На рубеже жизни и смерти

      21 июня 1941 года выдалось тёплым. Солнце освещало небольшой белорусский посёлок, и люди выползли на улицу. В посёлке жили семьи лётчиков: жёны, дети, матери. И от того Стригово расцвело. Красивые молодые девушки в самых прелестных нарядах расхаживали по улицам, ещё не совсем старые матери гуляли тут же, тут же бегали и маленькие сорванцы.       Динка с Зарецким были в увольнении, как и большая часть аэродрома. Полковник Дудочкин раздобрел и отправил всех отдыхать, и людей с аэродрома как ветром сдуло.       Динка с Зарецким уже давно жили в коммунальной квартире в небольшом старом доме в пять этажей. В соседней комнате жили родители Зарецкого, которые часто помогали с Костиком, которому на следующий день исполняется три месяца. Отец Зарецкого делал Костику игрушки из дерева да такие затейливые да хитроумные, что только дивиться и оставалось.       Жизнь посёлка не заканчивалась вечером. В городе был небольшой клуб, где по вечерам устраивались танцы. Но Динка с Зарецким не были там ни разу с момента беременности Динки. В беременность Динка себя берегла и занималась совместно с Зарецким, свёкром, свекровью и родителями подготовкой к рождению сына, а после рождения Динка с Зарецким и его родителями зарылись в пелёнках. Динка и Зарецкий каким-то образом ещё умудрялись соединять это всё со службой, где с каждым днём становилось всё хуже и хуже. Учения увеличились, чуть ли не каждый день лётчики прыгали с парашютом. Казалось, что наркомат обороны просто издевается и издевается именно над лётчиками. Из училищ теперь выпускали сержантами, лётчики с выслугой меньше 4 лет жили в казармах, сократили штаб механиков и инженеров, назначив по одному инженеру и механику на звено, то есть на три самолёта.       Вот и сегодня Динка с Зарецким не пошли на танцы и почти весь день провели дома, за исключением небольшой прогулки с ребёнком. Коляску они так и не сумели достать, поэтому всю прогулку поочерёдно носили Костика на руках. Жизнь шла своим чередом. На ужин Динка готовила овсяную кашу, Зарецкий сидел тут же.       — Я всё-таки решилась, Даня, — сказала Динка, держа в руках листок бумаги. — Мне уже как-то стыдно весить Костика на шею твоей маме.       — Я бы не сказал, что маме невмоготу сидеть с Костиком. Но это твоё решение, тут я не в праве советовать. Однако сколько ты сил потратила на то, чтобы добиться этого положения, неужели ты бросишь это из-за семьи?       В руках Динка держала рапорт об отставке, который был написан где-то полтора месяца назад. Она уже давно об этом думала и размышляла и только сейчас вроде как решилась.       — Я не могу совмещать службу с семьёй. Семью я бросить не могу, значит брошу службу. Вот и всё, — из её глаз полились слёзы. — В понедельник же подам рапорт.       Зарецкий обнял Динку, утёр ей слёзы и сказал:       — Всё будет хорошо, принцесса, независимо от того, какое решение ты приняла. Мы всегда будем вместе.       Динка вздохнула. Долго обниматься не пришлось: каша закипела и пришли соседи по коммуналке: две старушки, которые жили в соседних комнатах у входа в коммуналку и всегда выглядывали из-за двери, когда в квартиру заходил кто-то лишний. Когда к Динке приезжали родители, эти две старушонки встречали их чуть ли не с виллами, пока Динка их не остановила.       — Вашей кашей даже в комнате воняет, — сказала одна.       — Прямо скажем, Василиса Матвеевна, вашими чебуреками тоже несёт чуть ли не с первого этажа, — съехидничала Динка.       — Ну, Динка! Ну вертихвостка! — пожурила вторая, Марианна Максимовна.       Зарецкий и Динка, наевшись каши и оставив соседям, вернулись в свою комнату, где уже во всю горланил Костя.       — Кто-то тоже ужинать хочет, а? — приговаривала Динка, подходя к кроватке, которую соорудил всё тот же отец Зарецкого.       Динка достала Костика и начала его кормить. Зарецкий сел рядом.       — Интересно тебе? — спросила Динка.       — Очень, принцесса, — сказал Зарецкий и поцеловал Динку в щёку.       Он обнимал её и молча с наслаждением смотрел как его кроха питается.       На улице было уже темно, и в окне уже не было ничего видно. С улицы доносились только звуки копыт, равномерно стучащих по плитке, и звуки солдатских сапог, явно ходил какой-то военный привычным строевым шагом. Стрекотали сверчки. Но было так тихо, так спокойно, так мирно, так хорошо…       Динка, уложив сына в кроватку, завела колыбельную:       — Баю-баюшки-баю       Не ложися на краю       Придет серенький волчок       И ухватит за бочок.       Он ухватит за бочок       И потащит во лесок,       И потащит во лесок       Под ракитовый кусток.       К нам волчок не ходи       Нашего Костю не буди.       Эту колыбельную Динке пела её мама, когда она была совсем маленькой. Надо сказать, что пела Динка неплохо. Когда она закончила, спал не только Костик, но Зарецкий, сладко укутавшись в одеяло на кровати. Рядом с ним легла и Динка. Семья Зарецких и весь посёлок погрузились в сон.