You're not mine

      В Сеуле становилось всё холоднее, поэтому Чонгук облегчённо выдохнул, наконец стягивая удушающий шарф и тёплую куртку. Он как никогда рад вернутся в свою отопленную, хоть и ужасно неродную квартиру. Миндже снимала сапоги, изящно восседая на пуфике и изредка постреливая в него красиво накрашенными глазами. С тех пор, как она переехала к нему, отобрав приличную часть личного пространства, Чонгук уже успел привыкнуть к подобным зрелищам, а потому лишь беззлобно усмехнулся, отворачиваясь.       Они только что вернулись из лаборатории и если честно Чонгук ужасно устал, ведь чувствовал непрекращающееся давление во время всей процедуры. Было нелегко практически принуждать невесту к тесту ДНК, но дело было уже сделано и на его долю оставалось лишь ожидание. Чонгука действительно удивило, что Миндже выглядела абсолютно невозмутимой в течении всего этого времени и более того позволила именно Чонгуку организовать весь процесс, дабы избежать любой возможной фальсификации результатов. Это успокаивало и внушало веру в то, что он отказался от любимого омеги не ради чужого ребёнка.       Мысли о Чимине съедали его заживо. Ноющая боль и вина не проходили со временем, как он надеялся, и это не позволяло ему нормально спать по ночам и работать. В общем он лишился почти всего, что раньше делало его полноценным. От этого становилось лишь хуже, ведь если так плохо ему, то каково же малышу омеге?       Чонгук вздрогнул, чувствуя крепко стиснувшие талию женские пальцы. — Раз уж ты получил, что хотел, то будь добр удовлетворить и моё желание тоже. — её голос звучал зазывающе бархатно, но Чонгук никогда не вёлся на него, а потому остался невозмутимым.       По правде говоря, в последнее время у него не осталось сил даже на злость в отношении Миндже, что уж говорить об особом сопротивлении. Он пытался не думать о Чимине каждую минуту и это усилие — всё на что он был способен. — Что ты хочешь? — прикрывает глаза, а распахнув, рассматривает томное, красивое лицо в отражении настенного зеркала. — Своего жениха и немного ласки от его сильных, умелых рук. — Чонгук, чувствуя ловкие пальчики уже на своей груди и руках, не сдерживает усмешки, мягко отстраняя девушку. — Миндже, кажется я множество раз повторял тебе, что наши отношения носят практически деловой характер. Почему бы тебе не найти себе любовника на стороне? Более того я сказал ещё утром, что ко мне придёт Тэхён и мы выпьем вместе, а потому тебе следует понимать, что времени на утехи у нас нет. — лицо девушки на долю секунду искажается раздражением и неясной альфе мукой, но затем она лишь разворачивается, встряхнув тяжёлыми, чёрными волосами, и скрывается за дверью ванной комнаты.       Как всегда гордая и неприступная, но всё же чуть другая, чем он помнил её ещё пару-тройку недель назад.       Чонгук трёт виски и морщится от резкого приступа головной боли. Как же он устал. Происходящее в последнее время напоминает кошмар, от которого нет сил и возможности бежать. Он чувствует себя совершенно беспомощным, что угнетает.       Сейчас единственным, что заставляет не завалиться спать, чтобы отключиться от окружающего мира, остаётся приход Тэхёна. Именно он звонит ему каждый день по нескольку раз, постоянно пытается расшевелить и хотя подобная забота греет Чонгуку сердце, он всё чаще задумывается о том, что хотел бы просто утонуть в болоте собственной тоски и депрессии. Однако даже это ему сделать не позволяют. Благо теперь его удерживают от отчаянного падения в никуда руки друга, а не родительский поводок на шее.       Тяжёлые шаги приводят в гостиную, где он заваливается на диван, подбирая согнутую руку под голову, прикрывает тяжёлые веки, занимая словно чугунную голову очередными, ставшими почти тошнотворными, мыслями.       Миндже изменилась с беременностью и это почему-то удивляет куда больше, чем должно. Она стала более нервной, вспыльчивой, чувствительной и… Уязвимой? Раньше Чонгук и не допускал мысли, что в Миндже есть хрупкое, омежье начало. Разве она не была по природе сукой? А таким, как правило, любые человеческие слабости, помимо жадности и похоти, чужды. Он глубоко заблуждался, ведь Миндже, хотя он и не желал этого замечать, слишком часто поддавалась слабости в последние моменты. Даже её злость казалось вымученной и куда более глубокой, чем раньше. Чонгук не знал, почему ему вдруг появилось дело до неё и её чувств. Возможно это играют на нервах опасения? Или жалость к беременной от него девушке? Глупо было бы полностью отсечь зарождающееся тепло к матери своего ребёнка, однако это не стоит и крохи того жара, что он чувствовал к Чимину. Тогда откуда же волнение и холодящее грудь беспокойство?       Даже сейчас, когда она ушла в ванную по казалось бы очевидной причине — отказу и обиде на него, Чонгук едва мог понять, почему её лицо было таким надломленным и несчастным. Дело ведь явно не в сексе и уж тем более не в Чонгуке, он ей глубоко безразличен. Так какие же именно слова могли так пошатнуть её напускное спокойствие? О приходе Тэхёна?       Альфа усмехается глупому предположению, однако просто избавиться от назойливой мысли не выходит. Миндже и Тэхён были бесподобно схожи в одном — в ненависти друг к другу. Они, казалось, с первого взгляда видели лишь грязную подноготную друг друга и ничего более. Едва не плевались ядом при упоминании имён друг друга. Даже обычно аккуратный в словах Тэхён менялся, становясь таким незнакомым и чужим, стоило им столкнуться.       И почему-то это взаимное отвращение друг к другу стало таким очевидным и ясным для Чонгука с первых же минут своего появления. Он принял это как данность. Почему? Разве хоть у кого-то из них были особые причины так ненавидеть друг друга?       Тогда, несколько месяцев назад, он списал всё на отвращение Тэхёна к меркантильным девушкам, а со стороны Миндже всё было ещё проще — Тэхён ведь забирал её драгоценные минуты с Чонгуком, лишая тем самым омегу полной и беспрекословной власти. Он постоянно сбивал с неё спесь и Чонгук, конечно же, шёл на поводу его слов и влияния, перенимая негативное, чуть презрительное отношение к появившейся по воли родителей пассии.       Казалось бы, что очевидная связь найдена и скрытых в рукаве карт не осталось, но что-то не давало Чонгуку покоя. Его словно тонко и отвратительно мерзко водили за нос, буквально выставляя круглым дураком. А разве он им не был?       Садится, зарываясь пальцами в жёсткие волосы, теребит их почти до боли, а затем трёт лицо, чтобы хоть немного привести мысли в порядок. Эти дни стали такими ужасно тяжёлыми, что иногда ему кажется, будто он никогда не спит, а отдых — лишь иллюзия собственного истощённого сознания. Кажется он сам накручивается, воздвигая вокруг себя стены. Его ситуация не более чем исход его же глупых ошибок, так почему он до сих пор смеет жалеть себя и подсознательно искать пути отступления? Истинный идиот с излишним самомнением и самолюбием. Ему бы в пору повесится за свои отвратные ошибки, но и просто бросать сейчас всё ему не дозволено.       Боже, разобраться бы сначала в себе и своей чёртовой, кривой как старая лестница, жизни, а потом бы уже лезть в отношения Тэхёна и Миндже. Какое ему вообще дело? Пока они не вцепились друг другу в глотки ему лучше оставаться молчаливым наблюдателем. ***       Миндже тяжело дышит, стискивая край раковины. В ушах шумит и её вновь тошнит. Это происходит каждый раз, когда она слишком поддаётся эмоциям, позволяет себе нервничать. Её организм ослаб и стал до отвращения уязвимым. Она присаживается на край ванны, дрожащими руками извлекает ватный диск из лежащей на полу сумочки, прижимает к кровоточащей ноздре и прикрывает глаза. Врач запретил нервничать и прописал какие-то таблетки. Она пьёт их, мало замечая результат и стараясь контролировать себя. Не получается. А всё из-за одного…       Снова это чёртово, словно проклятое богами, имя. Её тошнит лишь от сочетания букв, так чего ожидать от самоличного появления этого человека перед ней? Она боится, как ребёнок, словно её прошлое — монстр с огромной, усеянной клыками, пастью, ждущий лишь крохотного мгновения слабости, чтобы накинуться. Пора было повзрослеть ещё тогда, когда она почти три года назад бросалась в альфу словами, о которых будет жалеть, а затем уходила и менялась до неузнаваемости назло, приклеивая к себе ту маску, которую и сама уже едва может снять. Просто в угоду другим.       Даже оставаясь наедине с собой она прячет мысли и воспоминания, всё, что напоминает ей имя «Тэхён». Это глупо и по-детски, но что ещё ей остаётся, если несколько лет назад никто не потрудился объяснить ни ей, ни Тэхёну, что даже задыхаясь от любви и страсти нужно помнить о том, что первые лучи солнца так или иначе смахнул пелену заблуждений, ставя перед самыми жестокими выборами в жизни. И спрашивать никто не будет. Сам виноват.       Она выкидывает окровавленный кусочек ваты, с отвращением смахивает выступившую, горькую слезинку. Сегодня ей потребуются силы и злость, ведь она вновь будет смотреть в кофейные, глубокие глаза, она вновь будет слышать слова ненависти и осуждения — дешёвое прикрытие собственных чувств и страхов, она вновь будет получать удары от того, кого считала защитой. Пусть и метафоричные, но такие разве не оставляют самые глубокие, тяжело заживающие раны? Почему бы просто не уйти? Глупая, позорная мысль. Она сбежала тогда, три года назад, но сейчас просто не хочет. Наверняка Тэхён ждёт именно этого, а значит её отчаянная смелость именно то, что застанет альфу врасплох. Пора повзрослеть, хотя бы на этот вечер. Судьба действительно чёртов бумеранг.