На рубеже жизни и смерти

      Голубев внимательно наблюдал за тройкой И-153, «Чаек», как их называли. Сегодня были учебные полёты. Курсанты должны были сделать круг над авиашколой и сделать пару-тройку совместных манёвров. Для курсантов это было не совсем простой задачей. Головным шёл Ильинский. Это был небольшой компромисс между Динкой и Зарецким.       Самолёты шли ровно, и ничто не предвещало беды. Но Голубеву было не по себе, что внутри подсказывало ему, что что-то пойдёт не так. Он не отрывался от звена «Чаек». Он просто не мог себе этого позволить. Он понимал, что он мало чем сможет им помочь, если что-нибудь случится, но он не мог даже на метр отвести бинокль от самолётов.       Вдруг, когда все нужные манёвры были выполнены, и, казалось, что всё позади и самолёты сейчас зайдут на посадку, все три самолёта, практически одновременно свалились в штопор. Причём без видимых на то причин. У Голубева сразу возникла догадка о причине этих внезапных штопоров.       Динка уже сто раз пожалела, что ввязалась в это безумство. Они втроём соревнуются не с друг другом, а со смертью. Первым в штопор свалился Зарецкий, за ним Ильинский, Динка последняя. Летя носом вниз, она в сотый раз повторяла про себя слова Голубева:       — До отказа отклонить педали в противоположную сторону вращения самолёта, ручку удерживать в нейтральном. Через полвитка… полвитка… отдать её от себя и после замедления вращения и выхода самолёта из штопора вернуть в нейтральное положение.       Она не смотрела ни на Зарецкого, ни на Ильинского. Она смотрела только на приборы. Земля была уже совсем рядом, макушки деревьев были уже на одном уровне с ней, когда она дёрнула педали в нужную сторону. Отсчитав полвитка, она дёрнула ручку от себя. Вращение долго не замедлялось. Динка начала паниковать. «Что не так-то? Педали в противоположную, через полвитка ручку от себя… Земля мне пухом», — подумала она в отчаянии. Она видела землю прямо перед собой, ещё немного и нос самолёта воткнётся в землю.       Вращение замедлилось, самолёт вышел из штопора. Динка вернула ручку в исходное положение. Динка выдохнула. У неё потихоньку начиналась истерика, но она подавила её в себе, начав часто дышать, как при родах.       — Спокойно, Динка, спокойно. Ничего не случилось, я жива. Всё.       О том, что на земле её ждёт ответственность за сделанное, она не думала. Не могла подумать. Адреналин поглотил её всю, на нём она и совершала посадку. Машинально.       Три советских истребителя приземлились на аэродроме. Их уже давно ждали. Командование школы было в бешенстве, весь командный состав. Все, кроме Голубева. Он был огорчён, разочарован, но он не был взбешён. В нём не было ярости. Приземления ждали и курсанты авиашколы, которые знали результат пари и были им шокированы. Первым из самолёта вышел Зарецкий. Он, как и полагается, считал себя победителем. Однако он не увидел вокруг себя восторженной толпы. Он увидел, как вся ватага курсантов бежит к… Динке, к той, что заехала вчера ему по носу. Также он увидел и командиров, которые медленно, но верно двигались к самолётам. Сказать, что он был поражён — ничего не сказать. Он был восхищён, он был очарован, он был восторжен этой маленькой хрупкой девушкой. Но нос болел и напоминал о вчерашнем.       Динка не ожидала, что выиграет. Она сначала не поверила в это, потом обрадовалась, а потом сделала вид, что так и должно быть. Она пошла прочь от толпы, и наткнулась на Зарецкого, который всё смотрел на неё и смотрел. Она тогда тоже стала на него смотреть, эти переглядки закончились одним очень знакомым Динке голосом.       Кто же знал, что здесь отец…       Кто же знал, что именно сегодня после нескольких командировок он вместе матерью и братьями решит посетить авиашколу. Кто же знал это!       Увидев отца в толпе командиров школы, Динка почувствовала, как красный румянец подбирается к её лицу. Адреналин прошёл. Пришло осознание. Стало стыдно.       — Надеюсь, вам тоже стыдно, — сказала Динка Зарецкому и подошедшему Ильинскому.       Делегация начальства наконец вплотную подошла к тройке авантюристов. Начальник авиашколы Белозёров, довольно пожилой мужчина крупного телосложения, положив руки на бока, начал громко командовать:       — Построиться! Смирно!       Динка, Зарецкий и Ильинский мгновенно построились и стали ждать кары.       — Что это вы устроили? Игры с огнём? Позорище! Будущие командиры-лётчики! Хоть немного стыдно, а? Я даже не хочу спрашивать, что вас на такое сподвигло, — он подошёл к Динке. — А ты-то тут что делаешь? Эти два обормота понятно, а ты-то как в это ввязалась, Соколова?       — Возможно, я такой же обормот, товарищ полковник, — ответила Динка первое попавшееся, что пришло ей на ум.       — Зарецкому за что по носу съездила?       — Заслужил, товарищ полковник.       — Заслужил? Интересно. Заслужил, курсант Зарецкий?       Ещё немного и Динка сорвётся в истерику. Зарецкий сейчас явно обвинит её во всех семисмертных грехах.       — Заслужил, товарищ полковник, — наконец сказал Зарецкий.       Сегодня прям день сюрпризов! Динка не верила в происходящее. Чтобы Зарецкий, и не нож в спину, интересно.       — Ну значит с этим вопрос решён. Однако, вы нарушили приказ, вы подвергли опасности не только себя, но и машины.       — Товарищ полковник, разрешите высказаться, — Зарецкий что-то задумал.       — Высказывайся.       — Приказ мы выполнили, сделали все требуемые манёвры. А насчёт непреднамеренных… Мы отрабатывали элемент, о котором нам говорили на занятии.       Ну Зарецкий, ну интриган! Как таких только земля носит?       — Курсант Зарецкий!       — Я!       — Ну погоди у меня. Но наказать я вас всё равно обязан. На гауптвахту их, товарищ Голубев. Десять суток ареста.       — Десять?! — воскликнул Зарецкий.       — Пятнадцать суток. Командуйте, майор.       Голубев помялся.       — Ну десять, Виталий Тимофеич, десять, — сжалился Белозёров, зная, что майор будет ходатайствовать о сокращении ареста.       — Спасибо, Аркадий Максимыч, — учтиво сказал Голубев и, переключаясь на командный голос, произнёс. — Налево! Шагом марш!       Стоит сказать, что командный голос у Голубева принципиально отличался от обычного. Голубев повёл нерадивых лётчиков на гауптвахту. Гауптвахта находилась в небольшом белокаменном здании с синей крышей на окраине территории авиашколы. Окна были в решётках, всё это напоминало небольшую тюрьму, чем она, собственно, и являлась. Динке стало не по себе. Для таких мест она выбрала не совсем подходящую компанию.       — Больше так не делайте никогда, ребята, — сказал Голубев, когда они вплотную подошли к гауптвахте. — Пожалуйста. Если бы с вами что-то случилось, я бы себе этого не простил.       — Не будем, — сказала Динка.       Ей захотелось обнять Голубева, но сделать этого не получилось: караул потребовал снять ремни и пилотки, и их завели в саму камеру. Там было двое двухъярусных нар с грязными матрасами и такими же подушками. Два решётчатых окошка, да небольшой стол со скамейками. Чёрные, грязные стены. Всё. Ах, да. И гнетущая атмосфера, которая изо всех сил давит на тебя.       До того момента, как закрыли двери, Зарецкий выглядел невозмутимо. А после их закрытия, он сразу поник, опустил голову, сел на нары и взялся за волосы. Сидел молча. Ильинский довольно спокойно, и как будто безэмоционально, лежал на нарах.       Динка была подавлена. Ей хотелось разрыдаться, впасть в истерику. Но она держалась. Марку держать надо было, и она делала это всеми известными ей способами. Кто ж видел, что её глаза на мокром месте? Она, застенчиво потирая концы рукавов друг о друга, подошла к нарам и попыталась взобраться на верхний ярус нар. Сделать это было сложно, так как лестницы не было. И она, как какой-то альпинист, неуклюже взбиралась на верхний ярус.       — Помоги ей, — равнодушно сказал Ильинский Зарецкому.       Зарецкий словно восстал из обморока. Он медленно встал, потянулся, и подсадил Динку.       Динка легла на спину и стала смотреть в грязный потолок. Ей казалось, что потолок сдвигается на неё, что он её давит. Давило всё: и мирно лежащий Ильинский, и мирно сидящий Зарецкий, и эти стены, и этот потолок. Она думала об отце. Ей хотелось его увидеть, она соскучилась за всё это время в школе. Соскучилась она и по матери. Ей хотелось видеть отца в хорошем расположении духа, а теперь, если даже им как-то удастся встретиться, то он будет зол на неё, начнутся эти бесконечные выяснения отчего у него такая дочь-беспредельщица. Потом возьмёт обнимет и тихо скажет, чтобы больше такого не творила. И Динка слушалась — она никогда не повторялась в своих проказах. Мать будет тихо вздыхать где-то рядом, мягко тронет отца за руку, если тот будет сильно строг, потом присоединится к объятиям, потом прибежит Сашка обниматься. Эта картина всегда повторяется вновь и вновь. После каждой проделки Динки или Саши.       Через некоторое время, проведённое Динкой в раздумьях лёжа на нарах, раздался требовательный стук в дверь караульного.       — Соколова! На выход! — послышался голос караульного.       Динка догадывалась, кто её там вызывает. Она больно спрыгнула с верхнего яруса на пятки, и пошла к двери мысленно готовясь к худшему. Её повели в штаб авиашколы. Она шла с опущенной головой, руки её были заложены за спину. Позади неё шёл караульный с винтовкой. Ещё совсем мальчик, вероятно, призывник.       Штаб располагался в большом доме сталинского стиля. С одной стороны просто, ничего вычурного, а с другой стороны колонны на крыльце, балкон с резными ограждениями. Красиво и приятно глазу. В штабе было тихо и спокойно. Люди не сновали по коридорам, а тихо сидели в своих кабинетах. В одном из таких кабинетов и находилась семья Соколовых. Кабинет одолжил Голубев.       Отец сидел за столом. Мать сидела на стуле перед столом, как будто она была на приёме, Сашка сидел на углу стола, а Артур в красивой форме лейтенанта-танкиста сидел на подоконнике, свесив одну ногу на улицу. Динка стояла перед ними и застенчиво перебирала пальцы.       Несколько минут все молчали. Все просто смотрели на Динку, а Динка разглядывала пол. Даже её извечный защитник Артур молчал и, как будто бы также осуждая, смотрел на Динку.       — Скажи мне, Дина, — наконец нарушил молчание отец и сделал паузу после этих слов. — Чем ты руководствовалась, когда влезала в эту авантюру? Скажи мне честно, пожалуйста.       Динка почувствовала себя беззащитным маленьким ребёнком, которого отчитывают за какой-то проказ. Для Глеба Вадимовича так всё и было.       — Я доказать хотела… — наконец тихо, еле слышно сказала она.       — Что? Этим самодовольным индюкам? Такими методами? Их проблемы, что они тебя не признают. Значит боятся, значит слабые! Вот и всё! Знаешь, Дина, мне это всё уже порядком надоело. Меня вызывали в детский сад, меня вызвали в школу, здесь я тоже за тебя отдуваюсь. Скажи мне, пожалуйста, когда тебя в часть определят, меня и туда вызовут? Ну говори мне, вызовут?       — Не вызовут, — тихо сказала Динка.       — Очень на это надеюсь. И вообще! Ты о ком-нибудь, кроме себя думаешь?       — Думаю, — Динка знала, что лучше отвечать на вопросы, даже на такие, провокационные.       — Ну как ты думаешь-то? Думала ли ты обо мне? Думала ли ты об матери? Думала ли ты об Артуре, о Саше? Чтобы бы было, если ты разбилась? У матери сердце слабое, она тут чуть не окочурилась, пока ты витки в штопоре наворачивала. Артур Саше глаза закрыл. Мы же тебя, чертовку, любим все вчетвером. А ты что творишь? Твоя жизнь стоит расположения самодовольных индюков?       Динка не могла это выдержать. Слёзы покатились по красным щекам, послышались звуки хлюпанья носом.       — Простите, — тихо, всхлипывая, сказала Динка.       Отец вздохнул. Он так вздыхает, когда уже не может ругаться на дочь.       — Ладно. Иди сюда, дочурка, — сказал он, раскрывая свои объятия.       Динка медленными, детскими шагами пошла в объятия отца. Прижалась к его большой, твёрдой груди. Он был довольно стройный, и вообще выглядел ещё довольно молодо.       К этим объятиям присоединилась вся дружная семья Соколовых.       Она вышла из кабинета в не очень хороших чувствах. Хоть и закончилась эта беседа вроде как хорошо, объятиями, но на душе у Динки не было спокойно. Ей было стыдно, ужасно стыдно. Тот же самый караульный уже занял своё место позади неё. Но тут из кабинета Голубева вышел Артур. Артур был на 5 лет старше неё, он считал себя очень взрослым человеком. Он и был взрослым. Чувствовал всю ответственность, возложенную на него, и был уже довольно сформировавшейся личностью. Он уже успел отучиться в танковом училище, и уже служил в Киевском особом военном округе, в механизированном корпусе. Он был довольно вспыльчив и горяч, под стать своим огненно-рыжим волосам, но семью свою любил, любил и Динку любовью настоящего брата, защитника. Он всегда её защищал и выгораживал и перед родителями, и перед её одноклассниками и учителями. И Динка шла плакаться именно к нему, а не к родителям. От Артура она ничего не скрывала. Он знал все её потаённые секреты и мысли. Он в свою очередь учил её взрослой жизни, взаимоотношениям с противоположным полом, перед её отъездом в авиашколу, он ей прочитал целую лекцию о том, как нужно взаимодействовать с парнями, в каком-то смысле даже подтолкнув её на участие в этом споре.       — Ты должна принимать все вызовы, которые они бросают, — говорил он. — Иначе тебя сочтут трусихой.       Артур знаком попросил караульного немного подождать, и тот, нервно вздохнув, отдалился. Артур по-свойски приобнял Динку за плечо и сказал:       — Надо ж знать меру, Дин, — Динка вдруг почувствовала, что Артур положил ей что-то в карман. — Чтоб не скучно было. Когда там тебя выпустят?       — Через десять дней, — Динка растворилась в объятиях брата. Не хотелось снова видеть эту противную морду караульного и двух сокамерников, хотелось обнимать брата, но жизнь она испортила себе сама.       — Я постараюсь приехать, слышишь? И отец тоже постарается, я его уговорю… Ты самое главное хорошо себя веди. Не шали.       — Время не бесконечно, — напоминая о себе, сказал караульный.       — Ишь, какой ты вредный! — съехидничал Артур. — Куревом угостить?       — Не откажусь, — караульный удивительно быстро сдался.       — Ну вот и молодец, — Артур пошарил по карманам. — Чёрт! Отец же их забрал! Прости, Диночка, но на сегодня всё. Давай, вылезай, — он говорил всё это так нежно, будто бы какому-то ребёнку.       Он и считал Динку ребёнком, которого он сам и вырастил. Отец часто уезжал в командировки или просто пропадал на работе, матери тоже часто дома не было: она работала в реанимации, сменами, сутки напролёт. Дети были предоставлены самим себе. За старшего всегда оставался Артур. На Сашу, который жил будто бы в другом мире, созданном матерью, он никак не мог повлиять, а вот на единомышленницу Динку, которая, как и он, пошла в отца, всегда пожалуйста.       Динку увели. Она видела, что Артур ещё долго стоял и смотрел, как её уводят. «Только бы он приехал через десять дней!», — думала она.