
Этому творцу, по-видимому, не знаком затяжной творческий кризис, когда чернила бесцельно пачкают бумагу и в голову, как ни старайся, не приходит ничего путного.
«Но я обязательно найду вечер на ”Признанную Европу”, говорят, она потрясающая!»
Я почувствовал, как по телу дрожью разливается тепло, проникая в каждый уголок души, и окутывает в свои объятия, заставляя чуть смущенно улыбнуться:
- Мне приятно слышать столь лестный отзыв о своем творении. Думаю, Вы ничуть не пожалеете о потраченном времени, герр Моцарт.
Напряжения во всем теле исчезло, морщины на лбу будто сами по себе разгладились и я почувствовал невиданные доселе легкость и облегчение.
- Признаться, в последнее время Муза покинула меня. Недавняя работа над оперой будто опустошила мою душу, ничего в ней не оставив, - я потупил взгляд, невольно вспоминая свое недавнее уныние, граничащее с отчаянием. Удивительно, но сейчас меня совсем не удручала моя неспособность писать и сочинять.
- Мне стоит чаще проводить время в вашей компании, герр Моцарт. Вы благотворно влияете на мое физическое состояние... и душевное тоже.
Наконец-то композитор перестал быть таким грустным, все-таки разговоры о музыке отлично поднимают настроение. «Мне стоит чаще проводить время в вашей компании, герр Моцарт. Вы благотворно влияете на мое физическое состояние... и душевное тоже.» Сальери тоже повлиял на меня – его добрые глаза, дружелюбная улыбка, бархатный голос стали маяком для меня в серой рутине последнего времени. Я поспешил ответить ему: - Герр Сальери, мне приятна Ваша компания. И Ваше спокойствие дает мне силы. Мне тоже, как не странно, в последнее время не сочинялось по вдохновению, как тогда в парке. А сейчас я, кажется, слышу что-то новое, - я повернул голову, в распахнутые окна, выходившие в императорский сад, повеяло свежестью и легкий ветерок прокрался в огромный зал. – Похоже, Вы – мое вдохновение, - я улыбнулся. Фраза задумывалась как шутка, но сердце дернулось в безотчетном волнении. Я поспешил немного смягчить собственную дерзость: - Хотя я часто нахожу Музу, притаившуюся за деревьями… или где-нибудь под кустом, - на природе действительно сочиняется легче. – Поэтому я часто гуляю, ищу ее, - усмехнулся я.«Вы - мое вдохновение»...
Как же смело и неожиданно это прозвучало, будто вырвалось из самых глубин.
Я широко распахнул глаза, переводя взгляд то на императорский сад за окном, из которого доносились нежные ароматы пионов и гортензий, то на сияющего в свете сумерек Моцарта. Телом он был здесь, но душа его будто бродила средь широких клумб, декоративных фонтанов и вековых дубов. В нем играла новая, пока еще никому не слышимая, музыка. Так вот как это происходит! Достаточно дуновения летнего ветерка и вида на сад, чтобы создать шедевр...
- Я думаю, Вы - мечтатель, - я постарался сказать это как можно небрежнее и тише. - По крайней мере, такое впечатление сложилось у меня в уме, глядя на Ваш изучающий бутон сиреневого цветка взгляд. Для композитора очень важно быть мечтателем.
Мимо прошли главные слуги Его Императорского Величества, зацепив меня на мгновение холодным кивком. Я словно отрезвился и отошел от распахнутого окна:
- Герр Моцарт, я думаю, Император ждет Вас, - на этом я мог бы, обменявшись условной любезностью, проститься и удалиться в свои покои, но я не смел сдвинуться с места. - Если Вы не против, то мы могли бы видеться чаще. Я полагаю Его Императорское Величество вверит Вам важную работу и Вы станете завсегдатаем во дворце.
Я провел носком туфли по паркету.
- Разумеется, если Вы, герр Моцарт, не против моей компании.
- Я бы предпочел Вашу компанию любой другой, - я опустил взгляд и слова невидимыми лепестками опустились на пол. Нельзя заставлять Императора ждать, но я должен был спросить: - Герр Сальери, а Вы сейчас совсем уйдете? Мне хотелось бы поговорить с Вами еще немного. Если Вы не против... я думаю, разговор с Его Величеством не займет много времени, и если бы я мог попросить Вас подождать…, - последние слова я сказал совсем тихо, практически не надеясь на положительный ответ. - Но если Вам пора, то не смею Вас задерживать… и спасибо, - я не знал, как еще выразить Сальери благодарность за, сам не знал за что, наверное, за то, что он снова так приятно и неожиданно появился в моей жизни, и даже если бы он сейчас ушел, этот день все равно остался бы таким же особенным, как и наша первая встреча.
- Вам спасибо, герр Моцарт. Кажется, я стал находить в себе силы, а главное - вдохновение, на музыкальный заказ Императора, - я опустил голову, пытаясь разглядеть на что так пристально смотрит Моцарт, но не увидев ничего, кроме наших ног и небольшого расстояния их разделяющего, я поднял взгляд. - И все благодаря Вам и Вашей удивительно светлой и музыкальной ауре.
Моцарт смотрел на меня во все глаза, будто боялся, что стоит моргнуть и я испарюсь. Я поспешил его успокоить:
- Я с радостью составлю Вам компанию еще какое-то время. Придворный лакей позовет Вас, когда пора будет идти к Императору, - я склонил голову набок, желая лучше рассмотреть профиль собеседника. - Чем Вы планируете заняться завтра вечером?
В голове неожиданно стало пусто. Вопрос Сальери обескуражил и обрадовал меня. Я старательно и быстро вытаскивал из памяти свои планы. И пока мне везло - завтрашний вечер оказался почти единственным свободным. До пяти я занимался с маленькой графиней, а дальше следовал долгожданный отдых, и я тут же сообщил об этом Сальери. Придворный композитор улыбнулся, и я ответил ему тем же. Вдруг рядом со мной оказался придворный лакей, высокий, с вышколенной осанкой и холодной вежливой улыбкой: - Герр Моцарт, Его Величество желает с Вами поговорить. - Желание Его Величества для меня закон, - я склонил голову и последовал за лакеем. Обернулся, убедившись в том, что мой собеседник не ушел и улыбнулся как-то нервно - мышцы немного не слушались. Отвернувшись, я глубоко вздохнул, успокаиваясь и нагнал лакея, аккуратно и быстро лавирующего между многочисленными придворными. Через минуту я оказался перед императором. Я склонился в поклоне. - Добрый вечер, Ваше Величество. Иосиф благожелательно кивнул и смерил меня расслабленным взглядом. - Давно мы не виделись с Вами, Моцарт. Где же Вы пропадали? – улыбка у императора походила на кошачью. - Служил первым концертмейстером при дворе архиепископа Коллоредо, в Зальцбурге, Ваше Величество. - Да-да. Скажите, неужели все те слухи о вашей новой опере на немецком правда? - Я хотел бы написать оперу на немецком, Ваше Величество, с Вашего позволения. - Почему же не итальянский? Лучшие оперы ставятся на этом языке. - Я считаю, что немецкий не менее музыкален, Ваше Величество, позвольте мне это доказать. Закажите мне оперу, и я сделаю все, чтобы порадовать Вас и доказать, что лучшие оперы могут быть и на немецком, - я волновался, и зачастил, готовясь отстаивать свою точку зрения. Император негромко рассмеялся. - Не торопитесь, Моцарт, - внутри все похолодело, Иосиф замолчал, прикрыв глаза. - Хотя мне нравится ваша идея. Что ж, пусть будет немецкий зингшпиль. Пора возродить немецкую национальную оперу. Я подумаю, на какой сюжет, - император вяло махнул рукой, давая понять, что разговор окончен. Я поклонился и отошел. Я не мог в это поверить. Мне заказал оперу. Император. Сбывшаяся мечта, как воздушный змей, подхваченный резким порывом, вспорхнула вверх. И я поднял голову, невольно последовав за ней.
Моцарт, не скрывая своей радости, сообщил, что не занят завтрашним вечером. Я еле слышно выдохнул.
Между нами возникла невидимая ни одному глазу связь. Он молчал, и я тоже молчал, тихо улыбаясь. Но появившийся, словно, из неоткуда придворный лакей спугнул эту связь своим скрипучим голосом.
Моцарт кивнул мне и поспешил скрыться за парадными дверями, напоследок обернувшись. Он все еще боялся, что я могу испариться.
Но я и не собирался никуда исчезать.
Тот диалог, что происходил за тонкой стеной долетал до меня обрывками фраз.
«Новая опера на немецком»
Какое смелое решение... настоящий вызов устоям всего общества.
Я удивился, невольно начав переживать за композитора. Как бы он не надавал невыполнимых обещаний. Император все помнит, и придет время, он обязательно спросит.
Ох уж эти тонкие стены. Я уверен, что они проектировались в расчете на тайны и интриги, которыми кишел дворец.
Мне пришлось сделать несколько шагов назад. Не хочу, чтобы мимо проходящие заподозрили меня в подслушивании.
Не успел я сосредоточиться на новом течении моих мыслей, как из дверей выпорхнул Моцарт, именно выпорхнул, подгоняемый новой задумкой. Я не умею читать мысли, но готов поспорить, что в его голове уже начинала кипеть какая-то серьезная работа.
- Вы так радостны, герр Моцарт. Я был уверен, что без заказа на оперу Вы не уйдете.
- И Вы были правы, герр Сальери! Я буду писать оперу на немецком! Это невероятно, я уверен, она будет!.., - я чуть не задохнулся от эмоций. Выйдя от императора, я словно обрел крылья. Сальери был искренне рад за меня, и мне захотелось то ли обнять его, то ли прокричать всему миру о своем счастье, а может и то, и другое, но надо было держать себя в рамках приличий. Радость бурлила внутри, и воздуха, приходящего с улицы, мне не хватало в зале. - Герр Сальери, Вы не против прогуляться в императорском саду? А то, боюсь, я начну говорить очень громко, – я подрагивал от нетерпения, улыбаясь и без конца облизывая губы.
Моцарт был возбужден. Радость распирала его, вот-вот норовя выплеснуться наружу потоком неконтролируемых эмоций.
- Разумеется, свежесть сада пойдет Вам сейчас на пользу.
Я направился к выходу из зала, неспешно переставляя ноги, сцепив в крепкий замок руки на спине и украдкой подглядывая на Моцарта. Его походка пружинила, казалось, он в любой момент готов сорваться и побежать.
Мы миновали парадный вход и вышли на главную аллею сада. Крохотные камешки хрустели под ногами, отскакивая в разные стороны белыми брызгами.
- Опера на немецком! Это будет нечто грандиозное, - я вобрал воздух в легкие и протяжно выдохнул, наслаждаясь летним вечером. - Чем Вас не утраивает итальянская опера? Не секрет, что человечество еще не придумало ничего красивее и изящнее.
Мои губы сложились в улыбку:
- Вы будете первопроходцем, герр Моцарт.
- Нет, что Вы, я очень люблю итальянскую оперу. Вне всяких сомнений, итальянский создан для оперы, но мне не нравится, что все вокруг считают немецкий грубым и совсем не музыкальным! Я хотел бы показать миру всю его красоту и мелодичность, и уверен, немецкий будет звучать не хуже итальянского, - я снова стал частить. Но почти сразу замолк, ведь спорить было не с кем, Сальери всего лишь любопытствовал и, кажется, не собирался ни в чем переубеждать. Наступила тишина, мы шли в ней рядом по широкой аллее, не смея нарушить хрупкое равновесие. Мы проходили мимо огромных клумб, благоухающих различными запахами, изящных статуй, рассматривая которые, трудно было поверить, что это мрамор, настолько они были изящны и естественны.- В Вас говорит настоящий австриец, - его благие намерения, желание презентовать миру нечто необычное, новое и, без сомнений, прекрасное поразили меня, затронув в душе пару звонких струн.
- Дерзайте, герр Моцарт, дерзайте.
Между нами воцарилась тишина. Только печальное пение птиц, ждущих восхода нового дня, врывалось в наши головы, кружась и создавая причудливую мелодию.
- Мне с Вами удивительно легко, герр Моцарт. Будто мы знакомы целую вечность, - я разомкнул руки и провел ладонью по тугому хвосту, чуть ослабляя белую ленту. - Обычно люди молчат от незнания, что сказать и как сказать. Но сейчас я всем своим существом ощущаю поток Ваших мыслей... удивительное чувство.
Я поднял глаза на Сальери. Сейчас он был расслабленным, отпустившим себя настоящего из саркофага приличий. Белая лента скользнула под пальцами, ослабляясь, и из хвоста выбились еще пара легких прядей. «Но сейчас я всем своим существом ощущаю поток Ваших мыслей... удивительное чувство.» - А я совсем не ощущаю Ваших, верно, они очень легки и сменяют друг друга прежде, чем я успеваю их уловить. Мои же носятся ураганом вокруг моей головы, - я рассмеялся. – В Вашем присутствии мне неудержимо хочется шутить, простите мне это, но я шучу только в приятной компании. Мы снова ненадолго замолчали. Вдруг в голове мелькнула сегодняшняя фраза композитора – «Вы – мечтатель. Для композитора очень важно быть мечтателем.» - Герр Сальери, - я легко тронул его за рукав. – Вы сегодня назвали меня мечтателем. И сказали, что для композитора очень важно быть им. Скажите, значит, Вы тоже мечтатель?
- Шутите, герр Моцарт. Говорят, смех продлевает жизнь, - как бы в доказательство своих слов я, рассмеявшись, добавил. - Вот видите, с Вами и Вашим заливистым смехом я совсем перестал ощущать тяжелый отпечаток усталости.
Мы все шли и шли, сходя с главной аллеи и углубляясь в самые потаенные уголки сада, когда Моцарт вдруг задал мне весьма неожиданный, но не менее интересный вопрос.
- В Вас, герр Моцарт, я не сомневаюсь ни секунды. Вы мечтатель от кончиков пальцев до глубины души. А вот я... я все же больше реалист, - сделав акцент на последнем слове, я немного помолчал, убедившись, что композитор меня внимательно слушает. - Это одна из моих самых главных бед - неумение мечтать. Возможно, именно из-за этого Муза обиделась на меня и стала приходить не так часто, как раньше. Ведь, Вы можете поверить, я тоже когда-то был мечтателем, грезил оперным театром, герои моих произведений были живы и ярки в моем воображении и, следовательно, на нотной бумаге тоже. Во всем виноват этот город... я словно исчерпал все свои ресурсы на него, - я пожал плечами, задумчиво глядя в просвет между деревьями на огни вечерней Вены. Изнутри глухими ударами рвалась безотчетная тоска по Родине.
- Думаю, по мне сложно сказать, что я итальянец. Если уж на то пошло, то вы больше итальянец, чем я сам, герр Моцарт.
- Знаете, научиться быть серьезным гораздо сложнее, чем научиться мечтать. Тем более, что когда-то Вы это умели, - я улыбнулся Сальери. В гордом профиле придворного композитора было что-то необычное. – Я знаю, что Вена может иметь подобное влияние, но она может и вдохновлять. Когда я маленьким впервые приехал сюда, я был поражен и влюбился в Вену. Пусть сейчас она и закрутила Вас и меня в рутине, но не потеряла красоты и очарования, - и тут я понял, что увидел в лице Сальери. Я вспомнил, как сам в конце долгих путешествий с семьей грустил и чуть ли не плакал – так рвалась душа домой. Сальери скучал по дому. - Хотите, я научу Вас мечтать… В Вене? – я дотронулся до плеча композитора, останавливая. Встал прямо перед ним и улыбнулся. - И Вы снова станете итальянцем, а я австрийцем!
- Вы во всем видите прекрасное, - я остановился и шутливо махнул головой, позволяя выбившимся из общей композиции прядям коснуться лица, - и это замечательно, герр Моцарт!
Вдали, за зеленой листовой, колышимой ветром, блистала Вена. Город чужой и в тоже время родной. Чужой, потому что мне не забыть и никогда ни на что не променять бескрайних просторов родного края.
А родной... потому что здесь я обрел все, что у меня сейчас есть, за что меня ценят и уважают. Но есть и что-то еще, вернее, кто-то еще...
Мы окончательно заплутали по дорожкам сада, оставляя весь шум и суету города в стороне.
«Хотите, я научу Вас мечтать... в Вене?»
Моцарт легонько тронул меня за плечо, и несмотря на грубую ткань камзола, я кожей почувствовал тепло его рук.
С языка чуть не сорвалось «Вы уже...»
Но я удержался и, остановившись напротив, тепло улыбнулся своему собеседнику:
- Чувствую, герр Моцарт, с Вами моя жизнь изменится. Несомненно, в лучшую сторону.
Я легонько сжал его кисть, которая все еще покоилась на моем плече. Было в этом «рукопожатии» что-то необъяснимо личное, искреннее... я наблюдал, как горят глаза Моцарта, возможно, слишком долго и пристально, но оторваться было выше моих сил.
Наконец, я разжал руку, выпуская его ладонь из своей. Кажется, моим ледяным пальцам стало чуточку теплее.
- Предлагаю начать мое «обучение» Вашему волшебству завтра вечером. Скажите... Вольфганг, Вы любите сладкое?
Сальери сжал мою руку на своем плече. Пальцы были безумно холодные, и моя рука была для них сродни грелке. Я не убирал ее, хотелось отдать ему все тепло, но мне не сравниться с итальянским солнцем. Наверное, в Италии у Сальери никогда не мерзли руки. Но вскоре он все же выпустил мою ладонь из своей. Самое странное, что тепло, которое протянулось между нами, никуда не исчезло. И я наблюдал, как оно окрашивает глаза Сальери в теплый шоколадный цвет. Он чуть наклонился и с лукавой улыбкой поинтересовался, люблю ли я сладкое. Мы покупали его нечасто, но Папа давал нам с Наннерль по паре конфет или печений за успехи на занятиях, и похвалы делали их еще слаще. А иногда сестра, помогая Терезе на кухне, таскала оттуда варенье. Она хоть и была врединой, но часто угощала меня. Я широко улыбнулся воспоминаниям: - Очень люблю! Неужели и Вы тоже? – Я рассмеялся. – Никогда бы не подумал, что придворный композитор Сальери – сладкоежка! – у Сальери светились глаза, и на мгновение мне показалось, что я увидел не взрослого мужчину, а юношу, моего ровесника, друга. Мгновение прошло, но мое имя, произнесенное Сальери, осталось дрожью в сердце и затухающими искрами на кончиках пальцев.
Моцарт тепло улыбнулся моему вопросу, мысленно предаваясь каким-то своим, только ему одному известным воспоминаниям. А потом он рассмеялся, звонко и заразительно, словно маленький ребенок с хрустальным голосом. Я не смог сдержать улыбки:
- Да, Вы знаете, я тот еще сладкоежка. В Италии, в те годы, когда я еще рос под родительским крылом и жил беззаботной жизнью, в доме всегда было что-нибудь в качестве десерта, например акациевый мед или сливовое варенье, даже в особенно тяжелые периоды... - я почувствовал саднящую боль в сердце. - Да, были дни, когда катастрофически не хватало денег. Поэтому мне и пришлось искать свое призвание в Вене. Я всегда желал своим родителям лучшей жизни и все, что я делал, чего добивался - все это было только ради них.
Мы прошли мимо благоухающего куста сирени, и я в задумчивости сорвал несколько соцветий, обрамленных темно-зелеными листьями.
- Что-то я совсем не туда повел разговор. Прошу меня извинить, герр Моцарт, - я сжал цветок в руке, чувствуя сочащийся сквозь сжатые пальцы терпкий аромат. - Я вообще-то хотел пригласить Вас в одно замечательное местечко, раз завтра, предположим, после шести вечера, Вы не заняты. Полагаю, Вам оно придется по вкусу, Вольфганг.
- Полностью полагаюсь на Вас! Мне очень интересно узнать о Вашем прошлом, и, если захотите, я легко могу рассказать о своем. Мне очень интересно, как другие вступили на свой музыкальный путь. Например, Михаэль Гайдн, Вы, наверняка, знаете, его брата Иосифа, последовал за ним и перенял увлечение музыкой. Он – очень хороший человек, правда..., - я не решился продолжить мысль и порушить и без того подпорченную репутацию моего друга, не знаю, как в Вене, но в Зальцбурге, многие были недовольны его участившимся пьянством, хоть и терпели при дворе. - Но, если Вам неприятна эта тема, я клянусь, что больше никогда не заговорю о ней! - мне не хотелось разрушить нашу только начавшуюся дружбу, и я быстро перевел тему. - Как мы завтра с Вами встретимся? – в ожидании ответа я рассматривал веточку сирени, сжатую в руке Сальери. Так странно было видеть его с растением в руке. Интересно, он любит цветы? Наверное, да, раз сорвал, мне было знакомо это желание унести с собой и сохранить маленькую частичку нежности и нерукотворного изящества.
- У каждого из нас свой неповторимый музыкальный путь, - я помнил Иосифа. В этом композиторе, довольно гибко приспосабливающемся к любым неприятностям, в которые он сам и попадал, есть все необходимое для достижения успеха. - У одних он тернистый, полный падений и провалов. В то время как у других, счастливчиков и баловней жизни, он куда легче и доступнее. Но всех людей искусства объединяет одна и та же добродетель, причем отнюдь не талант, а трудолюбие. Если музыкант готов работать не покладая рук, то он незаменим.
Я с жаром закончил свою речь, отмечая про себя, что мой покойный отец все еще продолжает невидимо влиять на мой разум. Я помню все его наставления и уроки жизни в мельчайших подробностях, хоть прошло много лет.
- Герр Моцарт, мне всегда приятно говорить о музыке, но о музыкантах, пожалуй, еще приятнее. Завтра Вы расскажете мне о себе все, что посчитаете нужным, обязательно расскажите. Ведь все, что мне известно это... - я повернул голову в сторону композитора, скользя по его фигуре изучающим взглядом, - что Вы любите яркие цвета, особенно малиновый, начищаете туфли до ослепительного блеска, горите безумными, но светлыми идеями, как и я любите сладкое... Ах, да! Чуть не забыл, - я заговорщицки понизил голос. - А еще Вы гениальны!
Мне снова захотелось сорвать цветок или хотя бы лист, но я подавил это желание, сцепив руки за спиной. Возможно, мне просто некуда было их деть.
- Завтра, приблизительно в шесть часов вечера, предлагаю встретиться у того парка, где мы впервые познакомились, - в душе поднялась радость, вскружив голову вихрем картинок-воспоминаний того погожего майского денька. - Та уютная кофейня, куда мне так хочется Вас сводить находится в паре улиц от парка.
Сальери говорил горячо, эмоционально, и я видел, как горели его глаза, а в голосе проскользнул едва заметный акцент. Наверное, когда он волнуется, он начинает говорить немного на итальянский манер, чуть растягивая гласные и понижая голос в конце фразы. Интересно наблюдать за увлеченными людьми, а особенно за теми, кто не показывает свой горящий внутри огонь, прячась за стеной приличий. Такими, как Сальери. На словах о моей гениальности я потупился, комплименты Сальери вызывали во мне непривычное смущение. «…предлагаю встретиться у того парка, где мы впервые познакомились» - воспоминания вспыхнули искрами в памяти и сердце забилось чаще. -Хорошо! Обещаю прийти вовремя. Тут я заметил, что ушли мы довольно далеко от входа, и обернувшись, не заметил ориентиров. Хотя я был тут первый раз в жизни, и как оказалось, парк довольно большой и позволяющий легко потеряться среди своих деревьев, статуй и цветов. Почти стемнело, и окружающий мир казался одинаковым со всех сторон, и дорожки, расходящиеся в стороны с истинно австрийской склонностью к симметрии, совсем не помогали. - Сальери, а Вы знаете, как нам отсюда выйти?Чем дальше мы шли, тем становилось темнее и тем плотнее деревья, сцепляя ветви, нависали над нашими головами. Я начал замечать в движениях Моцарта беспокойство. Одного взгляда на этого человека достаточно, чтобы понять его внутреннее настроение.
- Не волнуйтесь, герр Моцарт. Я бы не стал заводить Вас в такую глушь, не зная как из нее потом выбраться, - я резко свернул на одну из идущих параллельно тропинок, немного ускоряя шаг. - Это так кажется, что выбраться трудно, нужно лишь знать одну маленькую хитрость.
Я становился так же резко, как и затем нагнулся, расчищая руками проход. Тяжелые от плодов ветви расступились, представляя свету неприметную скульптуру Купидона.
- Этот ангел с золотым смычком и скрипкой в руках не даст заблудиться, если помнить, под каким деревом он прячется. Теперь нам нужно пройти вон по той дорожке, - я указал рукой вперед, туда, где стали виднеться вечерние огни Вены.
- Вуаля, герр Моцарт, мы с Вами выбрались.
- А вы знаток! – я с восхищением взглянул на Сальери. – Верно, часто здесь гуляете, – Я подался вперед, стараясь рассмотреть небольшую статую. - Какой красивый! – маленькие мраморные пальцы держали скрипку очень бережно, позолоченный смычок переливался в вечерних огнях, и казалось, Купидон немного покачивается в такт своей неземной музыки. – Как Вам кажется, что он играет? Мне думается, что это серенада. Для всех влюбленных в этом мире. Она не слышима для нас, но в сердцах влюбленных она разливается нежностью… - Как Вы его отыскали? Или Вам показал кто-нибудь? – последний вопрос вырвался сам, я не хотел его задавать. Возможно, это была тайна Сальери, о которой не стоило спрашивать. – Простите.
- А Вы романтик, герр Моцарт, - композитор внимательно рассматривал статую, наверняка придумывая ей историю, и я воспользовался случаем, чтобы подвинуться к нему чуть ближе. От Моцарта веяло солнцем и лавандой. Не знаю, парфюм ли это или откуда тогда он взял лавандовое поле, залитое солнечным светом, но от удовольствия я на долю секунды прикрыл глаза.
- Мне как-то посчастливилось здесь заблудится. Тогда я был новичком, среди приближенных императора. Я никого не знал и никто не знал меня. Каждую свободную минуту, стараясь уклониться от любопытных взглядов и острых языков, я сбегал в этот сад, - я любовно обвел взглядом аккуратно посаженные деревья. - Мне здесь известна каждая скамейка, куст, скульптура... и этот милый Купидон тоже.
- Об этом местечке, моем личном убежище, не знает никто, кроме меня и Вас, - я подмигнул Моцарту, как бы вверяя ему свою маленькую тайну.
- Уже почти стемнело. Вот совпадение! Все наши встречи непременно происходят чуть ли не под покровом ночи. Словно мы какие-нибудь любовники, прячущиеся от посторонних глаз, - я выпрямился, отряхнув брюки, и возобновил шаг.
Очень скоро, завидев увитую диким виноградом ограду, мы вышли к северному выходу из сада.
То, что Сальери мне рассказал, вселило в меня радость. «Об этом местечке, моем личном убежище, не знает никто, кроме меня и Вас». Теперь нас связывала маленькая тайна. Сальери двинулся с места, и я за ним. Мы шли в молчании, комфортном и расслабленном, но мой мозг не отдыхал, прокручивая наш разговор. «…прячущиеся от посторонних глаз» - это действительно странно, но, наверное, ночь и вечер –самое подходящее время для чего-нибудь необычного и сокровенного. Наше знакомство тому доказательство, ведь не часто гениальные композиторы знакомятся в темных безлюдных парках. Я-то точно прятался, хоть и неосознанно, хотелось слышать мелодию, не забивая уши шумом городских улиц. И Сальери, наверное, тоже, «…я сбегал в этот сад». В тот вечер, он тоже сбежал. В голове тут же возникла картинка бегущего Сальери с хлопающими за спиной полами камзола. Это было так необычно и непохоже на него, спокойный и сдержанный Сальери бежит по улицам Вены с непроницаемым выражением лица. Смех рвался наружу, но мне удалось его удержать, попутно ругая свое богатое воображение. «Словно мы какие-нибудь любовники...» Я вспомнил, как в Зальцбурге гулял с Барбарой, а в Мюнхене с кузиной Безль. Тоже в сумерках мы убегали в парки, и там говорили, долго-долго, поверяя друг другу тайны и секреты. И мы смеялись, обнимались... Я вспомнил, как звонко смеялась Барбара, и как резко оборвался смех, когда я поцеловал ее. Она тут же отпихнула меня и убежала, после избегая меня и приглашений погулять. Только через неделю я смог принести ей свои извинения, которые она выслушала с холодным безразличным выражением на миловидном лице. Но все равно, эти прогулки были совсем не тем, что происходило сейчас. За разговорами с Сальери я испытал такой калейдоскоп эмоций, какой не испытывал ни с кем. И это при том, что наша дружба только началась. И уже связала приятными впечатлениями, безотчетным волнением и маленькой тайной. Так размышляя, я не заметил, как мы подошли к выходу из сада. Сальери замедлил шаг и остановился у ограды. Я, наконец, решился задать ему волнующий меня вопрос: - Простите, если это прозвучит дерзостью с моей стороны, но Вы называли меня сегодня по имени, и мне хотелось бы тоже называть Вас как-нибудь менее официально. Вы позволите?Свет фонаря освещал наши лица, проникая в волосы Моцарта и окрашивая их в золотой с переливами цвет.
- Для Вас, Вольфганг, я просто Антонио. Только ради Бога не называйте меня Антоном. После моего переезда в Вену австрийцы пристрастились коверкать и искажать мое имя на свой манер. А я все таки итальянец, - я сложил руки на груди, ежась от гулявшего на соседней площади ветра и теперь пробравшегося мне под камзол.
- Это лето холоднее предыдущего, - мой взгляд уперся в расшитое золотым одеяние Моцарта. Первые две пуговицы были расстегнуты, оголяя белую шею и выступающую острием ключицу.
- Вам не холодно, Вольфганг? - я подошел ближе, настолько, что смог почувствовать его размеренное дыхание. - Смотрите, не простудитесь, - я, словно во сне, поднес руки к его шее, просовывая медные пуговицы в непослушные петельки. - Теперь Вы точно не потеряете свой драгоценный голос.
Сальери разрешил мне называть его по имени. Сердце сделало кульбит, и я быстро кивнул и широко улыбнулся, скрывая смущение: - Спасибо Вам! Антонио… Мне нравится Ваше имя, очень красивое. Мое, знаете, часто сокращают, неудобно, наверное, его проговаривать, и я тоже от этого не в восторге, - холодный ветер забрался под камзол, но мне было слишком тепло и приятно от произнесенных слов и почти не холодно, только кончик носа немного снизил температуру, но это никак не мешало мне. А вот Сальери, кажется, начал замерзать, он передернул плечами и скрестил на груди руки. «Вам не холодно, Вольфганг?» - совсем нет, а когда Антонио протянул руки и застегнул пуговицы на моем камзоле, мне показалось, что я вспыхнул. Как огонь, в который резко кинули дров. Даже похолодевший кончик носа, и тот потеплел. Я замолчал, не в силах что-либо сказать, как будто и впрямь потерял голос. Через минуту я нашел, что сказать, и мне удалось сделать это даже не сильно дрогнувшим голосом. - Мой голос нужен мне лишь для общения, для пения, например, он очень слабый. И даже если бы я его потерял, мне стало бы достаточно лишь музыки, чтобы говорить с людьми. Ну или, пера, чернил и бумаги, - я рассмеялся, скрывая смущение. – Обладай я Вашим голосом, тогда бы действительно приходилось бы его беречь, - что я несу, уже делаю комплименты, почти граничащие с флиртом. Я хотел уже извиниться, когда заметил совершенно веселую улыбку на лице Сальери.- Ваш голос нужен мне, - я все еще пребывал в эйфории, чувствуя прикосновение к чужой коже на концах своих пальцев.
Я потянулся к хвостику, чтобы по привычке подтянуть его, но не обнаружил ни собранных воедино волос, ни скрепляющей их ленты.
Растрепавшиеся волосы парусом разлетались вокруг меня, описывая круг, приземлялись на щеки и приятно щекотали лицо. Я представил, как где-то в парке одиноко поблескивает моя новая перламутровая лента.
- Прошу меня извинить, Вольфганг, я с Вами совсем потерялся во времени и пространстве, не заметив, как моя лента слетела с волос, и теперь Вы вынуждены терпеть мою растрепанную прическу, - я поспешно собрал все прядки в одну большую и резким движением руки распределил их по плечам. - Возможно, стоит начать носить парик, - я, представив, как нелепо это будет смотреться на моей голове, усмехнулся.
Ночь вступила в свои права, бисером рассыпав на небе звезды и разрешив Луне освещать своим люминесцентным светом землю. Мы всё стояли напротив другу друга, не смея нарушать хрупкую, как крыло промелькнувшего мимо мотылька, тишину. Мне было так хорошо просто быть с ним рядом. Душа пела, ум кипел новыми мелодиями и образами, мыслями я что-то самозабвенно строчил на пергаменте, а глаза... готов поспорит, они блестели не хуже звезд на ночном небе.
Я взглянул на Моцарта. Как лунный свет преобразил его и без того красивые и тонкие черты лица! Я невольно любовался, чуть закусив губу. В этом смысле я люблю ночь и приходящую с ней темноту. Мой мечтательный композитор не увидит всего того, что сейчас происходит в моем сердце, проявляясь лишь розоватым румянцем на щеках.
Опять Сальери смутил меня. Наверное, он это не специально, но вот у меня скоро войдет в привычку смущаться от его слов. Я поднял голову и заметил, что волосы у придворного композитора совсем распустились, видимо, лента потерялась где-то по дороге. Но ему так это шло. И вместе с улыбкой и сияющими глазами, он будто был не из этого мира. Нереальный, освещенный лунным светом он стоял напротив… - Не смейте! Я не вынесу, если еще и Вы станете носить это уродство. Подобные вещи нужны тем, кто не понимает этот мир, и пытается влиться в него всеми силами. Но Вы знаете его и можете понять, а мне… мне просто не нравится их носить, и все. И я не боюсь осуждения. Наступила тишина. Мы молчали, глядя друг друга в глаза, пару секунд. А потом я засмеялся. Так счастливо я себя чувствовал. - Спасибо за Вашу компанию, и за наш разговор. Я не знаю, кого благодарить, что мы снова встретились, - уходить и прощаться не хотелось, хотя я знал, что завтра мы снова увидимся.- Очевидно, волю случая. Хотя лично я уверен, судьба нас не просто так свела... ничего не происходит случайно, даже внезапные знакомства под деревьями.
Я одернул подол камзола, который за то время, пока мы стояли на ветру, успел выгнуться в другую сторону, и протянул руку. Моя старая добрая привычка.
- Спасибо Вам, Вольфганг. Этот вечер мне надолго запомнится, а предстоящая ночь, чувствую, принесет стопку исписанных нотами листов.
Я сдвинулся с места по направлению к тротуару. Каждый мой шаг сопровождался сухим шуршанием песка под каблуками туфель, и я старался ступать как можно тише. Мне было интересно, стоит ли Моцарт на том месте, где мы только что расстались и смотрит ли мне вслед, или же мягко идет за мной по пятам.
Я обернулся и громко протянул куда-то в темноту:
- Не забудьте, завтра ровно в шесть, на углу того самого парка..., - и еле слышно, - Вольфганг...
Ответа я не услышал, уже выйдя на широкий проспект, крики, смех, звон бокалов и цокот копыт по булыжнику ворвались мне в голову какофонией резких и хаотичных звуков. Но в ушах продолжала играть нежная мелодия, и я готов поклясться, что отчетливо чувствовал запах солнца и лаванды...
Мы попрощались, и Сальери ушел в сторону шумных улиц. Я смотрел ему вслед, провожая высокую фигуру, а потом двинулся в противоположную, в сторону менее богатых кварталов. Ветер донес до меня еле слышную фразу «Не забудьте, завтра ровно в шесть, на углу того самого парка…». Я знал, что ветер не донесет мой ответ до него, но не мог не ответить: - Я помню, приду. От эмоций было сложно дышать, и я уже потянулся к вороту, как вспомнил, что Сальери застегнул его мне. Мне показалось, что расстегнись я сейчас, получится, будто я нарушил безмолвное обещание, данное ему. Вспомнив прикосновения холодных пальцев, я успокоился и замедлился. Наступившая ночь и Луна стали моими защитницами сегодня, не позволив случится чему-нибудь плохому, пока я потерялся в собственных воспоминаниях. Я шел, медленно и немного устало перебирая ногами и вспоминая. Сейчас весь наш диалог вылетел из головы, а остались только улыбки и эмоции, легкой золотой речкой растекающиеся по сердцу. Если Сальери и ощутил прилив вдохновения и мог писать хоть целую ночь, то я не имел такой возможности. Игра на клавесине могла разбудить других постояльцев, а свеча почти уже догорела вчера ночью, оставив маленький огарок, которого не хватило бы и на коротенькое письмо. Поэтому мне оставалось лишь лежать и перекатывать на языке имя моего друга. Оно шептало легким ветром, и он почти затихал на конечном «о». За этим занятием я и сам не заметил, как уснул. Почти впервые за все время спокойно и приятно.