Some Sunsick Day

Звонок телефона разбудил Сириуса, и он застонал, бесцельно хлопая рукой по прикроватному столику и попутно стряхивая с него все вещи. Телефон продолжал вибрировать, поэтому он запустил его через всю комнату, где тот с глухим стуком ударился о дверь и с грохотом упал на пол. Продолжая вибрировать. — Господи, — зевнул Ремус, уткнувшись лицом в подушку рядом и… Черт, Ремус был в его постели, или ему это снится? Видел ли он его? Был ли он… — Возьми трубку, или я прострелю тебе яйца, Сириус, — Ремус вытянул руку, все еще глядя в подушку, но Сириус увернулся. Да, теперь он вспомнил. Ему приснился сон — и он проснулся, пошатываясь, весь в поту и слезах, и рядом был Ремус, спокойный и тихий, как мышь, чтобы не спугнуть его. И он ждал, просто ждал, тихо лежал, мягко дыша, не прикасаясь к Сириусу, пока тот не будет готов к прикосновениям. И когда он наконец это сделал, это было медленно и нежно — он гладил его ладонью по спине, говорил успокаивающие слова, пока дрожь его сердца не прекратилась, и он снова уткнулся лицом в ключицу Ремуса и зашмыгал носом, как ребенок, пока сон не поглотил их обоих. — Сириус Блэк, — прорычал Ремус, и Сириус издал нечеловеческий стон, свесил ноги с кровати и заковылял к своему телефону, который теперь лежал на полу, окруженный штукатурной пылью. СОХАТЫЙ — ВХОДЯЩИЙ ВЫЗОВ, высветилось на экране, и Сириус снял трубку, ткнув по экрану. — Надеюсь, это стоит того, Джеймс, — фыркнул Сириус, возвращаясь к кровати, где Ремус теперь лежал на спине, опираясь локтями на подушку и протирая глаза. Джеймс помолчал, а потом заговорил. — Я… — он замолчал. — Черт. Где ты? — У себя? — фыркнул Сириус, игнорируя закрадывающееся в него неприятное чувство. Он снова лег рядом с Ремусом, который сонно поцеловал его в висок. — Хорошо, просто… просто оставайся там. Я сейчас приду, хорошо? — Что происходит? — Сириус потер глаза, все еще находясь в полусонном состоянии. — Джеймс? Что случилось… Линия оборвалась, и Сириус озадаченно отнял телефон от уха. — Что это было? — Ремус уставился на черный экран. — Сохатый приедет? — Э-э, да, — Сириус почесал в затылке. — Да. Приедет. Он встретился взглядом с Ремусом: янтарные озера расширились, обеспокоенные, брови сошлись вместе. Он убрал прядь черных волос с лица Сириуса — это была их привычная рутина, сказавшая за них все, что нужно было сказать. — Я пойду поставлю чайник, — кивнул он, поцеловав Сириуса в нос, и вышел из комнаты, прихрамывая. В последнее время ему становилось все хуже, и ему нужно было присесть, но Сириус разберется с этим позже. По одной вещи за раз. Было воскресенье, и он не собирался одеваться для Джеймса, поэтому он просто натянул один из огромных свитеров Ремуса на голую грудь и пижамные штаны и поплелся в другую комнату вслед за Ремусом, сделав мысленную заметку напомнить ему принять лекарство. Ремусу не нравилось, что он говорил ему об этом, но иногда он забывал, а Сириус хотел, чтобы с ним все было в порядке. Ремус стеснялся этого, но это было глупо. Его болезнь не делала его слабым, и Сириус любил его так сильно, что сделал бы для него все, что угодно — Ремус просто слишком привык справляться с этим самостоятельно. Ремус передал ему кофе, который он принял с благодарной улыбкой, потягивая его и запрыгивая на один из табуретов, болтая ногами и рассеянно рисуя на квитанции старой ручкой. — Твоя коллекция травяного чая — дерьмо, — отметил Ремус, садясь на сиденье рядом с ним с кружкой зеленого чая. Сириус застенчиво повернул голову. — Наша коллекция травяного чая, — поправил он, тыкая Ремуса в нос. Он перепрыгнул через диван и включил проигрыватель компакт-дисков. Зазвучали AC/DC, и он ухмыльнулся, вернувшись на свое место и пнув Ремуса под столом. — Послушай, Бродяга… Ремуса прервал звук открывающейся двери и безошибочный грохот Джеймса и Лили Поттер, вошедших в его квартиру — их квартиру, его и Ремуса. Джеймс слабо улыбнулся. Растрепанные волосы и пижама, и Лили выглядела такой же, если не более, потрепанной. Сириус вздохнул, делая глоток кофе. — Ну и что все это значит? — Он наклонился вперед над кухонной стойкой, потягиваясь. Джеймс моргнул в сторону Ремуса, слегка удивленный, а затем снова на Сириуса. — Я… эм… — он запнулся, подбирая слова. — Сириус, твоя… — Вальбурга, — перебила Лили, делая шаг вперед и, сняв перчатки, бросила их на стол в прихожей. — Она умерла. Ремус резко втянул в себя воздух, а Джеймс, казалось, совсем поседел. Сириус сделал еще один глоток кофе. — Ясно, — вот и все, что он сказал, задумчиво постукивая по кружке. — Понятно. Кто-нибудь хочет яичницу? — Сириус, нам нужно поговорить об этом, — сказал Джеймс, пока Сириус, орудуя лопаткой, накладывал себе яичницу. — Это… тебе все еще позволено скорбеть, — сказала Лили, пока Сириус мыл посуду и наливал третью чашку кофе. — Ты хочешь поговорить об этом? — сказал Ремус, когда Сириус натянул носки и закончил подводку для глаз. Он повернулся к Ремусу и моргнул. — Нет, — сказал он, и Ремус кивнул. — Хорошо. — Не отменяй встречу с ними, Джеймс, — Сириус закатил глаза, передавая мокко блондинке за стойкой, которая улыбнулась и сказала 'Спасибо, хорошего дня!'. — Я думаю, что надо, — сказал Джеймс, прикрывая динамик телефона рукой. — Слушай, Фрэнк сказал, что они здесь до пятницы, так что мы можем просто перенести встречу. И вообще, почему ты на работе? Иди наверх, отдохни или еще что-нибудь, просто… — Джеймс, — вздохнул Сириус, прерывая его взмахом руки. — Я в порядке. Он двинулся вдоль стойки, чтобы принять еще один заказ, затем скользнул обратно туда, где стоял Джеймс, взбивая молоко и закатывая глаза на настойчивость Джеймса, пытающегося перекричать жужжащий звук автомата. — Сириус, твоя мама умерла вчера вечером, — взмолился Джеймс, и забавно выглядящий хипстер, ожидающий свой чай-латте, выглядел испуганным. Сириус передал ему заказ, подмигнув. — Не волнуйтесь, она ушла с миром! — улыбнулся он удаляющемуся клиенту. Джеймс раздраженно покачал головой. — Послушай, Сириус, ты проходишь через скорбь, это… В этот момент что-то переклинило в Сириусе, и он правда не ожидал, что это произойдет. Возможно, ему следовало бы, но в этом-то и заключалась забавная особенность его характера. Как смерть и плохие новости имели свойство подкрадываться к нему, когда он меньше всего этого ожидал. — За исключением того, что я ни через что не прохожу, Джеймс, — его голос был резким, отрывистым. — Она не моя мать. Окей? Она перестала быть моей матерью десять лет назад, когда я сбежал к тебе. Эффи — моя мама, ясно? Вальбурга — просто старая летучая мышь, которая воспитывала меня и часто била. Так что нет, я не горюю. На самом деле, — он расстегнул фартук, решив, что ему нужно покурить, — я рад, что она мертва. — Как у тебя дела? — Ремус сел рядом с ним, вытягивая руку, и Сириус прильнул в его объятие. — Хорошо, — пробормотал он в мягкую ткань джемпера Ремуса. — Я бы хотел, чтобы все перестали спрашивать меня об этом. — Вальбурга действительно умерла вчера, Сириус, — беззаботно прокомментировал Ремус, проводя рукой по волосам Сириуса. Вальбурга. Не твоя мать. Он был благодарен Ремусу. Он понимал это. Точно так же, как Лайелл не был его отцом, Вальбурга не была матерью Сириуса. Они были просто людьми, которые их подвели. — Сириус, я действительно не хочу заниматься этим прямо сейчас, — вздохнул Ремус, потирая глаза рукой. — Тогда когда? — Сириус скрестил руки на груди. — Когда? Ты… тебе нужно поговорить со мной, Ремус. Твой отец звонил вчера… — Не мой отец, — рявкнул Ремус, лицо его было как гром среди ясного неба. Он отвернулся и занялся приготовлением чая — всякий раз, когда все становилось слишком тяжело или кто-то из них отключался, чайник был ответом. Чем-нибудь занять руки. — Ремус, — Сириус смягчил свой тон, двигаясь вперед, но Ремус отвернулся. Его лицо исказилось, а губы скривились от разочарования. — Не называй меня Ремусом, не говори таким тоном, Сириус, я… мне не нужна жалость… — Это не жалость, Ремус, — Сириус почувствовал, как его собственный гнев вспыхнул, и его голос стал жестче, становясь громче, и он отчаянно пытался подавить его. Ради Ремуса, ради Ремуса. — Это любовь. Это то, что мы делаем, хорошо? Вот… вот как это работает. Ты опираешься на меня… — Мне, черт возьми, не нужно ни на кого опираться! — крикнул Ремус, бросая чайную ложку. — Хорошо? Я, блять, в порядке! Он раздраженно вскинул руки, и Сириус вздрогнул от этого движения, рефлекторно поднимая руки, чтобы защитить себя, потому что, о, он сделал это сейчас, он зашел слишком далеко, он открыл свой большой рот. Так всегда бывало на площади Гриммо — он становился слишком болтливым, слишком настойчивым в своих словах, и его мать, его отец, они наказывали его за это. Он полагал, что это был только вопрос времени, когда он столкнет Ремуса с края пропасти. Но удар, которого он ожидал, так и не последовал, и когда он опустил руки, перед ним стоял только его парень с пораженным выражением лица. — Я… я… — промямлил Сириус. Ремус притянул его в сокрушительные объятия, запустив руку в черные волосы Сириуса. Сириус моргнул, неуверенный, удивленный. Год назад он бы оттолкнул Ремуса, ушел, разозлился и притворился, что этого никогда не было. Но с Ремусом все было по-другому. Он осторожно обвил его руками и обнял в ответ. — Прости, — пробормотал он в шею Ремуса. — Прости, я… Я зашел с тобой слишком далеко, и я так боюсь заводить людей в отношениях слишком далеко, потому что что, если они вспомнят о моей матери… — Пожалуйста, не извиняйся, — Ремус отстранился, обхватив ладонями лицо Сириуса. — Господи, прости меня. Я… это я скрытный и замкнутый, прости. — Ты тоже прости меня, — пробормотал Сириус, внезапно почувствовав, как слезы подступают к глазам из-за того, как все это было ново. — Остановись. Прекрати извиняться за то, в чем ты не виноват, Бродяга, — Ремус поймал его взгляд, нашел его. — Мне очень жаль. И Боже, я… я бы никогда тебя не ударил. Ты ведь это знаешь, да? Я бы никогда не поднял на тебя руку вот так, — он прижал их лбы друг к другу, и Сириус сморгнул слезы, все еще потерянный, захваченный потоком чувств, прощения и принятия. — Обещаешь? — пробормотал Сириус, осознавая, как слабо звучит его голос. Ремус оставил поцелуй на его лбу. — Боже, к черту обещание. Я клянусь. — Ты уверен, что с тобой все в порядке? — Сириус посмотрел на него сквозь ресницы. — Нет, — сказал Ремус, все еще прижимаясь губами ко лбу Сириуса. — Я не в порядке. Но я буду. Потому что у меня есть ты. И у меня есть время. — Ты уверен, что с тобой все в порядке? — Ремус положил голову на диван рядом с Сириусом. Он протянул мизинец. Это было то, что они начали делать со временем, и это стало их способом общения. Просто прикоснуться, слегка, самым маленьким пальцем, и этого было достаточно. — Клянешься мизинчиком, что ты в порядке? Сириус потянулся, чтобы переплести свой палец с пальцем Ремуса. А потом он остановился. Почему он лгал? Это был Ремус. Это был его дом. — Нет. Я не в порядке. Но я буду. Ремус понимающе кивнул, используя свою свободную руку, чтобы запустить ее в волосы Сириуса. — Ты поговоришь со мной, когда будешь готов, хорошо? — Да, — Сириус сглотнул. — Да. Так и будет.

НЕДЕЛЮ СПУСТЯ

— Мам, серьезно, он скоро лопнет, — засмеялся Сириус, когда Эффи отправила еще одно печенье в рот испуганного Ремуса, который только моргал и продолжал жевать кусок торта, застрявший у него в челюсти. — По крайней мере, он будет хорошо накормлен, когда это произойдет, — прокомментировала она, взмахнув рукой и подталкивая свои сумки к двери. Сириус откинулся назад, делая глоток чая — теперь он тоже пил чай — и бросил песочное печенье во Флимонта на диване, который поймал его ртом, заработав ‘Браво, пап!’ от Джеймса и Сириуса. — Во сколько отправляется ваш поезд? — спросил Сириус, отправляя пару виноградин Ремусу в рот, пользуясь тем, что из-за огромного количества песочного печенья он был открыт. Ремус впился в него взглядом. — В три, но мы можем остаться еще на один день, — начала Эффи, но Сириус протянул руки. — Честно, все в порядке. Фрэнк и Алиса придут сегодня вечером, так что все схвачено, — он улыбнулся ей, и она довольно кивнула. — Мне всегда нравился Лонгарс*, — размышляла она за чаем, заставляя Сириуса и Джеймса хихикать над тем, что она использовала прозвище, которое они ему дали. — Лонгарс очень добр, — выразительно кивнула Лили. Эффи побродила вокруг, собирая последние вещи, и, наконец, остановилась перед Сириусом и Ремусом, чьи головы были низко опущены, погруженными в разговор. — Хорошо, дорогие, пришло наше время обжиматься, — она широко раскинула руки, заключая двух мужчин в объятия, на которые они ответили взаимностью. Эффи отстранилась и взяла лицо Ремуса в ладони, приподнимая его за подбородок и осматривая его. — Ты очень хорош для него, Ремус, — задумчиво произнесла она, и Сириус и Ремус покраснели. — Спасибо, что присмотрел за моим мальчиком. Ремус смущенно опустил глаза. — Я… конечно… хотя на самом деле я не имею на него такого влияния, как Вы думаете. — М-м, — Эффи покачала головой, запечатлев поцелуй на головах Сириуса, Джеймса и Лили. — На самом деле никто не имеет. — Увидимся позже, — ухмыльнулся Флимонт, взъерошив всем волосы и нырнув за дверь. Эффи послала воздушный поцелуй своим сыновьям и их родственным душам и исчезла в прихожей, с грохотом спускаясь по ступенькам с Флимонтом на буксире. — Звонил Регулус. — Оу. — Он сказал, что не получал от тебя вестей с тех пор, как… — Ремус замолчал. — С тех пор, как Валли сыграла в ящик? — предложил Сириус, продолжая рисовать. — Эм, да, — Ремус почесал затылок. — Тебе, наверное, стоит написать ему. — Что ж, спасибо, что отдаешь мне приказы, Ремус, — усмехнулся Сириус. Он не совсем понимал, почему он это сделал, но все хотели поговорить о его матери, убедиться, что с ним все в порядке. Он был чертовски в порядке, большое всем спасибо. Тон Ремуса был оборонительным. — Это не так. Я даю тебе совет. Сириус резко повернул голову, приподняв брови. — Спасибо. Я приму это к рассмотрению посмертно. — Ты неправильно употребил это слово, — заметил Ремус, скрестив руки на груди. Он не был ни пугающим, ни убедительным в споре — растрепанные волосы, торчащие во все стороны, сине-зеленый свитер, похожий на скальпированное автобусное сиденье, и большие глаза лани. Сириус вздохнул. Боже, он любил его. — Я не звонил Реджу, потому что он захочет поговорить о ней, а я не хочу. — Сириус почувствовал, как разочарование и беспокойство закипают в его душе, но он отмахнулся от них, сосредоточившись на пигменте на холсте. Достаточно того, что Вальбурга преследовала его во сне. Теперь она преследовала его и днем. Ремус на мгновение замолчал, слышен был только звук легкого дыхания и скрип кисти по холсту. Затем он заговорил. — Почему ты не хочешь говорить о ней? Сириус застонал. Он должен был это предвидеть. — Как ты думаешь, почему? — Он огрызнулся. — Потому что все думают, что я должен быть в щи или скорбеть, а это не так. На самом деле, единственное, о чем я, черт возьми, могу сейчас думать, это «скатертью дорога». И все из-за этого просто подумают, что я такой вот злой, но так оно и есть. Скатертью дорожка. Она была злобной сукой, и я рад, что она мертва. — Его голос задрожал, и он отложил кисть. Ремус тяжело вздохнул и подошел, чтобы присесть на край кровати. Он грустно улыбнулся. — Ты не злой, если так думаешь, — сказал он, прижимая холодный палец к скуле Сириуса. — Я не могу говорить о ней, потому что я никогда по-настоящему не знал ее, — вздохнул Сириус в прикосновение. — Я… — Он с трудом подбирал слова, в животе все крутилось. Что он мог сказать? Что тут было сказать? Снова подступили слезы, и он ненавидел себя за это, но они появились. Они покалывали и танцевали в глубине его глаз, как маленькие вспышки звездного света. Звездный свет. Он не мог скорбеть из-за того, кого ненавидел, не так ли? Она так много отняла у него. Она забрала звезды, и он хотел их вернуть так сильно, что это причиняло боль. — Она должна была быть моей мамой, — вот и все, что он сказал, и то, как Ремус погладил его по щеке, заставило его перейти грань, и навернулись настоящие слезы. Сначала они падали медленно, затем быстрее и сильнее — горячие струйки соли стекали по его лицу, пачкая ткань свитера Ремуса, который обхватил Сириуса руками, мягко покачиваясь на полу. Единственное подобие покоя в корчащейся массе горя, сожаления и гнева. — Она должна была быть моей мамой, но не была. Я… я думаю, что скорблю о том человеке, которым она должна была быть. — Его рука сжала в кулак белую ткань, которую он расстелил, чтобы снимать краску, но теперь на ней были только слезы. Внутри него все рухнуло, в голове закружились массы сжатых кулаков и пылающих щек, холодных комнат и еще более холодных ночей, ногтей, из которых текла кровь, и разбитого стекла, шрамов снаружи и слишком много, чтобы сосчитать, — внутри. — Я так зол, что мне больно. — О, Сириус, — тихо сказал Ремус, и это только еще больше размазало его. — Ш-ш-ш. Все в порядке. Я с тобой. Я с тобой, я с тобой, я с тобой. — Мне всегда нравился этот фильм, — прокомментировал Фрэнк, обнимая Алису. По телевизору шли титры фильма «Общество мертвых поэтов». Пять бокалов вина, два нетронутых, и стакан кока-колы стояли на кофейном столике, окруженные недоеденной пиццей в засаленных коробках и салфетках. Сириус уткнулся головой в грудь Ремуса, который засмеялся и погладил его по волосам. Фрэнк фыркнул. — Ремус, ты проделал невероятную работу, заставив Сириуса полюбить этот фильм, — рассудил он, и Ремус усмехнулся. Сириус мог чувствовать это, положив голову на грудную клетку, и от этого ему было тепло и прекрасно. Таким был сам Ремус. Я люблю тебя, я с тобой. — Эй! — Сириус бросил в него попкорном. — У меня всегда было чувство прекрасного в жизни. — Это объясняет пранк с наводнением? — Лили вынырнула из своего одеяльного кокона вместе с Джеймсом. Сириус показал ей фак. — Пранк с наводнением? — Ремус наклонил голову с удивленным взглядом. Фрэнк захихикал, как взволнованный ребенок. — Мы затопили общежития Слизерина в школе-интернате, — добавил он, и трое парней засмеялись при этом воспоминании. — Они сами напросились. — Именно, эти дерзкие ублюдки, — яростно кивнул Джеймс. Так продолжалось некоторое время, они обменивались историями, после чего Сириус с Джеймсом соорудили крепость из одеял. Он откинулся на спинку стула, любуясь своим творением, а затем нахмурился. — Лилс, — он склонил голову набок. — Ты едва притронулась к своему вину. Лили моргнула, затем слабо улыбнулась. — Слишком занята, была поглощена фильмом! Сириус прищурился. — Алиса. Ты тоже не выпила ни капли своего, — он поджал губы. — Мне не нравится красное, — пожала она плечами, когда Сириус вместе с Джеймсом забрался обратно в крепость, волоча Ремуса за лодыжку. — Странно, — пробормотал он себе под нос, превращая себя в сосиску, завернувшись в одеяло. Он встал, повалился на диван и остался лежать там, не в силах пошевелиться. С того места, где он лежал, он мог видеть, что Фрэнк и Алиса были увлечены разговором, а Лили выглядела несколько болезненно. — О боже мой. — Сириус вздохнул. — Алиса! Она подняла глаза, моргнув. — Ты беременна! Алиса застенчиво улыбнулась. Ему действительно следовало бы связать все воедино раньше, но, возможно, он просто устал. Или слишком занят наблюдением за Ремусом. Или слишком занят, заворачиваясь в одеяла. — Что за важные новости? — спросил он, болтая ногами и потягивая кофе, который приготовил для него Ремус. Было поздно, вероятно, по крайней мере, два часа ночи, и Фрэнк и Алиса ушли, оставив их вчетвером сидеть за кофейным столиком в квартире Сириуса и Ремуса. Лили пошевелилась, проводя рукой по волосам. Джеймс выглядел взволнованным и грыз ноготь. Ремус невозмутимо моргнул. Сириус глупо ухмыльнулся. — Выкладывай, женщина! — Лилберменна, — выпалил Джеймс, и Сириус уронил свою кружку — к счастью, пустую. — Что? — Он выдохнул, переводя взгляд со своего лучшего друга на его жену. — Лили… ты… ты беременна? Лили сглотнула и выпрямила спину, выпятив подбородок и сверкнув ореолом рыжих волос. — Да. И если ты не в восторге от… Она так и не смогла закончить фразу, потому что Сириус повалил Джеймса на пол и заключил его в крепкие объятия, поцеловав в лоб, после чего кинулся с поцелуями к Лили. — О боже мой! — Он дико посмотрел на Ремуса, который улыбался от уха до уха. — О боже мой! О боже мой! О, боже мой… Он снова набросился на Джеймса, крича: — Малыш-Сохатый! Малыш-Сохатый! Это был третий лучший день в его жизни. Вторым был день рождения Гарри. — Я не могу поверить, что у них будет ребенок? — Сириус лежал на груди Ремуса позже той ночью. Лампа в их спальне была приглушена и отбрасывала танцующие тени на стены. Двое мужчин образовали теневые фигуры, улыбающиеся остальным. — Это безумие, правда, — пробормотал Ремус в его волосы, и Сириус подумал, что никогда не устанет от ощущения губ Ремуса на своей голове. Все, казалось, вращалось, мирно и мощно, и все встало на свои места. Ребенок, семья, счастье, любовь, любовь, любовь. Слово, которое было таким невероятно чуждым для Сириуса до Ремуса, слово, которое он все еще пытался понять. Дом. — Я люблю тебя, — прошептал он, поднимая лицо, чтобы встретиться взглядом с Ремусом. Он был так до боли красив: эти янтарные глаза и прямой нос, россыпь веснушек и переливание шрамов — все в нем было головокружительно потусторонним, и Сириусу казалось, что он смотрит на вращающееся небесное тело, на божественность, на любовь в человеческом обличье. — Я тоже тебя люблю, — улыбнулся Ремус, и Сириус почувствовал блаженную слабость, как будто все в нем распадалось и таяло, и ему это нравилось. — Но мне нужно выпить чаю перед сном, ты же знаешь… Сириус фыркнул, зажмурив глаза и смеясь, уткнувшись в грудь Ремуса. Он запечатлел поцелуй на губах Ремуса и ушел, чтобы включить чайник, все еще опьяненный этим чувством — и тот факт, что он мог быть с ним и прикасаться к нему, все еще бежал по его венам и будоражил кровь. Ремус спал, когда он вернулся — глупыш — но Сириус просто стоял в дверном проеме, прислонившись головой к дереву, наблюдая за Ремусом, за той картиной, что он нарисовал. Аккуратно свернулся калачиком на боку, а охристый свет лампы мерцал на его лице, отбрасывая теплые тени на скрученные простыни. Это всегда будешь ты, тихо подумал Сириус, наблюдая, как равномерно поднимается и опускается грудь Ремуса. Все, что я делаю, до конца этого гребаного мира. Нет ничего, чего бы я не сделал — я бы изменил лицо Земли ради тебя, Ремус, я бы плыл вслепую, я бы сделал все это. Только ты, всегда ты. Je t’aime. Je suis fou de toi. Je donnerais tout pour être avec toi, je ne peux pas vivre sans toi. Remus, pour toujours je suis amoureux de toi. Сириус тихо прошептал в спящую спальню, наблюдая за Ремусом и благодаря небеса, что теперь он может сделать то же самое. Я люблю тебя. Я просто без ума от тебя. Я бы все отдал, чтобы быть с тобой, я не могу жить без тебя. Ремус, я буду любить тебя вечно. Незаметно для Сириуса, очень даже бодрый Ремус Люпин нежно улыбнулся. — Ты готов? — позвал Ремус в спальню. — Да, — фыркнул Сириус, натягивая один из свитеров Ремуса. Он был огромным и висел на нем, но ему это нравилось. — Куда мы вообще собираемся? — Созерцать звезды! — Ремус улыбнулся, поворачиваясь к двери, но Сириус застыл, его ноги приросли к месту, сердце упало. Ремус повернулся, и ухмылка исчезла с его лица. — Сириус? Сириус открыл было рот, чтобы заговорить, но из него вырвался только вздох. Он чувствовал, как краска сходит с его лица. — Сириус, — повторил Ремус, делая шаг вперед. — Ты в порядке? Сириус моргнул и выдавил из себя несколько слов. — Я в порядке. — Ооокей, — медленно протянул Ремус. — Тогда пошли. Он потянулся к руке Сириуса, но тот отдернул ее. Нет, черт возьми, нет. — Нет. — Я… нет? — Ремус неловко стоял, все еще вытянув руку, повисшую в воздухе. Сириус, убирайся, пока ты не сказал какую-нибудь глупость, просто… Сириус развернулся на каблуках и прошагал в спальню, захлопнув за собой дверь. — Сириус? — Раздался тихий стук в дверь, и он занял руки художественными принадлежностями, когда вошел Ремус. — Сириус? Ты в порядке? — Да, — он натянуто улыбнулся. — Но я вспомнил, что у меня есть дела, так что… Отложим созерцание звезд. Ремус нахмурился. — Есть что-то, чего ты мне не договариваешь. Сириус сухо сглотнул, протирая глаза. — Нет. Он солгал. Ремус закрыл за собой дверь. Он откинулся на нее и просто стоял так, пока Сириус возился со своим ящиком для рисования. Сириус нетерпеливо фыркнул. — Ремус… — Что происходит? — Ремус склонил голову набок — не с жалостью, не с насмешкой. Просто с любопытством. Заботливо. — Честно, ничего, — слабо ответил Сириус, чувствуя, как тонкая внутренняя нить истончается. Что-то в Ремусе, его теплый, податливый мед, просто вытягивало из Сириуса все, вытягивало его страхи, его секреты и все скрытые части его личности, купая их в свете. — Поговори со мной, — мягко подтолкнул Ремус, и Сириус вздрогнул, как будто он мог видеть, как струна закручивается, истончается, разрывается, а затем лопается. — Сириус… — Я боюсь звезд, — выпалил он, избегая взгляда Ремуса. Слова вырвались сами собой. — Я боюсь звезд, потому что это было фишкой моей семьи. И каждый раз, когда я смотрю вверх, я думаю о них, и это чертовски страшно. Ремус с мгновение помолчал. — Прости. Сириус махнул рукой. — Я не хочу извинений, я… — Все равно пойдем со мной, — Ремус шагнул вперед. — Хорошо? Пойдем со мной. Я… я хочу провести эту ночь с тобой, и… просто не поднимай глаз, окей? Но пойдем со мной. Если хочешь. Сириус поднял голову, чтобы посмотреть на Ремуса. — Только если ты этого захочешь, — медленно сказал он, и Сириус кивнул, а затем, несмотря на колотящееся сердце и дрожь в висках, улыбнулся. — Ремус, чертовски холодно, — засмеялся Сириус. Дыхание превращалось в легкий туман перед ним, и он мог видеть фигуру Ремуса, смеющегося в ответ, в темноте тропинки. Двое расстелили свои одеяла — они уложили велосипеды, с одеялами и кофе в рюкзаках (тот же рюкзак, который пару лет назад был полон супа) — и повалились на землю, смеясь над хрустом веток под их шаркающими телами. Они поместили плеер между собой, по одному наушнику на каждого. Было холодно, но с одеялом под ними и одеялом сверху, и Ремусом рядом с ним, Сириусу было, несомненно, тепло. Он прижался ближе к Ремусу, обвивая его своим телом, как плющ, обвивая и окутывая, прочно вживляя их обоих в почву под ним. Небо было темно-синим, цвета индиго, но каждый раз, когда он поднимал глаза, чтобы посмотреть, возвращалась мысль о его матери — его уже очень мертвой матери — поэтому вместо этого он наблюдал за Ремусом, чьи глаза мерцали и сканировали ночное небо над головой. Было легко отогнать мысли о своей семье в течение дня, или когда у него были Ремус, Джеймс и Лили, со всем их смехом и неизменной привязанностью. Но когда он поднимал глаза и видел, как много там звезд и как все они смотрят на него сверху вниз, у него волосы вставали дыбом. — Ригель. Бетельгейзе. Канопус. Альтаир, — промурлыкал Ремус, и Сириус с любопытством посмотрел на него. — Антарас. Денеб. Капелла. Альнилам. Альнитак. — Что ты делаешь? — пробормотал Сириус, и Ремус склонил голову набок. — Я называю звезды, которых нет в вашей семье, — просто сказал он с легкой улыбкой и отвернулся. — Альбирео. Алькор. Регулус. Он снова посмотрел на Сириуса. — Сириус. Сириус почувствовал, как у него перехватило дыхание, когда всепоглощающая волна любви прокатилась по его телу, бездыханная, беспощадная. Он с недоверием смотрел на человека перед собой, человека, ради которого он был готов на все, и думал, что никогда не испытывал такого чистого, настоящего, искреннего и реального чувства. — Боже, я люблю тебя, — выдохнул Сириус, целуя Ремуса, желая, чтобы он мог поглотить его целиком и никогда не отпускать, носить его с собой, в своем сердце, всегда. — Ты… ты, блять, выучил эти звезды для меня? Ремус застенчиво улыбнулся, поднося руку к лицу Сириуса. Он лениво провел мозолистым большим пальцем по его скулам. — Конечно, я их выучил. Я не знал, когда они мне понадобятся, но… думаю, теперь знаю. Сириус смутно заметил, как из его глаза скатилась слеза. Это была любовь — это было то, что он искал всю свою жизнь, цепляясь за темноту, пытаясь разобраться в дыму. Плеер переключился. Заиграла Space Song. — Je t’aime de toute mon âme. — Я люблю тебя всей своей душой. Нет. Он не искал ее — она у него уже была. Ремус был частью его, всегда был. Он был нитью, которая связывала его, и ножницами, которые распутывали; он был его кожей и губами, каждым волокном, клеткой и нервным окончанием, сеткой ощущений, всем этим, сплетающимся и живущим с такой ослепительной силой; он был светом свечи, при которой Сириус читал; он был дождем на его лице; он был ветром; он был его бьющимся сердцем, его точками пульса, кровью в его венах. Он был его сознанием, его голосом, его разумом. — Vous êtes tout dans ma vie… — Ты — все в моей жизни. Он наклонился, запечатлев поцелуй на лбу Ремуса. — T’es, — он поцеловал его веки, которые трепетали во сне и моргали при дневном свете. — Tout, — он поцеловал его в нос, который Ремус бессознательно потирал, когда был в замешательстве или работал над проблемой, и морщил его, когда злился. — Pour, — он поцеловал его в щеки, бледную поверхность луны, пронизанную шрамами, которые мерцали и изгибались, как грубо скрученная золотая проволока. — Moi, — он поцеловал его в губы. Весь его мир, где Ремус шептал по-валлийски слова любви, где Ремус исцелил его и сшил обратно. Ты для меня — все.

It was late at night, You held on tight.

— Сириус, — прошептал Ремус, широко раскрыв глаза и соприкоснувшись губами. — Nid wyf erioed wedi caru unrhyw un fel hyn. Я никогда никого так не любил.

From an empty seat, A flash of light.

Они лежали там — их лица так близко, соприкасающиеся, неподвижные, с закрытыми глазами, руки на скулах другого. Весь остальной неважный мир безнадежно закрыт — только они вдвоем, в центре, настоящие, влюбленные.

It will take a while To make you smile. Somewhere in these eyes, I'm on your side.

Ремус указал на что-то в небе. — Как ты думаешь, ты сможешь посмотреть? Сириус осторожно закрыл глаза. — Я не знаю, — честно ответил он.

You wide-eyed girls, You get it right.

— Как насчет только этого кусочка, на данный момент? — пробормотал Ремус. — Забудь об остальном. Видишь это? Сириус проследил за его пальцем, где горел яркий огонек.

Fall back into place, Fall back into place.

— Это Венера. — Вау, — выдохнул Сириус. — А это? — Он передвинул руку чуть дальше — они действительно могли видеть мир с этой вершины холма, такой высокой и висящей над Лондоном, далеко от города. — Я чувствую, что мог бы сдвинуть мир одним пальцем, — усмехнулся Сириус, все еще следя за движущейся рукой Ремуса, пока она не остановилась на одной звезде, яркой звезде. Осенняя звезда, самая яркая на небе. — Это Сириус, — улыбнулся Сириус, чувствуя, как Ремус сжимает его руку под одеялом. — Да, — пробормотал Ремус. — Самая красивая во всем ночном небе. Dw’in dy garu di yn fwy na bywyd ei hun, Sirius. — Я люблю тебя больше самой жизни, Сириус.

Tender is the night, For a broken heart.

Сириус замурлыкал, уткнувшись лицом в изгиб ключицы Ремуса, вдыхая его запах, его абсолютную, решительную ремусовость и аромат корицы. И запах сигарет.

Who will dry your eyes, When it falls apart? What makes this fragile world go round? Were you ever lost? Was she ever found?

— Rwy'n credu mai chi yw'r peth harddaf yn y byd a byddaf yn rhoi popeth i chi, fy nghariad. — Я думаю, что ты самое прекрасное существо в мире, и я отдам тебе все, любовь моя.

Somewhere in these eyes. Fall back into place.

— Je t’aime, je t’aime, je t’aime, — пробормотал Сириус. Ни больше, ни меньше. Вселенная простиралась вверху, и все же здесь лежало все, вся истина, и жизнь, и любовь, и смерть, вращающаяся бездыханность и бесконечная траектория звезды, сверкающий след света, обернутый вокруг их форм. Все встает на свои места. Сириус протянул руку через океан, и там был Ремус, сжимающий его руки необъяснимо уверенно, вращающийся, ласковый и бесконечно нежный. Одна-единственная царапина на поверхности, и вот уже другая лежит внутри каждого из них. Тесно прижатые друг к другу, два тела кувыркались вместе, преодолевая пропасти, постоянно встречаясь посередине. Все встает на свои места. В каждой жизни, в каждой вселенной они находили друг друга — души, наконец, обретали покой, лунный и звездный свет лились из их протянутых рук, встреча двух тектонических плит, двух наэлектризованных источников жизни. Никогда одно без другого. Единение, искупление, любовь. Просто любовь, чистая, сложная и настоящая, гнездящаяся в их костях, сухожилиях и обожженных солнцем висках, исцеляющая каждую рану и мерцающая в каждом шраме. Никогда одно без другого. Все встает на свои места. — Выходи за меня, — прошептал Ремус в темноту. Сириус почувствовал, как его рот приоткрылся. — Ч-что? — Ты слышал меня, — Ремус повернул голову. — Выходи за меня замуж. Это ты. Всегда ты. Я не мог бы сказать тебе, как сильно я люблю тебя, потому что слова еще не придуманы. Ты живешь в моих костях, Ремус Люпин. T’es tout pour moi. Все встает на свои места. — Господи, Сириус, ответь мне, — выдохнул Ремус, заливаясь смехом. «Да» казалось слишком простым словом, но слова на самом деле были не нужны, не так ли? Не тогда, когда две души были так необъяснимо переплетены. — Конечно, я, блять, выйду за тебя. Все встает на свои места.

-----------

Сквозь большие окна в косых лучах солнечного света, проникающих в квартиру над Ileaud et Etoiles, мягко парит вселенная пылинок. На каминной полке возвышается фотография двух мужчин на июньской свадьбе — оба смеются так сильно, что не могут позировать совершенно. Они не нанимали фотографа, нет — фотографии были сделаны пленочной камерой, парнем с копной черных волос и в очках с толстыми стеклами и девушкой с глазами зеленее травы и ореолом рыжих волос, как это делал их лучший друг последние два десятилетия. Мужчина с мириадами шрамов с обожанием улыбается смеющемуся мужчине рядом с ним, кудрявые черные волосы которого первый убирает с его лица мозолистой рукой. Альбом Ziggy Stardust лежит рядом с фотографией, и когда из магазина внизу мягко доносится визг ребенка, его родителей и крестных, бледно-зеленая ваза кинцуги наблюдает за тихой квартирой в этот солнечный день.

КОНЕЦ