Рассветный прах

      Странное чувство. Эш такого ещё не испытывал, определённо. Жжется. Но не больно. Хотя... нет, всё же больно. Даже пулю ловить не так больно, как это.       Эш сидел в библиотеке и гадал, есть ли на свете ещё одно подобное место — такое, где он был бы настолько расслаблен и умиротворён как тут. Должно быть нет. Но сейчас парню неспокойно даже здесь. Он очень старался унять мысли, но они никак не хотели прекращать доставать его. Всё терзали воспалённый мозг изо всех сил. Сновали туда-сюда. Вечный механизм с шестерёнками — мозг Эша. Он не отдыхает, даже когда отдыхает само тело. Отдельный от остального Эша двигатель. Не понятно только, где он берет столько топлива.       Да, библиотека — самое любимое место парня. Это правда так. Было. До недавнего времени. А теперь всё по-другому. Потому что появился он. Тот самый он, который по канону должен был изменить Эша и спасти от всех бед. Это если Эш — главный герой произведения. Ну, отчасти это так, ведь для себя он точно главный герой. Но Эша не надо спасать. Сам как-нибудь справится. И всегда справлялся. Именно Эшу приходилось всё время спасать того самого “его”. А он и не против. Хотя, конечно, было бы лучше, если бы его не приходилось так много спасать. Это выматывает. Почему он просто не может быть рядом? Просто. Да уж, ну ты и загнул, Эш Линкс. Когда твоя жизнь была простой, скажи-ка на милость? Может, когда родная мать бросила тебя одного чуть ли не младенцем? Или когда тот долбаный тренер впервые показал тебе, восьмилетнему мальчишке, что значит по-настоящему ненавидеть человека? Ненавидеть так, что пристрелить. За то, что он сотворил с маленьким тобой.       Было просто, когда любимый папочка вышвырнул тебя из дома к чёртовой матери из-за каких-то нелепых слухов? Когда тебя подобрал Дино, и ты сначала понадеялся на спасение, а потом понял, что так жестоко ещё никогда не ошибался — было просто? Когда он и все его друзья-коллеги-клиенты по очереди трахали тебя до потери сознания? Как шлюху. И кончали, и кончали, и кончали... Словно в гребаный мусорный бак. Мусор. Помойка. Чувствовать себя отбросом — просто?       Или может было просто взять на себя правление огромной толпой нью-йоркских беспризорников? Тех, кто не знает пощады, тех, у кого кодекс чести помещается в одно простое “выживает сильнейший”. Потому что так они привыкли жить. Так работает улица. Однако стоит отдать должное самому себе: он смог вложить в своих ребят хоть немного благородства. Провонявшего насквозь выхлопным дымом, сыростью и порохом, кровью, потом и дешёвым пивом — но благородства. Ибо даже у таких людей должны быть свои устои. Правила. Нормы.       Да, пожалуй, за это Эш был себе благодарен. Стоило немалых усилий втолковать банде о том, как правильно вести дела, чтобы не распаляться и не растрачивать за зря весь потенциал. И ему удалось.       И всё же это было совсем непросто. Вся его жизнь была полным антонимом слова “просто”. Если бы можно было описать как-то свою судьбу одним словом, без всяких деталей и изощрений, Эш бы сказал очень коротко и лаконично: “Пиздец”. Это очень ёмкое слово вмещало в себя весь концентрат дерьмовости жизни человека по имени Эш. Аслан, если быть точнее, но об этом знать кому попало вовсе не нужно. Эшу мало что принадлежало в этой жизни, и уж хотя бы имя он имел права держать только при себе.       Просто. Нет, пожалуй, у него всё-таки было своё “просто”. И как бы одно ни было противоречиво само по себе, и чтобы с этим “просто” ни происходило, оно всё равно оставалось таковым. Пристанище спокойствия. Маленький персональный рай Эша. Хотя сейчас уже скорее утопия. Эйджи. Вот его “просто”. Эйджи. Эй-джи. Как две буквы английского алфавита. A-G. Всего две буковки, а столько всего в них... невероятного.       Эш смотрит на свои руки. В длинных пальцах путается конверт. Письмо. Настоящее. Эш никогда не получал писем. Ну, таких, личных и... с добрыми намерениями. Он ещё не читал, но точно знал — с добрыми. Иначе быть просто не может. Это же Эйджи. Его милый, сентиментальный, добродушный Эйджи. Маленькое японское чудо. Его личная страна восходящего солнца. Наверное, если бы на небе погасло Солнце, планета бы всё равно продолжала освещаться. Потому что есть Эйджи. Он осветит собой всех и вся. Да, он подарит всем свет, но потом обязательно вернётся к Эшу. Ибо нельзя позволить миру забрать его солнце. Все эти размышления о свете словно проникали из письма. Прямо в кожу на ладони. Кольцевались по узорам на кончиках пальцев и оседали точно в центре колечка на подушечке. Стало теплее. Кажется, даже физически. Интересно, сколько он уже так сидит? По ощущениям миллиард столетий. А по часам на руке — всего несколько минут. Забавно. Эш не заметил, как оказался на улице. У входа в здание библиотеки, на каменной лавочке. Кто принёс ему письмо и что он ответил на это? Эша уже ничего не заботит. В его голове словно больше нет мыслей. Они разом все испарились. Хотя... нет, вот они, мысли. Кучкуются, комкаются и толпотворятся. А потом раскручиваются по спирали, вращаются вокруг центра — главной и единственно важной мысли. Эй-джи. Ei-ji. И письмо, конечно же письмо, скорее письмо! Читать, читать! Он вскрыл осторожно. Руки совсем не дрожали, но лучше бы дрожали. Для полного погружения в момент. Ну ничего, это всё ерунда. Первым, что попалось на глаза в конверте был... билет. Билет в рай. Прямиком в самый центр рая. Его шанс на утопию, воплощённую в реальности. Хотя на деле это был просто билет на самолёт до Токио. Просто. Вот и ещё одно “просто”. Не так уж всё и плохо, а, Эш?       Отойдя немного от первого смятения, он принялся за само письмо. Почерк витиеватый, приятно читать, хоть местами немного непонятно. Но это остальным было бы непонятно. А ему, конечно же, понятно всё. И, господь всемогущий, почему понятно только сейчас? Почему Эшу, такому умному, начитанному и проницательному, потребовалось столько времени, чтобы стало понятно? Почему чтобы понять он должен был воочию увидеть всё это на бумаге, эту простую истину, которую Эйджи столько раз вдалбливал в его дурную голову: Эш нужен. Эш важен. Эш любим. Эйджи говорил это ему в лицо. Говорил ему в губы, в глаза, в ресницы. Он говорил это прямо ему в сердце. Но только сейчас до парня дошло. Отправитель наконец достиг своей цели — адресат получил его письмо. Обработал слова своим гениальным умом. Эш понял. Эйджи и правда хотел его защитить. Его! Эша, который так привык сам всех спасать и защищать. Эша, на которого все надеются, полагаются, приказы которого беспрекословно выполняют. Эша, которому подчиняются и делают то, что он считает правильным. Ведь Эш всегда всё решает. Всё и за всех. А за Эша? Кто решает за Эша? Раньше люди любили за него всё решать. Особенно Гольцине. Старый ублюдок, должно быть, возбуждался от одной только мысли, что держит под контролем свою ручную зверушку. Свой проект.       Раньше Эш был проектом. Схематически нарисован на кальке и собран в робота. Универсальный робот шлюха-сын-дипломат-солдат. Очень удобный робот. Но почему-то — и никто не понял почему, особенно не понял сам Эш, — робот вдруг вышел из строя. Программа сбилась. Девиантный робот получится, недоработанный. У робота появилась воля. Жажда свободы. Звериная. Так родился тот самый Эш, гроза нью-йоркского нижнего мира. Эш. Ash. Прах. Самый живой прах из всех. Пепел. Скуривший сам себя пепел. Залитый рассветом своего настоящего имени. Рассветом, разожженным солнцем по имени Эйджи. Да, так это и было. И Эйджи был тем, кто хотел защитить рассветный пепел. Пыль, по сути. Такую смахнёшь со старой книги тряпкой и не заметишь. Так многие и делали с Эшем. Но не Эйджи. Нет, только не Эйджи. Он увидел — один он, среди всего мира — что в пеплище что-то есть. В этой куче праха и пыли, и... мусора. Оно блеснуло, отразившись от лучей этого солнца-Эйджи. Это был изумруд. Насыщенно зелёный, притягательно-манящий, но очень грубо огранённый. Словно за огранку брались слишком много мастеров. И получилось что-то уродливо обтёсанное, местами даже обкусанное. И всё же это был изумруд. И Эйджи взял его. Присвоил себе полностью. Бережно хранил в своём тёплом сиянии. И это было блаженство. Тепло, живое тепло человека из другого мира. С другой планеты, из совершенно параллельной вселенной. Вне вселенной. Эшу так не хотелось, чтобы Эйджи был хоть как-то причастен к его собственному гнилому затхлому мирку бездушных душ. Нет, Эйджи достоин большего, намного большего. Его Эйджи. Его чудесный, удивительный Эйджи. Невозможно, это просто невозможно терпеть. Сил больше нет. Если Эйджи позволит Эшу быть с ним, он не отойдёт от этого человека-солнца ни на шаг. Никогда. Позволит ли?       И Эш побежал.       Эш бежал в этой жизни очень много куда и по очень многим причинам. Он бежал от плохих людей. Бежал от боли и страха. От страдания. От смерти — не своей, конечно же, свою смерть он всегда был готов встретить с распростертыми объятиями, — бежал от смерти других, сотворенной собственными руками. Однако по большей части Эш всегда бежал от самого себя. Потому что хуже, чем он, нет ничего на свете. От такого следует убегать без оглядки. Вот он и бежал. Но не Эйджи. Эйджи никогда не бежал от Эша. Эйджи никогда не боялся и не презирал Эша. Никогда. Поэтому сейчас он наконец-то бежал не “от”. Он бежал “к”. К его маленькому персональному раю. К его тёплому восходящему солнцу, освещающему его прах. Потому что Эш имел на это право. Эйджи дал ему это право. Надежду. Свет.       Эйджи дал это право, сам того не ведая. И пока Эш бежал по холодному, серому, пронзающему насквозь ветру, в руке теплилась надежда, заключённая в одной простой фразе, написанной витиеватым, мягким и немного неразборчивым почерком:

“Моя душа навсегда с тобой”