Выбери жизнь

В клубе душно и накурено. В воздухе витает сизый дым: запахи фруктово-сладких hqd-шек, сигарет и травы причудливо смешиваются. Здесь можно встретить только один контингент — алкаши и наркоманы разных степеней зависимости и найти абсолютно все — от «шаров» до спидбола, но Бэлла — классическая кислотница, наверное, даже по темпераменту, и, как ни посмотри, катится по социальному лифту снизу вниз, не слыша и не слушая, да и не очень‐то хотя это слушать, что люди кричат ей сверху, как сотни Юэнов Макгрегоров сразу: «Выбери жизнь, Бэлла», ведь самый нижний этаж, как известно, — холодильник морга. Хотя Юэна, она, возможно бы, и послушала. В конце концов, сейчас ей будет очень хорошо, и она бы выбрала жизнь, почему нет? Но всегда стоит уточнять, что ты вкладываешь в понятие «жизнь». Уж точно не работу по восемь часов в офисе, наращивая метры целлюлита, геммороя, взвинченных до предела нервов, бонусом к которым идёт starter pack а-ля «тряпка, половник, зайка и лужайка». Девушка кладет одну из недавно купленных марок под язык, расслабленно откидывается на спинку маленького диванчика и прикрывает мыльно-голубые глаза. Привычная горечь от маленького квадратика «промокашки» расползается по влажности рта тысячью маленьких, мокрых лапок, оседая предвкушением облачно-конфетной сладости где-то внутри. Нужно немного подождать, но по истечении этого времени все пойдет как надо, и Бэлла это знает. Бешено стучащее сердце немного пугает, но через несколько секунд светловолосой до алмазной пизды, ведь подступающая эйфория кислотного трипа, как чья-то ласковая рука гладит её по щеке с такой извращенной любовью и теплом, что невозможно не потянуться ей навстречу, ощущая, как кислота оплавляет своими поцелуями все дендриты и аксоны, потому что постепенно начинает пропирать. Музыка становится сочной волной вкуса жженого сахара по стеклу, и девушка наконец-то выдыхает. Даже обычное дыхание вызывает в ней приступы неконтролируемого счастья, ведь это так пиздато — просто дышать! Сегодня ей хочется уйти в отрыв. Задымленный воздух помещения прорывается графитовыми потоками сквозь все поры на её теле, абстрактные смешки вырываются даже через плотно сжатые губы, улыбка осколком прорезает трогательно алеющие щеки насквозь, а фантомная льющаяся кровь рваными струями согревает шею и грудь, пачкая воротник кипенно-белой футболки лавандовым — прекрасный цвет. Бэлла поспешно мажет ладонью по щеке и смотрит — нет, вроде чисто. Показалось. Зато пальцы, да и вообще, обе её руки сверкали так, будто она макнула их в блёстки. Глотая теперь бесполезный кусочек бумаги, который до этого она беспорядочно катала во рту, блондинка идёт на танцпол и среди горячих тел самозабвенно оттаптывает что-то, что на интуитивном уровне напоминает шаффл, безжалостно стирая жалобно скрипящие подошвы белых кроссовок и чувствуя себя танцором в квадрате. Она довольна собой, хотя ощущение такое, что не она отталкивается от пола, а отталкивает пол от себя. Цветное море из мелодий пронизывает сознание, качает её на своих волнах, захлестывая, окрашивая его в ядовито-слепящие цвета безумия, и Бэлле невыносимо от того, как же все-таки охуенно жить. От неоновой толпы, мыслящей, как единый разум, можно устать, но белокурой это нравится, очень нравится. Ей нравится, как благодаря солнечному ветру она сияет внутренним светом, как сияют люди вокруг, как сияет все. Нравится, как замыкает её разум от LSD и жары ярко-оранжевых битов и бритвенно-острого вкуса веселья. По виску скатывается, щекоча, капелька пота, и девушка утирает её тыльной стороной ладони — душно невероятно. Появляется мысль пойти перехватить чего-нибудь попить, но остановиться она не может. Ноги сами рвутся в пляс, а волосы в полном беспорядке окружают лицо ангельским ореолом, мягко извиваясь золотистыми ломаными линиями. Возможно, в этот момент Кузнецова казалась совершенной самой себе. Чем-то большим, чем просто обдолбавшимся человеком. Яркие огни подсвечивают потусторонними цветами тоненький ободок нежной незабудочной голубизны вокруг пугающе-расширенных зрачков. Кожей чувствуя на себе чей-то пристальный взгляд, она ощущает, что может, наконец, остановиться, что и делает, но изображение, состоящее из мелких точек, продолжает дрожать и пульсировать, как будто она ещё безумствует, погруженная в танец. Из толпы на неё глядит невозможная зелень чьих-то глаз, от которой больно, такая она пронзительная, и Бэлла чувствует ее тенисто-лесной холодок под ложечкой — словно свежий яд смешался с кровью, от которого перехватило дыхание. Казалось бы, всего лишь чей-то взгляд. Но эти глаза… Таких она никогда не видела. Самые чистые и честные глаза среди собранных здесь: не замутненные ни алкоголем, ни веществами, правдивые и обещающие что-то нереальное. Слышится треск разрываемых шаблонов, а конкретнее — что она здесь забыла? Эта девушка — обладательница этих невероятных зеркалец души, огромных, искрящихся, — и что она тут делает, белокурая искренне не понимает. Обнажённые руки под белой футболкой пронизываются тысячью тоненьких иголочек под напряжением, что вшивают в кожу Бэллы мурашки, что она сама — сплошная мурашка, в которую вшивают немножко Бэллы. Замершую Кузнецову толкает со всех сторон крысиный король вдетой людской массы, но Бэлла не замечает этого, как и саму незнакомку, она лишь видит её глаза и не может отвести взгляд, физически не может, захлебываясь этой удивительно-глубокой, трясинно-вязкой зеленью. Изображение поминутно меняется — то оно будто вышло из пиксельного рая и состоит из мелких цветных квадратиков, то оно становится потрясающе, до рези в глазах, четким, до мельчайшей черточки, так, что можно разглядеть не только цвет радужки, но и её волокна, все колбочки и палочки, артериолы и капилляры. Изумительно-зеленые, отливающие прелым мхом с темно-золотистыми островками на радужках, которые можно заметить только если приглядеться. Игра цвета завораживает: от отдающего медовой сладостью шартреза до золотисто-соленого драба. Светловолосой даже кажется, что и пахнуть она должна сыроватой, глинисто-сопревшей листвой — точно как в лесу, — и судорожно втягивает воздух, забывая про синдром Алисы в Стране Чудес, который неизменно вызывает кислота, и про то, что зеленоглазая, на самом деле, достаточно далека. Во всех смыслах. Но она все-таки улавливает тонкий лоскуток букета, что слегка коснулся её, самую малость, вздернутого носа — от незнакомки веет сладким дымом калика и туалетной водой с запахом свежайших химических померанцев. Затем облизывает губы и, спотыкаясь об собственные ноги при попытке сделать шаг, переводит глаза на лицо — миловидное и нежное, которое украшают слои краски под кожей. — Ты как хуманизация Земли, — проговаривает невнятно свои странные ассоциации Кузнецова, когда брюнетка подходит ближе, удивлённо поднимая брови в немом вопросе: «Ты что, ебу дала?» Бэлла понимает, что проебалась, и предпринимает ещё одну попытку. Попытку сделать комплимент её внешности: — Твои глаза, как два взбесившихся папоротника. Заебатые, отвечаю, — и с важным видом поднимает большие пальцы обеих рук вверх. Купер смеётся и протягивает руку Бэлле: — Я Костья, — представляется девушка, и Бэлла приглядывается, недоверчиво щуря глаза. Они же знакомы, только вот Бэлла не помнит, откуда она её знает, ведь память давным-давно изгрыз и выел дурманный яд, оставляя за собой миниатюрные чёрные дыры, поглощающие даже ебучий свет, что уж говорить о единичных возможных встречах в беспорядке летучей синильной кислоты, кружащих по ее бескрайнему Космосу и прорывающих его тонкую ткань, просто потому что не за что зацепиться и более-менее устойчивой связкой задержаться в мыслях. Откуда же… Но все-таки, она и не так далека, как казалось, — Костья Купер. — Я откуда-то знаю, но если ты не помнишь меня, я Бэллка, — Бэлла скалится и пожимает слегка влажной, горячей ладонью руку Костьи, смотря в зрачки, камнем тонущие в липкой зелени, — Кузнецова. — Помню, тебя сложно забыть, — Костья неопределённо ведёт плечами и простодушно улыбается. — Ты ведь та самая. Злая, как маленький чихуахуа с разбитыми в мясо костяшками. От её улыбки у Бэллы голову ведёт ещё сильнее, а внутри щекочутся странные чувства и распирают её тело, словно пузырьки игристого вина. Она склонна валить все на пресловутую кислоту, что, впрочем, и не так уж неоправданно. Да, определённо, она виновата во всем и в том, что будет дальше, тоже. — Хочешь немного ЛСД на ужин? — спрашивает девушка, посмеиваясь — по её ощущениям прошло лишь несколько минут, а приняла она буквально только что! Костья смотрит на наручные часы, серебристо белеющие на забитом запястье, пытаясь разглядеть стрелки. — Завтрак, скорее, двадцать пять минут четвертого. — Ууупс, ошибочка вышла, — Кузнецова, хихикнув, потому что складочки на чужих губах все еще задевают внутри нее все чувствительные окончания, рассеянно машет рукой в сторону ближайшего свободного дивана, стоящего у столика, понимая, что ощущение времени под кислотой безбожно ей пиздит, — но я тебе обещаю такой завтрак, что мишлен отдыхает. Плавленые мозги без корочки. Кузнецова — херовый повар, но галлюциногены раскрывают в ней особые таланты. Костья сама тащит её к диванчику за руку и, так как ноги светловолосой отказываются сгибаться, слегка бьёт под коленку. Бэлла рефлекторно плюхается на кожаное сиденье и наблюдает за удаляющейся спиной брюнетки, скрытой тёмной тканью худи. Дойдя до бара, девушка втирает что-то бармену. Тот пожимает плечами и мотает головой. Зелёные глаза сверкают сдержанным гневом, и приятное татуированное лицо искажается в гримасе. Потом устало выдыхает и опять что-то говорит. Бармен разливает по толстостенным стаканам жидкость карминно-красного цвета, до краев. Костья оплачивает напитки, бросая напоследок что-то явно язвительное, подхватывает стаканы и идёт обратно. И именно в этот момент Бэллу озаряет, где она её видела, — вырывающимися отрывистыми кадрами кинопленки, упакованной в тесную коробочку, в памяти девушки из-под дурманящей дымки всплывают пластиковые стаканчики тягучего приторно-тошнотворного дешёвого алкоголя в псориазных созвездиях её разодранных рук на какой-то мутной, многолюдной и шумной вписке, где из знакомых была только Настя, оглушающие басы, заставляющие уши вянуть и бесившие блондинку, и Костья, называющая себя Каспером. Флегматичная и равнодушная. И ещё тогда Бэлле показалось, что если чуть её прижать, то все эта надменность и бравада просто растворится в воздухе, как дым ашки, зажатой в заколотых пальцах. Она была совершенной и желанной, как глоток свежего воздуха средь города, полного удушающего смога. И глаза её были точно такими же сверкающими и нестерпимо, до боли зелеными. Кузнецова уверена, что живи брюнетка в чуток другое время, то за неё бы точно жгли города и убивали людей. Мысленно мешая их мирки у себя в голове — свою лазурь и зелень Костьи, — Бэлла в удовлетворении выкрашивает все вокруг в хвойно-морозный цвет циан. Ничего не подозревающая подошедшая Купер всовывает один запотевший стакан во взмокшие ладони Кузнецовой, разрывая паутинно-тонкий шлейф воспоминаний, и так достаточно смазанных. Бэлле до жути хочется пить, даже в голове мутнеет, чётким был только стакан, которого желало все её существо. Понадеявшись, что там не алкоголь – мешать нежелательно, можно случайно сдохнуть – девушка сразу опрокидывает в себя напиток, который оказался обычным вишнёвый соком, который она так любит. Ледяной, ягодно-кисловатый, он приятно растекся по жилам обломками звёзд, и это было истинным кайфом. Костья тоже немного отпила из своего стакана, наблюдая, как Бэлла пьёт и на её полудетском личике легко читается наслаждение. — Спасибо, что спасла от обезвоживания, — кривоватая ухмылка, на губах проступает вишнево-кровавая роса. В огромных зрачках лисьих глаз Костья видит свое отражение, и её это слегка пугает. — Как мне тебя отблагодарить? — Не стоит, это всего лишь сок. Но Кузнецову просто так не остановить. Зелень её глаз безумно завораживает, и она такая… Непорочная, что ли. Может быть, это и не так, но горло перехватывает от того, как хочется её трахнуть. Хочется завалить её прямо тут и жёстко взять. «М-да, от стакана сока до постели один шаг, по крайней мере, у тебя», — мелькает в голове ехидная мысль, но Бэлла не обращает на неё внимания. Ну, почти. Но сначала благодарность, так? — Давай потанцуем? — в светлой голове это кажется благодарностью на соточку. — Я не уме… — начинает Костья, но блондинка уже её не слушает и хватает татуированную за запястье, таща в самый эпицентр рейва. Музыка сейчас, что не свойственно мероприятию, медленная — под утро-то. Кузнецова старается двигаться в ритм и отдаваясь течению мелодий, окутавших её тело легчайшим воздушным потоком, податливо выгибается. Пространство странно рябит и мерцает, словно все вокруг из желе. Купер смотрит на узкий серп из стеклянно-маслянистой медной лазури, обрамляющий бездонные, матовые зрачки из-под призрачной вуали дыма и собственных ресниц, изжевывая нижнюю, ни в чем не повинную губу, не подозревая, что ходит по очень тонкому льду. Бэлла, стараясь задавить в себе неизменные желания хотя бы на время, немного вскидывает подбородок, мол, присоединяйся, и Костья сдаётся, видимо, преодолев какой-то внутренний барьер, и тоже пытается двигаться в такт, но движения её скованные, прерывистые и немного механические. Её попытки удручают, и Бэлла, положив свои ладони на тощие бедра девушки, начинает плавно задавать ей ритм. Костья немного растеряна — это видно даже в сумраке танцпола, — но двигается синхронно с руками блондинки, направляющими ее. Бэлла порывисто подаётся вперёд и прижимается грудью к зеленоглазой и начинает двигаться невозможно близко, почти потираясь о чужое тело. Брюнетка чувствует, как быстро бьётся сердце новой-старой знакомой. Быстро-быстро. Точно, как её собственное. Чёртов неоновый светловолосый демон. Сухие, пропахшие никотином губы слегка обкалывают аккуратную ушную раковину Купер, и она вздрагивает, когда по кромке проходится мокрый и наглый язык. Перед глазами только её золотистые волосы, в светлых витках запутались солнечные лучи пополам с первородным грехом, от запаха которых плывёт в глазах — настолько его приятно вдыхать. Чужие руки, секундно сжимая грубый лён светлых удлиненных шорт, двигаются выше по толстовке, обхватывая талию. Прикосновения обжигают даже через одежду. — Кость, поехали отсюда, или выебу тебя прямо тут, посреди танцпола, — знакомая хрипотца на этот раз заставляет кровь хлынуть в щеки, а колени предательски ослабевают. — Я ни на что не соглашалась, — выдыхает Костья куда-то в ее мягкие волосы, зарываясь в них пальцами для дополнительной опоры и чуть оттягивая. Это лёгкое натяжение волос взрывается для Кузнецовой искрами наслаждения, до звёздочек перед глазами, и она со смиренной неизбежностью принимает влажность ткани между ног — глупо это отрицать. — А это было не предложение, — тихое шипение прямо в ухо. Зубы мстительно прикусывают мочку, оставляя два чётких следа от резцов. — А, впрочем, даже если бы спросила, думаешь, что смогла бы отказать? — Да, — Купер пытается плюнуть эти слова прямо в лицо светловолосой, но на деле получается полупридушенный робкий писк. Бэлла обнажает поблескивающие от слюны зубы в усмешке и, склонив голову к левому плечу — кончики светлых горчащих прядей касаются хлопка одежды, — с интересом смотрит на брюнетку: — Серьёзно? Ты знаешь, а я тебе не верю. Костья в смятении: внутри нее развязывается самая настоящая гражданская война. Более выраженная, по крайней мере, внешне, рациональная часть ее сознания шепотом спрашивает, какого, собственно, черта, она позволяет этой пиздючке — ладно, до умопомрачения хорошенькой пиздючке — вводить себя в краску? Но этот шепот тонет в настоящей буре эмоций ее другой части: покорной и желающей всего того, что с ней сейчас происходит. И принятие этого позволяет принять и другую мысль, связанной с прошлой будто звеньями одной цепи: она же знает, прекрасно знает, что не смогла бы ей отказать. Так почему же она сопротивляется? Ведь это, как бежать от собственной тени — безрезультатно и бессмысленно. Выпутывая руку из золота волос, Купер ясно слышит на кончиках пальцев запах её цветочного шампуня с привкусом горечи. Краснота чужих щёк забавляет Кузнецову, если не возбуждает — куда уж больше. В глазах плывёт даже у абсолютно трезвой брюнетки, которая мажет мимо клавиш напрочь, заказывая такси с битого-перебитого айфона, сделанного китаянкой, вышедшей из окна. Бэлла, упустив этот момент, даже не поняла, на чей адрес. Черт, как её заводит эта малышка, до слетевших нахуй предохранителей, хотя она едва ли её моложе, даже, возможно, старше. Вроде, старше. Ответственнее. Спасла её, можно сказать. *** В такси Бэлла садится близко-близко и утыкается в ароматную шею брюнетки, облизывая мягкую кожу в яремной ямочке и дергая за шнуровку толстовки. Купер поймана в капкан между жесткой обивкой задних сидений и Кузнецовой, у которой, ко всем прочим достоинствам, напрочь отсутствует стыд и совесть. Потому что всякая похабщина льётся в уши Купер совершенно естественно, как дыхание. — Блять, какая же ты охуенная, — Бэлла в осоловелом одурении шепчет это, поглаживая тыльной стороной ладони затылок брюнетки, ощущая, как искры бегут вдоль её собственного позвоночника, концентрируясь и тяжело оседая внизу живота. — Ты вообще имеешь представление о том, какая ты горячая? Не удивлюсь, если все девушки в клубе ушли домой с ошпаренными ляжками, ведь ты досталась мне. Купер в это время впивается слегка отросшими ногтями в свою коленку, оголенную слегка задравшимися шортами, пытаясь оттолкнуть жмущуюся к ней Кузнецову. Или прижать к себе. Это какое-то промежуточное состояние между тем и тем, но не являющееся ни одним из них. Каждое прикосновение верткого языка и жадных губ сопровождается судорожным и звучащим очень громко, захлебывающимся вздохом, а ногти все сильнее вспарывают колено, задевая бедро, пересеченное чернильными штрихами боди-арта, оставляя кровавые полосы. Бэлла, смачивая монохромные розы своим влажным дыханием, лезет горячими ладонями под худи, чувствуя под языком быструю пульсацию сонной артерии и ток крови, прилившей к чужой груди неровными красными пятнами. Ей нравится то, что девушке приятно. — Бэлла… — в бессилии шепчет Костья искусанными губами, мягкой розовой плотью и кровью под тонкой, обветренной кожицей, чувствуя, как терпко вяжет её имя и приятно следует за кончиком языка, как тягучая карамель, — ты утром об этом пожалеешь, — её вид явно говорит о том, что это было сказано лишь для того, чтобы успокоить саму себя, а Кузнецову этим и подавно не убедить. — Ты такая совестливая, пытаешься отговорить… Этим ты ещё больше провоцируешь меня засадить тебе по самые гланды. Мне, правда, физиология не оставляет особо вариантов, чем именно тебя трахать, но, я думаю, ты останешься довольна, — Кузнецова, на несколько секунд отрываясь, бросает взгляд на лицо татуированной, и Купер не верит, что Бэлла младше, хотя это видно: личико ещё не утратило детскую пресловутую припухлость и свежую, наивную непосредственность, но взгляд настолько порочен, что ей сопротивляться просто невозможно. Да и впрочем, если Костья действительно хотела бы вырваться, она бы предприняла более серьёзные попытки, а не эти жалкие подобия и трепыхания, дышащие на ладан. — Малышка, это последнее, о чем я буду жалеть утром, потому что уже утро, а я в данный момент абсолютно не жалею, — добавляет младшая, оставляя широкий влажный след на горле, которое слегка вибрировало от сдержанных стонов. Улавливая эту дрожь языком, будто пробуя на вкус ее исступленные вскрики, девушка чувствует, как все тянет и сжимается внутри, но брюнетка в её руках наконец-то расслабляется, прикрывая свои ведовские глаза. Вот бы так сразу, ведь Бэлла любит, когда её слушаются. Губы снова припадают к лепесткам вытатуированных роз, всасывая кожу и выжигая на ней ряд темнеющих меток. Кузнецова отстраняется и окидывает туманным взглядом проделанную работу. Великолепно. Бесцеремонные, снежно-белые ладони уже вовсю скользят по упругой коже торса брюнетки и сжимают небольшую грудь прямо через ткань топа, что выбивает из Купер хриплый вскрик. Таксист нервно смотрит в зеркало заднего вида и наталкивается сначала на лицо закусившей губу Каспер, а потом — на огромные зрачки Кузнецовой. Парень, ты попал на полное затмение голубых радужек! Ну и просто попал. Бэлла одними губами говорит ему «Не смотри, уебок» прямо в то самое зеркало. Смотреть на её малышку может только она. Не важно, в такси, на Красной площади, да хоть в Кремле! — Девочка моя, тебе нужно быть тише, по крайней мере, пока мы не приехали. Ты привлекаешь ненужное внимание — Бэлла усмехается и, расстегивая пуговицу, лезет рукой под пояс шорт Купер. — Хотя, наверное, это я виновата. Ловкие пальцы оттягивают ткань белья, проходятся по лобку и сразу смазывают тёплую влагу, которая буквально сочится из девушки. Кузнецова не слишком глубоко проникает двумя пальцами во на одну фалангу в распаленную, до невозможности узкую Костью, пока та хрипит что-то неразборчивое, широко распахнув зелёные глаза. Бэлла со снисходительной усмешкой, абсолютно не подходящей ей, достаёт мокрые пальцы, покрытые тягучей прозрачной смазкой и проводит по губам Купер, которая неудержимо краснеет. И под ошарашенный взгляд таксиста Бэлла суёт эти пальцы в рот девушки как можно глубже. Блондинке до зудящих кулаков хочется въебать водителю в табло прямо здесь и сейчас, но она слишком занята своей сладкой девочкой. Костья прячет глаза, но трахающая её рот рука не останавливается ни на секунду. Вид у брюнетки до ужаса развратный: большие зеленоватые озера, странно поблескивающие, будто она готова расплакаться от стыда и от того, что её горло сейчас насилуют изящные пальцы Кузнецовой, губы блестят от её собственных выделений, слюна, стекая по подбородку, капает прямо на ткань полузадранной толстовки. Твою мать, только от этой картины внутри Кузнецовой, не то, что летают бабочки, а бобры шкрябаются. Язык послушно оплетает подушечки пальцев, слизывая солоноватую смазку и проходясь по белесым псориазным шрамам, глядевших с рук белыми дырами, и от осознания того, что эти пальцы были в ней, Купер готова полыхать. От прилившей к лицу крови сложно дышать. Стыдно, очень стыдно и грязно, до слез, но как желанно и сладостно. Бэлла журится, дышит глубоко и часто, пока пальцы проникают во влажный, нежнейший рот. Вторая рука настойчиво теребит хлопковую ткань простенького топа, дергая хлипкие лямочки и спуская бра ниже. В ладонь упирается затвердевший сосок; прикосновение к нему обдает светловолосую жаром изнутри — чудо, но ей тоже становится немного стыдно, — и Кузнецова осторожно потирает его основанием ладони, улавливая лёгкую дрожь тела Каспер и то, как её зубы непроизвольно клацают о ногти, почти кусая за пальцы, сдерживая очередной стон. Небольшая грудь идеально заполняет руку Бэллы, пальцы грубо впиваются в упругую молочную плоть, наверняка оставляя следы. Каждое прикосновение к телу Костьи оседает в ней волной расплавленных капель наслаждения и она не врет: это очень приятно и она бы касалась ее постоянно и наслаждалась хриплыми, свистящими вдохами и подергиваниями девушки, которую в огонь на поражение прямо сейчас расстреливают тысячи разных чувств и их оттенки. Тень ресниц посекундно меняет свое положение из-за света фонарей, проникающих через стекло и ей очень импонирует одна из них: та, которая вытягивает угольно-черные ресницы Костьи на половину лица, делая тени похожими на слезы Пьеро. Кузнецова прикасается иголками-булавками губ к румяной коже щеки и она безумно горячая: ей кажется, что её губы сейчас расплавятся и прикипят к этой разрисованной щеке, которую она совсем немного прикусывает. Вынимая пальцы из плена горячего рта, она проводит ими по чувствительному местечку за ухом, колотя отбойным молотком по оголенным нервным окончаниям старшей, другая рука нехотя выбирается из-под ткани толстовки, наспех поправляя её, дабы хоть что-то прикрывала. Сознание Костьи плывёт, до пугающе-мареновых всполохов под веками и ей кажется, что трип Бэллы передался ей воздушно-капельным: она наблюдает за лицом девушки — кукольное, алебастрово-белое, оно невозможно близко, настолько, что она может разглядеть каждый волосок на почти бесцветных от природы бровях и светлых ресницах девушки, бороздку шрама над левым веком и ещё несколько, которые выглядели скоплением Плеяд — у левого уголка губ. В её красоте было что-то вероломное и будто бы неправильное — и это вызывало необъяснимый трепет. Забитые пальцы касаются пошедшей барашками волн коже, проводя подушечками по её легким неровностям — бережно и осторожно. Белокурая ластится к теплу ладони Купер, на мгновение забываясь, но легко прощает себе эту слабость. Таксист с пробуксовкой тормозит у дома блондинки — похоже, адрес все же был её — и дрожащим голосом говорит что сумма оплаты пятьсот три рубля. Цокнув, Кузнецова бросила пятисотенную купюру на переднее сиденье. Чёрт этот ей абсолютно не понравился, особенно, как он пялился на её драгоценную Костью, мудила. Схватив в охапку брюнетку, Бэлла вытаскивает её из машины. Асфальт немного плывет, периодически исчезая из-под ног и идти тяжело, но это уже не баг, а фича. Девушка ставит немного отошедшую Костью на подгибающиеся ноги и тихо хрипит на ухо: — Ну, ко мне? Сейчас я тебя спрашиваю. Все-таки в клубе, — Бэлле не хочется это говорить, но она с решимостью смотрит в манившие ее глаза, только сжатые до побеления пальцы и немного сведенные брови ее выдают, — ты поселила во мне сомнения. Бедная Купер затуманенными глазами со стоящим в них слезами стыда и возбуждения, одергивает до омерзения криво сидящую на ней худи и, впиваясь короткостриженными ногтями в кисть Кузнецовой, шепчет: — Ты же знаешь, что я скорее умру, чем откажусь. Быстрее, блять, прошу тебя. — Неужели ты бы с каждым пошла? — Кузнецова, улыбнувшись и, сама не зная, почему, свято надеясь, что это не так, почти с нежностью втолкала девушку в парадную. Пальцы в меренговом предвкушении подрагивают, пока они поднимаются в лифте. У двери Кузнецова уже не выдерживает, суёт металлический ключ в руки Костьи и прижимает к двери, выцеловывая затылок и раздувая дыханием короткие волосы. Ключ в дрожащих руках брюнетки тыкается возле замочной скважины с характерным клацающим звуком, нихуя не попадая в неё — Бэлла сзади не даёт Каспер сосредоточиться даже на таком простом деле, оглаживая и сминая горячими ладонями тощие ягодицы. Наконец, ключ, наугад нырнув в скважину, с лязгающим скрежетом проворачивается и дверь открыта. Сплетенные тела девушек вваливаются в небольшую прихожую блондинки, тяжело дыша, но та, едва замкнув дверь, сразу ведёт Купер в единственную комнату своей квартиры и бросает на разложенный диван, дернув за руку. Костья чувствует аромат постельного белья, пропитанного запахом младшей. Запах приятный — свежий и чистый, от наволочки тянет сладостью шампуня и чем-то непередаваемо тёплым — чем-то, что делает запах каждого человека индивидуальным. Бэлла нависает сверху, вжимая Купер в мягкую обивку дивана своим худым, но тренированным телом. Под пальцами татуированной, сжимающей предплечья перекатываются упругие мышцы, из-под края чуть задранной футболки угадывается напряжённый пресс. Костье охуеть как нравится то, что Кузнецова сейчас сверху, такая хрупкая и нежная, но чутко улавливающая все её слабости — доводит до исступления своими умелыми касаниями, а хриплый, возбужденный голос дополняет этот антверпенский коктейль, кидающей её из экстаза в напряжение и обратно. — Мне нравится твоё хорошее поведение и я бы хотела тебя отблагодарить, — пухлые губы кривит снисходительная усмешка, — на чем мы там остановились? — низко, с лёгкой хрипотцой тянет Бэлла, шепча это куда-то в макушку Купер. В её интонациях есть что-то такое дьявольски-искушающее, что заставляет волоски на теле стоять в предвкушении и совершенно не вяжется с её ротацизмом. Колено между ног жестко вдавливается в промежность, двигаясь выше, чувствительно натирая влажные складки через несколько слоёв ткани заставляя нижнюю откинуть голову, открывая изгиб беззащитной шеи. Кончиком носа Кузнецова проходится по лбу девушки, спинке носа и Костья с каким-то трепетом, до асистолии, ждет прикосновение губ младшей к её собственным, которые разделяют буквально несколько миллиметров, до невозможности близко, и тело, которое не поддаётся доводам разума, инстинктивно выгибается, пытаясь преодолеть это ничтожное расстояние и уловить её вкус, раствориться на её горько-глазурных губах, но Бэлла ведёт линию дальше, проходясь по тонким губам и под конец, рассекая подбородок и перепачканную кровоподтеками шею, ныряя носом в выемку ключиц, ловя отголосок её умопомрачительного запаха, но не позволяя себе задержаться и вдыхать её сущность дольше, чем несколько секунд. Наслаждаться до опьянения она будет позже. Да и располосовать ее ниже не даёт одежда, будь она проклята. Садясь на бедра брюнетки, Бэлла цепляет толстовку под резинку внизу и тянет вверх, снимая вещь. В чёрном топе Костья выглядит очаровательно. Без этой бесформенной, скрывающей её фигни в несколько слоёв. Трогательные подключичные впадинки и невероятно-белая кожа — первое, на что падает взгляд Кузнецовой. Под плотностью татуировок на миллиметр плоти кажется, что она темнее, чем есть на самом деле, но кожа живота такая светлая, словно кальций. Несколько татуировок есть и тут, уходящие за поясную кромку шорт. Белла проводит подушечками пальцев от ребристой косточки грудины, не скрытой топом, до яремной ямки, обводя линии тату на шее. Девушка поворачивает голову влево, открывая набитый совсем рядом с розами крест — немного щекотно и она скрывает смешки. Младшая облизывает верхнюю губу и целует кожу Каспер, прямо под короткими волосами, там где она пахнет немного запахами кальянов и дыма, размытыми и скорее общими, чем личными, но больше всего собой — тем самым запахом, который принадлежит только ей. Её кожей, её волосами, её природным запахом тела. Черно-белая плоть отдаёт солью, но Бэлле нравится, а под кислотой вкус становится объёмным, ощущения обостряются стократно и во рту взрываются морские брызги фейрверками белой смерти. Кончики пальцев очерчивают слегка выступающие ключицы, ксилофонно-выпирающие ребра, касаются крыльев тазовых косточек, обтянутых тонкой кожей, которые оголяют слегка приспущенные шорты: одежда все ещё безумно мешает и, Бэлла, конкретно подзаебавшись, целует красноватый след от застежки, одновременно порывисто дёргая бегунок молнии, который визжит непозволительно громко в этой тиши, разбавленной только дыханием двух девушек. — Твоя одежда тебе очень идет, но давай снимем её. Я хочу тебя видеть без нее, — вкрадчивый шёпот на ухо и Костья, руками, тронутыми мелкой дрожью обнажает небольшую грудь, на которой наполовину проступили красноватые, пульсирующие легким дискомфортом пятна, снимая бра через голову и цепляет неверными пальцами широкую резинку своего белья. Его тоже подальше. Говорить ей неловко, да и она уверена, что голос сейчас её подведёт. — Встань на четвереньки, — голос Кузнецовой глухой и немного севший: горло перехватило от жарких волн, по нарастающей захлестывавших ее. Её кроет от того, какая Костья покорная и послушная. Для неё. Костье стыдно, но так она хотя бы не будет видеть, что Бэлла с ней творит. И, пряча от Бэллы свои шалые оливковые глаза, она поворачивается и принимает указанную позу, скрывая полыхающее лицо в простынях, хранивших чужой, странным образом успокаивающий запах. До ушей брюнетки доносится прерывыстый вдох, а затем напряжённой, поблескивающей от пота спины касается приятный материал просторной футболки блондинки. Ладони Кузнецовой скользят по немного влажной коже, касаясь обкусанными ногтями изломов лопаток, ведя по выступающей цепи позвонков. Пальцы зарываются в тёмные волосы и массируют кожу головы, иногда потягивая короткие прядки. Это приятно, но одновременно мучительно, потому что тело превратилось в сплошную эрогенную зону — чувствительной стала абсолютная любая часть тела. Всё прикосновения били именно туда, куда нужно, раздражая оголенные возбуждением нервы. Это томление мучительно и сладостно одновременно. Из горла вырываются хриплые стоны, когда горячий язык широкой лопаточкой нарочито медленно проходится по позвоночной выемке, заставляя девушку прогибаться в спине, подставляться под прикосновения, заставляющие гореть её нутро. По внутренней стороне бёдер стекает горячая смазка, татуированные пальцы сжимают простынь, комкая её в руках. Локти подрагивают от напряжения, как и колени и почти не способны удержать вес тела. Бэлла, понимая это, переворачивает девушку на спину, жадно цепляясь взглядом за мокрые ресницы, пылающие щеки, золотые искорки в зелёных глазах. Недоалхимик Костья Купер, превращающая зелень мха в своих глазах в золото и обратно. Брюнетку приводит в замешательство собственная нагота, в то время, как Кузнецова полностью одета и Купер хочет поправить эту несправедливость и, садясь на постели, дотягивается до стоящей на коленях Бэллы, снимая с неё явно великоватую ей футболку. Руки Костьи ходят ходуном от едва сдерживаемого вожделения, но хлопковая ткань поддаётся её нервным кистям без особого сопротивления и скользит по животу и бокам светловолосой, выбивая из девушки свистящий вдох сквозь сомкнутые зубы: это оказалось неожиданно приятным. Топ с тугой резинкой Костья тоже пытается подцепить, но дрожащие пальцы не слушаются и срываются с натянутой ткани, оцарапав кожу, пачкая алым кончики татуированных пальцев и обломанных ногтей, топ, светлый торс Кузнецовой. Лёгкая боль от проложенных борозд заводит Бэллу ещё больше, а ткань её белья уже не удерживает влагу и она постепенно пропитывает её брюки. Пальцы Купер размазывают кровь по бледном телу блондинки и она, быстро подсыхая, напоминает абстрактные картины Сальвадора Дали. Костья опрокидывает Бэллу на спину, проводя по кровавым узорам своим языком, чувствуя привкус соли и металла, и постепенно поднимается выше — к немного широким плечами, ключицам и верху небольшой груди, лаская языком мраморное кружево просвечивающих сквозь кожу сосудов. Кузнецова самозабвенно, не сдерживая своего низкого голоса стонет, чувствуя, как чужой язык плавит её кожу, а ладони размеренно скользят по ткани топа, жёстко сминая нежные полукружия сквозь синтетику. — Что ты там щупаешь, все равно ничего нет, — с наигранной ленцой и все еще глубоко вдыхая воздух тянет Кузнецова, впрочем, немного лукавя: собственный размер её вполне устраивал, за исключением редких случаев. — То что мне нужно, я найду, — сосредоточенность на лице Купер сменяется насмешливым прищуром и она, все-таки, задирает надоевший спортивный лифчик, оголяя аккуратные девичьи груди, с нежно-розовыми сосками. Бэлла даже не краснеет, а дерзко смотрит на Костью. С вызовом и тяжело дыша. Каспер, примерно поняв, что заводит Бэллу, достаточно сильно покусывает затвердевшие, торчащие сосочки и в ответ слышит протяжный, захлебывающийся стон. Похоже, не ошиблась. Грубость Бэлле нравится куда больше. И продолжает мучить, впиваясь в бока до синеватых отметин, кусая и оттягивая распухшие и более отзывчивые от такого жесткого отношения сборчатые комочки плоти, влажно проходясь по ореолам, а Бэллу прошивает болезненным удовольствием раз за разом. Она прижимает голову Костьи к своей груди, вскрикивая от желанных вспышек боли, но этого мало. Пальцы брюнетки напоследок щелкают по соскам и это — как мазок яркой краски во всем многообразии ощущений — больше больно, чем приятно; тянутся к резинке джоггеров и тут Бэлла очухивается и переворачивается, подмяв Каспер под себя. Внизу все бешено сжимается, распирает и ноет, соски пульсируют, неприятное ощущение налипшей ткани не исчезает с самого клуба. Но сейчас это все неважно. Сейчас важна только Купер и то удовольствие, которое она ей принесет. Костья смотрит немного удивлённо, приподняв брови, но не сопротивляется. Бэлла подхватывает правую ногу девушки за хрупкую лодыжку. Её веселят коротенькие белые носочки Костьи: в голове бьётся одно до глупости банальное слово — «мило». Пальцы ног поджимаются и Кузнецова ведёт чуть приоткрытыми губами по кромке белого хлопка, целуя выступающую косточку, чуть выше — щиколотку, ещё выше — губы достигают татуированных икр с еле прорисованными мышцами, бархатных бёдер, разводя тонкие ноги в стороны. Купер, хоть ей и непросто это дается, смотрит вверх, прямо в чужие глаза и Бэлла уверена, что в её глазах старшая видит её неприкрытое желание обладать татуированной, всей, до остатка. Выбивать из Купер частые вдохи и горловые, рокочущие стоны приятно, почти так же, как и самой получать кайф, если не больше, и Бэлла не может себе в этом отказать, чуть прикусывая немного влажную кожу на внутренней стороне бедра, оставляя на них слегка саднящие следы от зубов, большие пальцы рук это время поглаживают впадинки под расчерченными в лохмотья коленками. Запах дурманит Бэллу, кружит ей голову сильнее, чем любая кислота и Бэлла на секунду зависает, всерьёз задумываясь, сможет ли она на это подсесть. Костья нетерпеливо хнычет и Кузнецова, во вдохновенном порыве, прижимается к вульве своими шершавыми губами, широкими мазками пылающего языка ласкает истекающую плоть. Брюнетку подбрасывает на постели, больше от неожиданности, затем раздаются жалостные всхлипы и вскрики, наслаивающиеся один на другой, ещё и еще. Движения языка доводят Костью до полного помрачения сознания, терпеть сексуальное напряжение просто невозможно, а взгляд не фокусируется ни на чем, невозможно ничего разглядеть, только светлую макушку внизу своего живота. Бэлла чувствует, как трепещущие бедра прижались к её краснеющим сквозь светлые волосы ушам. Ногти на левой руке светловолосой впиваются в мякоть ягодиц, оставляя кровоточащие царапины. Купер скулит, метаясь по постели, но разве это большая плата? Кончик языка Бэллы, щекочущий её клитор странным образом чувствуется куда острее на фоне неприятного жжения. —Черт, да! Ах-ааа-хха… Стон до бесстыдства громкий, но сейчас Костье плевать, а Бэлле трудно дышать от ее дрожащего голоса. Она сдавливает руками слабо выраженную талию, оставляя на теле чернильные брызги синяков, а косточки, легко прощупывающиеся под тонкой кожей сводят её с ума, ведь девушки, которые попадались ей в клубах и с которыми она спала — это всегда длинные волосы, макияж и сексуальная фигура: крутые бедра, тонкая талия, узкие плечи и большая грудь. Купер ничем подобным не обладала, но заводила собой гораздо больше их всех. И лицо её сейчас… Разгоряченное. Два пальца правой руки ввинчиваются во влагалище Костьи резко, грубо и легкая боль заставляет татуированную зашипеть. Смазка пошло хлюпает, пальцы проталкиваются все дальше и дальше, преодолевая сопротивление тугих мышц. Купер вскрикивает при каждом толчке, сжимаясь внутри: кажется, что скоро они вылезут из её рта, пронзив насквозь. Наконец, обжигающая сталь колец на руках блондинки касается влажных половых губ и это просто ошеломительно чувствуется вконец обезумевшей Купер. Она толкается навстречу бешено трахающей ее кисти, роняя капли пота на измятую простынь. Движение руки Бэллы, рваные и хаотичные, язык продолжает ласки, каждым касанием вырывая новый хриплый вскрик. Голубоглазая упивается тем, насколько Каспер внутри жаркая, мокрая и упоительно‐скользкая, немного загибая пальцы, толкая девушку вверх и грубыми рывками за бедра притягивая обратно, насаживая на свою руку еще плотнее. — Ааах‐ммммах! Костье казалось, будто рука Кузнецовой внутри охватила пучок дендритов и дергала за него, словно это дверной колокольчик. Растянутый вокруг пальцев вход саднил, стоны мешали вдохнуть, легкие горели от нехватки кислорода. Оргазм был близок, до опьянения близок — каждое движение будто станет последним, но тело только сильнее напрягается. Руки Купер упираются в подлокотник дивана над головой и Бэлла освободившейся рукой проникает под свое белье, невольно пылая щеками — она никогда не была настолько влажной и чувствительной. Вырвавшийся из горла Купер крик был по настоящему страшным — это было сверх того, что девушка была способна выдержать. Влагалище сокращается с бешеной амплитудой и блондинка останавливает движения руки — двигаться невозможно, настолько Костья стала узкой, — просто аккуратно гладя внутри подушечками пальцев. Все мысли вымело из головы, оставляя на их месте гулкую, ослепительно сияющую пустоту и чистое, концентрированное блаженство… Наконец, последняя судорога прошла по её усталому телу и брюнетка затихла. Бэлла прижалась щекой к ее потному, подрагивающему животу. Её рука ныла, язык еле ворочался, но Господь, которого нет, видит, как же ей хотелось кончить. Бэлла сползла с Костьи и рухнула на место рядом, осторожно извлекая пальцы из почти бессознательной Каспер, которая лишь слабо простонала на это: — Нет, больше не надо… — Не буду больше, успокойся, — слегка невнятно прошептала Бэлла, продолжая отдрачивать себе, по локоть засунув руку в штаны, а правая рука, почти полностью во влаге брюнетки, охватила левую грудь, сразу надавливая на припухший от многочисленных укусов сосок. Светлые волосы прилипли к вязким губам, распахнувшимся в беззвучном стоне. Девушка выгнулась, почти вставая на мостик и пары движений в себе хватило, чтобы уже ни о чем не думать, а только чувствовать, как медовой сладости судороги сотрясают её хрупкое тело, проходясь наждачным теплом по оголенным нервам, опьяняюще-остро лишая её воли с каждым опутывающим её витком блаженного кайфа, очищающим тело и душу. Отдышаться белокурая смогла не сразу: грудь тяжело вздымалась в бесплодных попытках. Она чувствовала себя поразительно лёгкой, как пузырёк воздуха, но даже шевельнуть губами не выходило. Кузнецова, чувствуя отголоски неги, что песчинками вечности царапали ее, немного повалялась в нагретой постели наслаждаясь этими ощущениями и приходя в себя. Спать не хотелось, но бодрствовать сил тоже не было. Собственное тело будто завернули в цемент — таким тяжелым оно показалось. Бэлла с трудом села на постели, коснувшись узкими ступнями пола. Лёгкая оглядка на Костью. Смешно сопит. Бэлла позволила себе чуть улыбнуться и поправила летнее одеяло на девушке. В груди патокой разлилось приятное тепло и сладость. Девушка растерянно прислушалась к своим чувствам. Она испытывала глубокую нежность к спящей. И тут же почувствовала себя идиоткой. «Как-то это странно: переспать, ни с кем при этом нормально не поцеловавшись. А ведь и правда, я же ни с кем…» Бэлле было неловко и стыдно касаться чужих губ, но с Костьей… С Костьей она упустила свой шанс, но, может, еще не все потеряно? Бросив взгляд на брюнетку, светловолосая осторожно очертила кончиком указательного пальца надбровные дуги, тончайшую кожу век и рассеянно, касаясь татуировок на горячих щеках, остановила взгляд на ее губах. Тонких, искусанных в кровь, но поразительно манящих. «Когда она проснётся, я обязательно её поцелую.» Эта мысль показалась Кузнецовой хорошей, поцеловать даже спящую Купер было очень заманчиво, но она решила дать ей время на отдых. Тихо, чтобы не разбудить Купер, добравшись до ванной, блондинка включила свет и посмотрела на себя в зеркало. Глаза её казались непривычно тёмными из-за расширенных зрачков и резко выделялись на бледном лице. Тени под глазами с прожилками темно-фиолетовых нитей капилляров тоже были впечатляющих размеров. Светлые волосы горели золотистым пламенем на фоне плывущей черной плитки. Бэлла приблизила лицо к зеркалу и слегка стукнула его костяшкой пальца. По серебристой поверхности пошла рябь, как по глади воды и Кузнецова отшатнулась. Черт. Бэлла включила вытяжку и под её мерный, утробный гул полезла в карман над коленом, где обычно хранила сигареты. Кончики пальцев зарылись в ворох сора, покрывавшего мелким насыпом дно кармана. Нащупав плотный картон пачки, белокурая вытащила её. Хрустящий целлофан искрился в белом свете, как лёд. Отряхнув пальцы от крошек, она подкурила стотысячную в своей жизни сигарету и голодно затянулась, садясь в пустую ванную. Капли на фарфоровой поверхности слегка намочили трикотаж джоггеров, терпкий мятный дым, наполнивший лёгкие, дарил спокойствие и приносил лёгкость светлой голове. Густые клубы дыма срываются с растресканных губ девушки. Ещё одна затяжка. Приятно. Сероватый пепел, достигнув почти трех сантиметров, наконец, засыпает эмалевый бортик ванны. Девушка расслабленно запрокидывает голову и бездумно втыкает в потолок, периодически затягиваясь. На белом потолке в завихрениях потоков воздуха распускаются маренговые цветы и проглядывающие из-за них причудливые животные — тонконогие и пугливые, на радужных пыльных полосах — антрацитовых и стальных. Глубокая затяжка. Бэлла закидывает руки за голову, одновременно с затяжкой впиваясь зубами в фильтр. Черепа мистических тварей смотрят на нее немигающими черными провалами глазниц и она выдыхает дым сквозь стиснутые зубы и вынимает сигарету изо рта, старясь не смотреть на отражения своих пороков, принявших такую экзотическую форму. Девушка не замечает, как докуривает до фильтра и сигарета обжигает ей пальцы. Кузнецовой не больно, но действует отрезвляюще. Она включает холодную воду и тушит окурок под струёй, и, ненадолго залипнув на оную, плещет воду себе на лицо, подставляя сложенные аккуратной лодочкой ладони, розовые, как детские пяточки. Холодные капли поблескивают на лбу, вымачивая светлые волосы по линии их роста, очерчивают мягкий овал лица и, срываясь с подбородка вниз, текут по оголенной груди и животу, впитываясь широкой резинкой брюк. Бэлла возвращается в комнату. Никого нет. Касается смятых простыней — холодные. Держась за стену, Бэлла обходит все квадратные метры своей квартиры. Пусто. Неужели она сидела в ванной так долго? — Я думала, мне показался хлопок двери, — девушка усмехается, но ей совсем не весело. Кузнецова замыкает приоткрытую входную дверь и бредет до кровати, попутно стягивая с себя брюки, путаясь в штанинах, и падает в свою постель, которая ощущается мерзлой пустыней. Блондинка, сворачиваясь калачиком, вжимает лицо в постельное белье. Привычный цветочный шампунь, но освежающая волна аромата ее тела, зреющих на солнечных долинах померанцев и смешанный, пряный аромат их страсти внезапно окатывает Бэллу с головой, будто водопад. Но Костьи уже здесь не было, только волна её одуряющего запаха. «Ушла, значит. По-английски. Я ведь хотела узнать её получше. Впрочем, пусть идёт в пизду. Но вот только… почему на душе так хуево?» За окном нежно‐розовая заря золотит ресницы Бэллы. Несмотря на сигареты, на языке все ещё ощущался её вкус. *** Выжатая, как лимон Бэлла сидела с Настей в своём любимом клубе и отрешенно наблюдала за людьми на танцполе, не обращая внимания на слепящие огни и раздражающую её полутьму, пока Настя опрокидывала в себя сладкие шоты. Руки висели как плети вдоль тела, настроения не было от слова совсем. В горле першило от количества выкуренных сигарет. Она уже почти смирилась с тем, что Купер не вернётся. Принимать это не хотелось, но как она найдёт ее? Ведь из её окружения никто не знал эту, прочно засевшую в её мыслях девушку, а убитые за поиском несколько дней не дали никаких результатов. — Ты не пьешь? Молодец какая! — Настя небрежно заправила за ухо тёмную прядь волос, отливавшую в неверном свете оттенками тёмного тягучего шоколада и улыбнулась светловолосой. — Просто хочу закинуться. Думаю, что сдохну, если намешаю в себе кучу убивающей херни, — ядовито усмехнулась Бэлла, поворачивая голову на подругу. — Только поэтому, Насть, — и отпивает немного вишнёвого сока из стоящего на столе стакана. Привкус вишни, перемешанный с лезвиями, навевает тоску. А ведь когда-то вишня была её любимой ягодой. Как же царапает по сердцу. Почему так больно, почему, за что, блять?! Ее рука цепляется за ткань футболки и тянет на себя, оглаживает чуть саднящие бороздки под резиночкой топа, властно надавливает большим пальцем на подбородок, ребро указательного ложится под него, приподнимая голову, фиксируя в одном положении. Кузнецова приоткрывает рот, завороженно смотря в, все ещё поражающе-зеленые, шартрезовые глаза так врезавшиеся ей в подкорку, как, впрочем, и нетипичная внешность брюнетки — она прекрасно её запомнила. Черт возьми, её губы в розоватых трещинках так близко, а цитрусовый аромат окутывает Бэллу, такой приятный и знакомый. Блондинка подаётся вперёд и Купер, кажется, совсем не против, потому что тоже тянется к Бэлле, которая готова поклясться, что чувствовала её тёплое дыхание на своей щеке. — Бэлл, ты чего? Бэлла дёргается и промаргивается, облизывая губы, отдающие вишнёвым вкусом. Реальность, по сравнению с яркими и сочным образами воспоминаний Кузнецовой, кажется плохо пропечатанной газетной страницей. — Флэшбэк, — коротко ответила девушка, но Петрова заметила, как уголки губ Бэллы печально опускаются. — А чего с лицом? — старшая обеспокоенно заглядывает в лицо поспешно отворачивающейся блондинке и сжимает своей ладонью её худые пальчики. — Потому что это не реальность, а побочный эффект этого ебаного LSD, — Кузнецова стряхивает чужую руку и подрывается с места, незаметно пряча в рукаве толстовки чайную ложечку, — я подышать. — Бэлла, стой! — крик в пустоту. Её уже не видно. Петровой не по себе, она никогда не видела обычно солнечную Бэллку такой. Такой отстраненной и потерянной, а глаза — мозаика обрезков стекла на осунувшемся личике, потерявшая свой живой, задорный огонек. Настя вскакивает, но не видит девушку, умело скрывшуюся за чужими спинами. Блондинка пробивалась сквозь толпу к выходу, кусая губы в кровь. Люди воспринимались ею не как таковые, а как помеха её мимолетному кайфу. Быстрее, быстрее… *** Бэлла полулежит на небольшом диванчике. Ощущение такое, будто она в маленькой лодочке плывёт по океану — такого же линялого оттенка ковентри, как и все остальное в ее жизни. И так не похож он на искрящийся зеленый. Периодически её лодчонку захлестывают инфернальные волны, чуть не переворачивая к чертовой матери. Её собственная страна приливов. Одна кисть опускается в мутную, грязную воду и касается чего-то чужеродного и скользкого. Приподняться у Кузнецовой не хватает сил, но ей кажется, что океан кишмя кишит отвратительно барахтающимися, непрочно-слизистыми, склизкими телами медуз, что их куда больше, чем воды. Мягкость цветов ласкает голубые глаза Кузнецовой с узкими-узкими зрачками, давая им долгожданный отдых. Если под кислотой цвета чертовски агрессивные — буквально бьют, то сейчас они словно скрадываются полупрозрачной вуалью прекрасной «героини», разминающей мозг своими ледяными ладонями, как тесто, из которого можно будет сделать отменное печенье. Косточки размякли и разжижились от мягких, ласковых вибраций, расходящихся по телу. Кузнецовой охуенно и одновременно очень паршиво: голова кружится и её тошнит, но это с непривычки. Парочка приёмов — и она привыкнет. Что потом делать, она решит, но сейчас чёрные дыры, растущие внутри, слишком сверхмассивны, чтобы она принимала что-то слабее. Девушку находит загнанная в мыло Настя и её карие глаза округляются в ужасе. Петрова в два прыжка оказывается около Кузнецовой и сильно бьёт ту по щекам: — Не смей засыпать, слышишь! Веки свинцово-тяжелы, но Бэлла пытается внять Настиным словам, усилием воли держа глаза открытыми, хотя очень хочется сомкнуть веки и, наконец, отлежаться в пустоте, но хлесткие пощечины не дают этого сделать. Бэлла пытается растянуть покрытые запекшейся кровью губы в поломанной улыбке, в попытке успокоить Петрову, но выходит жутко: Настю до продирающего хребет мороза пугает кровавый оскал Бэллы. — Дыши ты, черт тебя дери! А иными словами, как это не иронично, все это превращается в «Выбери будущее, Бэлла, выбери жизнь.» «А кому оно вообще надо, выбирать эту жизнь без неё? Почему я чувствую что упускаю что-то бесконечно важное и ценное? Настя, почему я должна выбрать жизнь? Ну же, останови меня!» Бэлла чувствует вокруг своего тела сильные руки: Настя поднимает её на руки и тащит куда-то и её горячие слезы капают на все ещё чуть саднящую щеку белокурой. Кузнецова с трудом поднимает тонкую, бледную руку с голубоватыми просвечивающими линиями вен и со свежими воронками горячих уколов на них, невесомо смахивает слезы с лица Насти. Её кистевые созвездия выжигает чужая соль, губы подрагивают — Бэлла силится сказать подруге, что-то типа: «Ну не разводи сырость, Настюх, все в порядке», но её слова не громче предсмертного зеванья рыбы. Внутри Насти все замирает: тонкие пальцы Кузнецовой холодные и липкие, как у утопленницы. Да и сама она их уже почти не ощущает. «Нельзя спасти того, кто не хочет спасаться, верно? Но наверное, я должна была остаться хотя бы ради тебя. Похоже, это мой последний этаж. Прости, мне жаль, что я такая хуевая подруга.» Ноги тоже постепенно немеют. Чернильные кляксы мыслей сливаются с мазутной чернотой перегоревших лампочек в чертогах разума девушки и дальше думать уже как-то и не получается, все звуки заглушает эхо белого шума, а потом… А потом исчезает и это. — Бэллка, глупая, что же ты наделала… — шепчет Петрова, уже ни на что не надеясь, а слезы все капают на лицо девушки, потерявшей сознание в её руках и смешиваются с кровью, хлынувшей из аккуратного носа. В голове Бэллы бескрайний Космос, где нет места утешениям, мигалкам скорой и голосу Насти. В голове Бэллы Костья. Стоит, виновато улыбаясь, спрятав татуированные ладони в карманах худи. И светловолосая тепло улыбается ей в ответ, протягивая руки навстречу и дарит свой первый поцелуй именно Костье, потому что так и не поцеловала её тогда. Очень жаль. Она чувствует тепло её ладоней на своих щеках. Чувствует, как её собственные пальцы вплелись в короткие волосы Купер. Чувствует чуть горьковато-терпкий вкус губ девушки, которые грубо жгут её губы. Потому что чувствовать — это все, что ей осталось. Ох, матерь Божья, почему же ей когда‐то казалось, что это противно? Бэлла алчно ласкает ребристокостный свод нёба, царапает язык кромкой её зубов, выпивая Костью до дна, заменяя кислород в своих легких её прерывистым дыханием. Бэлла счастлива.