Неверные

После приятного вечера в «Сахарной хижине» мы возвращаемся в Хилтон, весело забив своими нетрезвыми телами кожаное нутро его мощного Вольво. Джон перебрасывается с Рэтти возмутительно дурацкими шутками и непоседливым мальчишкой прыгает, ерзает на переднем сиденье, никак не желая угомониться после своих безудержных танцев и мешая ему вести. А я завороженно смотрю с заднего сиденья, как расплывается перед моим пьяным взором его рыжий пушистый затылок. И ты решил воздержаться сегодня от продолжения вечера с одной из этих очаровательных немецких фройляйн? Ну да, да, — завтра одним рейсом прибывают наши жены с детьми, необходимо быть в строю и успеть стряхнуть с себя остаточный флер стыда и порока, притворившись хорошими мальчиками… Не хочу, не хочу! Одним богам известно, как же я не хочу её видеть сейчас! Но никогда не умел отказать. Знаю, что все равно когда-то придется завести этот ужасный разговор, ну, сколько еще это может продолжаться? И все-таки, страшно представить, что тогда будет… Нет, никогда, никогда я не смогу этого сделать! Интересно, Дики, у тебя так же, или ты, в отличие от меня, все еще… любишь? Маячок Белиши ярко светит мне в глаза, чтобы я не отключился, нахрен, по дороге, и благополучно добрался сегодня до постели. Только можно не так маячить и орать, в самом деле, Джон… Мне вдруг свирепо хочется схватить его за волосы и остановить это назойливое мельтешение. Хватит вести себя, как Фредди! Ну, пожалуйста… — взмолился я про себя. Знаешь, когда ты трезв и немногословен, ты мне более приятен. Ты еще помнишь, что мы взяли тебя в основном за это? Скривившись от накатившей тошноты, я молча отворачиваюсь, прильнув лбом к холодному стеклу, и все-таки отключаюсь. Кристалл рядом деликатно тормошит меня, сообщая, что мы на месте. Я не помню, как в полусне добираюсь до лифта. Джон, вместе с парнями, которые схватили себе по изнывающей возле отеля девчонке, смешливо машет мне на прощанье и поднимается на другом, я зачем-то упрямо жду этот, кажется, сломанный. Но околачивающиеся в вестибюле молодые люди обоего пола с горящими глазами живо придают мне ускорения, и я решаю попытаться преодолеть лестницу. На это уходят все мои оставшиеся силы, и, ввалившись в номер, я ничком падаю на кровать. После пары часов забытья меня будит больная голова и дикая жажда. Я снова пытаюсь уснуть, но сон никак не желал приходить, и меня, раздраженного и разбитого, подкинуло с кровати. Чертово похмелье! Кое-как собрал себя по частям, выпил аспирин и наведался в душ, но, конечно же, снова забыл побриться. Разбитной, развеселый Мюнхен расхолаживает — местным девушкам я нравлюсь и с недельной щетиной. Несколько посвежевший и приободренный, я облачился в майку, шорты, и уселся перед телевизором. Кто-то тихонько поскребся в дверь, без особой, впрочем, надежды. Что ж, все равно ближайшие пару часов не уснуть. — Не спишь? — Собирался. Что ты хочешь, Дики? — Я посмотрю с тобой телек? — мягким, усталым голосом тараторит Джон, одетый в просторную яркую пижаму с дурацким мультяшным рисунком, в которой он безнадежно тонет, смотрит даже не на меня, а за спину, где по-немецки бормочет экран. — Что, и тебе не спится, старина? — Ага. — Вот у кого жизнь… — не сумев скрыть зависти, тоскливо озвучиваю я затопившие меня недостойные мысли, потягивая ледяное пиво и бездумно таращась в экран на молодую Валентин в какой-то драме Фассбиндера. В который раз уже натыкаюсь на ночной киносеанс с ней. У них что, больше прославленных актрис нет с большой грудью, чтоб по ночам крутить, с долей раздражения думаю я и переключаю канал на спортивный. Джон не против — молча поднимает вверх большой палец и отмечает глотком из своей бутылки. Эффектная блондинка, красивая, сочная, спору нет. Но сейчас — видеть ее не могу. В его жизни ее стало больше, чем нас всех, вместе взятых… — Ммм? Ты про этих? — он неопределенно кивает в сторону. — Ну, да. Засранцы, скажи? — А. Я имел ввиду наших техников. — Оу. — А ты кого? А, этих. Мы переглядываемся и глупо ржем, имея ввиду всех сразу. И беззаботных Роджера с Фредди, которых совершенно точно сегодня ночью нет в отеле, и которых сегодня не волнует личная жизнь за тысячи километров от дома. И Рэтти с Кристаллом, у которых, наверняка, в самом разгаре неистовая ночь свободной любви. «С девушками. В разных номерах», — зачем-то вворачивает с пошлым хихиканьем Джон, будто я всерьез мог подумать, что Рэтти и Кристалл — по мальчикам. — Спа-а-а, — широко зевает он, оборвав смех, встает и, пошатываясь, направляется к моей кровати. — Я пошел. — Дики, ты ничего… — Нет. Сил нет, прости. — …не перепутал? — заканчиваю я, любуясь, как он роняет себя в этой мальчишеской, папугайской пижаме на мою постель, а тапочки — с громким стуком, от которого взрываются мои сверхчувствительные сейчас виски — на пол. — С ног валюсь. — Позевывает Дики, блаженно вытягиваясь во весь рост на постели. — Я и сюда-то еле дотащился. Но одному сегодня… — он безнадежно махнул рукой. — Еще хуже. — Может, тебе стоило сегодня хотя бы одну дискотеку пропустить? — Нет. — Хотя бы одну рюмку? — Нет. — Иди ты… — Мне позарез нужно было забыться. И будь добр, выключи. Голова раскалывается. Надо же, почти приказ. Хоть и учтивый. Уже не чувствуя себя хозяином собственного номера, выключаю все и, пребывая в некоторой растерянности, забираюсь в постель с другой стороны. В состоянии стресса Джон бывает и таким — совсем чудным и оборзевшим любителем покомандовать. Но возражать ему сейчас нет сил уже у меня, и я быстро перестаю обращать внимание на его тихое посапывание, и забываюсь сном. Просыпаюсь среди ночи от того, что чья-то тонкая, но тяжелая горячая рука давит мне на живот. Дама? Откуда здесь взялась… Как я мог, завтра же Крисси… Ах, да-да, с трудом вспоминаю — я же сегодня кое-кого нахального приютил. Дики спит на животе, раскидав длинные ноги в стороны, закопавшись с головой в одеяло и закинув левую руку поперек меня, голова повернута в другую сторону — пушистый маячок щекочет мое плечо, а поджарое бедро прильнуло к моему бедру. Да что ж ты такой горячий… Даже сквозь пижаму жаркая тактильность чужого тела слишком ощутима, заставляя мой член приподняться. Нет, дорогой, прости, это не для тебя… «Секс, мне нужен секс… нужна женщина», — с тоской думаю я, привыкший в этом проклятом Мюнхене к регулярному блуду почти каждую ночь. Я скидываю с себя одеяло и осторожно отодвигаюсь, выворачиваюсь из захвата. Джон просыпается от того, что я, перестаравшись и порядком пошумев, чуть не сваливаюсь с кровати. — Ты чего? — хрипло сипит он, приподнявшись и вглядываясь в мой недовольный растрепанный вид. — Ничего. Спи. Только отодвинься на свою половину, ты меня совсем вытеснил. Но, видимо окончательно проснувшись, он садится на кровати по-турецки, выуживает из кармана пижамы пачку сигарет и закуривает, глядя на меня, откинувшегося на подушки на безопасном от него расстоянии. — О, нет, ты серьезно? — морщусь я и разгоняю рукой серое облако. — Дыми, пожалуйста, на балконе. — Я все уже, все, — Джон покладисто топчет сигарету в пепельнице, пододвигается ближе и склоняется надо мной, обхватив мое лицо вместе с кудрями сильными прокуренными мозолистыми ладонями. — Иди-ка сюда. Господи, да что с ним такое? — С ума сошел? — охрипшим голосом ужасаюсь я, рефлекторно дергаюсь от его прыти и ощутимо прикладываюсь затылком о спинку кровати. — Давай, давай, — слышу ироничное, в тусклом лунном свете незадернутых воздушных занавесок вижу его улыбающееся хитрое, чертовски обаятельное лицо надо мной, и невольно улыбаюсь в ответ. — Перестань. Не драматизируй. Не перед кем. Его чуть подрагивающие пальцы с нажимом почесывают кожу головы, растрепывая локоны, а подушечки больших поглаживают мои брови, скулы, небритые щеки, в подробностях изучая в темноте мое лицо, и один из них, съехав, касается нижней губы, воспользовавшись тем, что я от удивления приоткрыл рот. Ах ты, паскудник! Его добродушие и расположение столь заразительны, что в пах неожиданно сильно бьет пропитанное адреналином желание совершить самую невероятную дичь из возможных прямо сейчас — перед приездом Крисси. Да пошло оно все! Мне жизненно нужен этот последний глоток воздуха… Почуяв мое согласие и безрассудство, Джон приятно и тяжело придавливает меня к кровати, и я, дернувшись под ним, сам рвусь целоваться, забив на то, что это губы мужчины. Какая разница, в сущности, когда этот мужчина — одна незаменимая, бесценная четвертая ваших общих «брачных уз»? Какая разница, когда тебя вот так пылко хотят, источая недюжинную уверенность в происходящем за вас обоих? Какая разница, если Роджер и Фредди уже не по разу приложились к моим губам, и я давно смирился с выражением их избытка чувств? Остался только один член Семьи, не лезущий ко мне с лобызаниями даже в самом пьяном состоянии… Улыбчивые, сейчас очень отзывчивые, милые губы. Способные в минуты сильного нервного напряжения исторгнуть из себя лаконичное, но едкое дерьмо, нередко пригвождающее свинцовым смыслом и абсолютной неожиданностью любого из нас троих. Джон способен преподносить сюрпризы, пора бы мне к этому привыкнуть. Пожалуй, лучше ему сейчас не перечить — посмеиваюсь я про себя и блаженно растворяюсь в его настойчивых ласках опытного любовника. Джон оказывается хоть и напористо решительным, но неожиданно чутким и нежным, ни на секунду не оставляя в покое мое лицо. Сейчас он куда более ласков и открыт, чем обычно ведет себя со мной, и я эмпатично отзываюсь — мои руки тянутся изучать его, как чрезвычайно редкий дар, ведь в обычной жизни он от меня ускользает, своенравно, уперто предпочитая «подзаряжаться» от Фредди и Роджера, и чаще находясь подле них. Я не склонен обижаться на это (разве только немножко), но сейчас ловлю момент и отыгрываюсь на нем за всю причитающуюся мне тактильность и внимание. Его теплая фланелевая рубашка от пижамы задирается наверх, обнажая почти субтильное, но поджарое, тренированное фарфоровое тело, растерявшее весь курортный загар Лос-Анджелеса в этих мюнхенских холодах. Сладкий мальчик. Всегда был таким. Ах, прости, мужчина… Кажется, я сказал это вслух, потому что Джон то ли хихикнул, то ли хрюкнул, через голову стаскивая рубашку. Я так и не понял, что он об этом думает. Он неразговорчив, зато его руки кричат громче всяких слов. Он седлает меня, и сильные мускулистые ноги крепко сжимают мои бедра. Он весь дрожит, когда я ладонями ласкаю, оглаживаю его горячую кожу, — от волнения ли, возбуждения, безудержных танцев или выпитого за вечер… Каждая клеточка пугливо отзывается на мои прикосновения, словно в моих руках заключены живые огненные пульсары, жалящие его чувствительное обнаженное тело. И мне начинает невероятно нравиться его испытывать, жаля до сладостного фриссона длинную молочную, в веснушках, шею, тонкие рельефные плечи, покрытую рыжеватыми курчавыми волосками грудь, напрягшиеся розовые соски, незагорелый, с россыпью родинок, плоский живот, и… Так ты это всерьез… хочешь меня! Джон, в отличие от меня, гладко выбрит, и моя щетина царапает его нежный подбородок, пока он с львиной прытью терзает мою шею. Он скользит ниже, задирая футболку, с упоением пробуя меня на вкус, впивается в соски, лижет и кусает живот, так что я беспомощно извиваюсь, вздрагиваю под ним от слишком сильных ощущений, и сам не понимаю, чего мне больше хочется — вывернуться и сбежать, или подставиться еще сильнее. Наконец, Джон добирается до кромки шорт, и я с облегчением выдыхаю, уверенный, что уж дальше-то он точно не зайдет. Моя благопристойность, кажется, все ещё жива, и смотреть на него в этот момент невыносимо — я закрываю руками пылающее лицо, не желая видеть, как не женщина, а наш Дики обнаруживает мое нешуточное возбуждение. Может, он наконец испугается своей выходки, протрезвеет, угомонится, и все тут же закончится? Но через секунду я костерю свою проклятую наивность, потому что он все с той же железобетонной решительностью стаскивает с меня шорты и смачно берет в рот мой полыхающий огнем член, выбивая жалобный протестующий стон… а затем и череду прерывистых стонов порочного наслаждения. Джон поглаживает мои беспокойные бока и бедра, будто успокаивая, но его прикосновения делают только хуже, жаля раскаленными пульсарами теперь меня; мои пальцы что-то ищут, бестолково цепляясь за его плечи и воздушный одуванчик волос. Я весь дрожу, и тогда он до боли стискивает пальцами мои ляжки, и разрешает вцепиться ему в волосы, и я немного успокаиваюсь в его знающих, что делают, объятиях. Мне даже хочется взглянуть на волну горячих губ, дерзко разгуливающих по стволу моего члена, но я еще не настолько оборзел. Или настолько? Внезапно я перестал маяться дурью и отнял ладони от лица. Джон устроился, сидя на пятках между моих ног, и действительно красиво, с четким ритмом, увлеченно меня ублажал, тяжело дыша и пытливо запутываясь носом в паховых волосках. А потом он, очевидно, удивившись тому, что я затаился, поднял голову и посмотрел на меня — очень томно и голодно, чуть нахмурив брови, и я не смог отвести взгляда. Не отвел, даже когда он, причмокнув и тыльной стороной ладони вытерев влажный рот, взялся за завязки своих сползающих пижамных штанов. Я помог ему спустить их с бедер и не сдержался, привлек к себе его гибкое, жадное до мужских ласк тело, пахнущее ароматным мылом, сладким потом и горьким табаком. Почему я раньше не замечал его? Приподнимаюсь, крепко обняв его за талию, и с трудом подминаю под себя, чувствуя некоторое своевольное сопротивление — Джону все еще хочется оставаться сверху и вытворять со мной всю эту магию соблазнения. Но после сдается и сладко стонет подо мной, когда я голодно и жадно потираюсь об его промежность, не уверенный в том, что с этим безумием делать дальше. — Хорошо, хорошо… — шепчет он, точно так же тяжело дыша и потираясь горячим вспотевшим задом об мой член. — Сделай это. — Уверен? — Да. Когда Джон в чем-либо уверен, переспрашивать не требуется. Он всегда точно знает, чего он хочет. — Найди только… ну, ты знаешь. — Да-да. Он мужественно и шумно выдыхает, когда я, старательно смазав член, беру его, убеждая себя не торопиться. Но он слишком узкий, а я — слишком разгоряченный. — Не уверен, что так же силен в ритме… — пытаюсь пошутить, чтобы не кончить тут же от сдавливающего член плена его подкаченной спортивной попки. — Я не сделал больно? — Хорошо… — с сильной вибрирующей дрожью в тихом, шелестящем голосе выдыхает он и запрокидывает голову, обнажая эту невозможную лебединую шею, которая явно напрашивается, чтобы снова к ней припасть и истязать. — Не сдерживай себя. Не надо… Мне хочется, чтобы ему было еще лучше, и я беру в испачканную смазкой руку его член. Большой, влажный, тяжелый, с упругой горячей кожицей и венками, крупной темной головкой, вытянутый в моей ладони толстой крепкой стрелой, кажется, вот-вот готовой выстрелить. Неужели я способен настолько возбуждать мужчину? Поглаживаю, зажимая с разной силой и надрачиваю, наслаждаясь размером, рельефностью и его потрясающей реакцией — восхищением, которого мне так от него не хватает в жизни. Нет, конечно же, я не гей, но это что-то… что-то слишком необычное для моих привыкших к женскому и своему телу, рук. Наравне с возбуждением, мне любопытно, и моя ладонь ныряет ниже, дразня щекоткой и легкими сжиманиями мошонку. — Боже, — выдыхает он и, не церемонясь, мощно, даже немного больно зажимает мою руку с его яйцами и членом в своей, горячей и широкой, примечательной брутальной шерстью, выразительными суставами и яркими венами. — Тебе нравится сила? — Она просто мне нужна. — Отзывается он с каким-то трогательным, надрывным отчаянием, в котором звенит острая тоска по чему-то очень ему недоступному, но много лет беспощадно ломающему изнутри. Если бы ты знал… Хорошо, сейчас узнаешь. Ведь ты за этим здесь, в моей постели. Окончательно расслабившись и съехав с катушек от его слов, я овладеваю им сзади, беспорядочно целуя молочные лопатки, плечи, и сжимая трясущимися пальцами жадно подставленную длинную шею. Наверное, излишне ретиво, но Джон прогнулся подо мной и все стерпел, схватившись за член, и очень скоро кончил с неимоверно волнующим стоном освобождения. Я подождал, пока он перестанет вздрагивать в моих руках. Он сам откинулся на спину, и я упал него, набросившись с поцелуями. Он мокро и охотно целовался со мной, лениво, но ритмично водил по моему болезненно ноющему члену крепкой рукой, и мне этого с лихвой хватило, чтобы, испачкав живот, кончить ему в кулак. — Джонни? — Ммм? — Ты так самозабвенно… ты что, и по мальчикам тоже? Джон, прищурившись, серьезно вгляделся в мое озабоченное лицо. — Наверное. — Буркнул он, сделав последнюю глубокую затяжку. Задавил окурок в пепельнице и отвернулся от меня, окопавшись под одеялом, показывая, что обсуждать это не намерен. Надо же, я и не замечал за ним раньше ничего такого… да оно и понятно, из этого, внешне консервативного парня чаще и слова лишнего о личном не вытянешь. И лишь много после, когда остался один, и какое-то время отстраненно прокручивал в голове случившееся, я понял, почему он долго молчал, прежде чем ответить — наверное, это было слишком тяжело. Ну и хорошо, что он не стал задавать мне тот же вопрос. Потому что я, определенно, совершенно точно — нет. Да это же просто смешно… Я окинул его хрупкий, окуклившийся в белоснежное облако одеяла силуэт и вдруг подумал о Фредди, по отношению к которому хронически не мог понять до конца, что точно я чувствую. Наверное.