Нефритовая шпилька

Юньмэнский жар понемногу спадал, нехотя поддаваясь освежающему ветерку и водной прохладе. Солнце прекратило попытки убить Вэй Усяня, за что тот испытывал искреннюю благодарность, хотя знал, что будет скучать по летнему зною. Беготня без рубашки, плавание в одних нижних штанах наперегонки за гулями, беспокойные ночи и сухие губы — всё это напоминало ему о юности, беззаботной и безудержной. Но теперь ему казалось, что и она нехотя уступает — под ветрами перемен и холодом прожитых лет. И это — правильно, как смена сезонов, как течение под водой или круги жизненных циклов в древесном стволе. Одно за другим, как это и должно быть. Его юность прошла, и все же навеки осталась — в пестрых палатках с едой на причале, в лотосовых коробочках на ладони, в тарелке любимого супа и застольях с друзьями. И в светлых как подкрашенный хрусталь глазах человека, с которым он ее разделил. Он навеки будет юным — там, на деревянных досках, подгнивших от воды, и на отвесной стене с двумя кувшинами Улыбки императора, улыбаясь своим мыслям. Вэй Усянь прошел через три месяца на могильниках в Илине, смерть почти всех, кого он знал, потерю золотого ядра, через войну и страдания. И при этом, оглядываясь назад, он понимал, что те несколько лет — всего лишь один иероглиф в длинном свитке его жизни. Вот он растер тушь, подготовил бумагу, занес кисть для каллиграфии. И с новой строки начинается поэзия. — Лань Чжань, ну Лань Чжань, как ты? — Он принес сладостей с причала и собирался заставить Лань Ванцзи попробовать каждое, потому что его любимые лепешки он уже оценил в прошлый раз, чем порадовал Вэй Усяня до небес. Всё своё время Вэй Усянь проводил у целителей, где набирался сил Лань Ванцзи — в относительной тиши и спокойствии, как потребовал старик Лань. Разумеется, Вэнь Цин, как Старейшина Илина, осталась до выздоровления своего бывшего жениха. Но вот что в павильоне целителей забыл Цзян Чэн его шисюн, признаться, поначалу не представлял. Спасла наблюдательность Лань Ванцзи. — Опять он тут как тут, — проворчал Вэй Усянь, падая головой на краешек постели. — Никак за мной шпионит, как бы я честь наших кланов не опозорил преждевременно. Лань Ванцзи ласково положил ладонь на его голову. Он полусидел, откинувшись на ворохе длинных подушек. На самом деле, заклинатель вроде Ханьгуан-цзюня мог и избежать валяния дурака в постели, но Лань Ванцзи сам попросил оставить его подольше. Когда его выпишут, им придётся разлучиться, чтобы соблюсти все церемонии. Конечно, официального брака у них, двух мужчин, быть никак не могло, но Цзян Чэн и Лань Сичэнь, похоже, решили участвовать в неофициальной гонке на звание самого расточительного главы клана и заявили, что отпраздновать вступление в брак брата и шисюна им не помешал бы даже внезапно вернувшийся к жизни Вэнь Жохань. — Подумай, — предложил Лань Ванцзи, — разве он приходит сюда когда пожелает? И Вэй Усянь подумал. Цзян Чэн был безраздельным хозяином Пристани Лотоса и мог заявляться куда и когда вздумается, но если обращать внимание на детали… Глава Цзян приходил пошпионить, только когда в павильоне работала Вэнь Цин. Лань Чжань такой внимательный! — Неужто наш А-Чэн влюбился? — не сдержался Вэй Усянь в один из подобных дней. — Заткнись, — ну очень остроумно парировал Цзян Чэн, издали наблюдая, как ловко глава Вэнь орудует бинтами. Про себя Вэй Усянь уже принялся придумывать имена для наследников — в конце концов, традиция. *** Конечно, шпилька — это ключ. Изучив ее хорошенько, Вэй Усянь пришел к выводу, что наложенное на нее заклинание позволяло беспрепятственно пройти защиту храма — даже круг защитного поля в центре. А когда ключ покинул «замок», тот запечатался сам, обычное свойство. Погребя с собой всех своих мертвецов и их тайны. И никто не смог найти затерянный храм вновь — кроме разве что тех, кто по своей воле никогда не стал бы туда возвращаться. Никто, кроме Вэй Усяня, конечно, потому что из всех людей темная энергия взывала именно к нему. Как то затерянное место в горах, которое незадолго до этого очистили Сяо Синчэнь и Сун Цзычэнь, под воздействием темной энергии храм озлобился и потерял последние остатки освященности, находясь на грани того, чтобы стать настоящим чудищем. Храм хотел лишь быть запечатанным в тишине и покое, где-нибудь далеко-далеко. Однако дух учителя Ланя, который остался в нем, напротив, желал раскрытия правды о своей смерти, желал мести и смерти своим обидчикам, даже не догадываясь, что те уже давно почили. И не зная, что его смерть уже отомщена, и жестоко — всему клану Лань, так или иначе, но всем до единого, не только Цинхэн-цзюню и его супруге. Случившееся в храме столько лет назад затронуло так много жизней! И способствовало как минимум нескольким смертям. — Если бы она не надела подаренную им шпильку на тайную церемонию, он бы понял ее чувства хотя бы по тому, что она попросту не пришла, — потрясенно выдохнул Вэй Усянь. Мать Лань Ванцзи и Лань Сичэня не смогла бы пересечь барьеры без этой шпильки, без ключа к ним и сердцу своего будущего супруга. Клан Лань не прекращал его удивлять. Даже он сам, большой знаток артефактов и странных вещиц, не придумал бы способа узнать о чувствах любимого человека лучше. Та, кого ничуть не трогает внимание Цинхэн-цзюня, откинет подарок в сторону, как приятную безделицу, забудет среди куда более роскошных украшений, которых, несомненно, было немало судя по наряду госпожи Лань. Но она надела нефритовую шпильку с мыслями о нем. Как Вэй Усянь — с мыслями о Лань Ванцзи. — Мама спасла отца? — Лань Сичэнь тоже был немало удивлен. Они втроем наслаждались вечерней прохладой в любимой Вэй Усянем беседке у воды. В конце концов, Вэй Усянь задолжал госпоже Лань, и следовало вернуть этот долг. Он специально позвал обоих Нефритов Гусу Лань для важного разговора, чтобы пересказать им всё увиденное через Сопереживание — вместе и одинаково. Чтобы они разделили это знание поровну, как и положено братьям. — Глава Лань, — кивнул Вэй Усянь, — этот недостойный не имеет права судить со стороны, но из того, что случилось в храме, можно сделать лишь один вывод. — Его голос невольно смягчился, лицо разгладила улыбка. — Ваши отец и мать были замечательной парой, избранниками друг друга. Так что… вам не стоит переживать о делах минувших дней. «Ошибки прошлого пора отпустить», значили его слова. Тем более, если это ошибки других поколений. За них не должны отвечать потомки, не должны отвечать такие, как Цзэу-цзюнь и Ханьгуан-цзюнь. Любому было бы очевидно, что Лань Сичэня мучила память о былом, как и его младшего брата. И любой пожелал бы облегчить их страдания… но их дядя решил поступить иначе, раз за разом тыча ферулами в старые раны. Должно быть, он хотел уберечь воспитанников от повторения ошибок, но вместо этого наделал новых. И случай с Лань Ванцзи — тому доказательство. Если бы не череда абсолютно нелепых совпадений… Вэй Усянь обнаружил уединенный храм, Лань Ванцзи отправился на его поиски с нефритовой шпилькой за пазухой. Вэй Усянь носил эту шпильку как самый ценный подарок. Хоть одно звено выдерни из цепи — и всё могло бы закончиться по-другому. Не обязательно хуже, но… и вряд ли лучше. Печать в храме могла высосать жизненную энергию Лань Ванцзи досуха. Или Лани завершили бы свой ритуал, потратив последние силы умирающего на то, чтобы заполучить остывающий труп и добавить его в усыпальницу, к родительским гробам. В коллекцию сломанных судеб их клана, словно курильница в библиотеке, заброшенных куда подальше и позабытых. После беседы глава Лань долго глядел на воду, не в силах что-то сказать. Но в юньмэнских озерах никогда не было ничего, кроме ила и рыб. Никаких готовых ответов. Иногда воды говорили, конечно, но об этом Вэй Усянь предпочел умолчать даже перед Цзян Чэном. Это только между ними — им и родными заводями. И лотосами, колышущимися над водой. И пухлыми лягушками на камнях. Это тайна, которую не объяснить и не измерить, а посему не стоит и пытаться думать о ней. Вэй Усяню всегда легко удавалось не думать, и вдобавок, он любил делать то, в чем хорош. — Пора возвращаться, — заметил Лань Ванцзи, уже когда они остались в беседке одни. Вэнь Цин строго следила за своим подопечным, особенно её волновало соблюдение режима сна и бодрствования. По словам Старейшины Илина, именно от него зависит соотношение энергий в теле. Вэй Усянь, услышав это, еще подумал лениво, что не зря всю жизнь пренебрегал этим самым балансом, и возможно, ему на роду было написано навеки его лишиться. Лань Ванцзи протянул ему ладонь. Подумав одно мгновение, как, должно быть, задумывается стрекоза, прежде чем коснуться воды, Вэй Усянь потянулся к нему и прильнул к губам. …За холодного второго молодого господина Лань он отвечать не мог, но с ним самим навеки останется юньмэнский жар, в груди, в сердце, на кончиках пальцев, в дыхании. Он лихорадкой тревожит плоть, стоит только ощутить присутствие Лань Чжаня, его Лань Чжаня, рядом. Обжигает скулы, по которым проводят длинные пальцы, проникает глубже с легкими укусами на подбородке и шее. Обычно поэты сравнивали любовь с весенним цветом, но эти следы лета не спутать ни с чем. Как не забыть летнюю ночь, проведенную в раскаленной под солнцем Пристани Лотоса — и мучительную, и томящую, и такую сладкую. Многие не выдерживают жара, боятся слечь или погибнуть. Но Вэй Усяня сама жизнь готовила к тому, чтобы провести в нем хоть целую вечность. Как в отдаленной беседке в любимых руках. — Вот вы где, — послышалось из ниоткуда, и Вэй Усянь, резко вынырнув из объятий, ощутил себя ребенком, застуканным за купанием в неположенном месте и вытащенным на берег за шкирку. К беседке неспешно приближались две пары ног. Голос принадлежал Цзян Чэну, а его неожиданным спутником оказался Вэнь Нин, тактично отвернувшийся в сторону. Они были еще далеко, за павильоном, но Вэй Усяню стало жарко-жарко от смущения. Лань Ванцзи коснулся его руки, будто желая поддержать без лишних слов, и отсаживаясь на приличествующее расстояние с явной неохотой. — Когда это вы успели подружиться? — Вэй Усянь решил начать с наступления, иначе ему грозила участь самому стать объектом снисходительных насмешек Цзян Чэна. — Смотри, если научишь брата Вэнь Цин плохому, она тебя своими иголками в дикобраза превратит. Вэнь Нин вежливо посмеялся вместе с ним, а Цзян Чэн, весь привычно в фиолетовом, будто грозовая туча, хмуро уставился на Лань Ванцзи. Казалось, грянет буря, но почему-то тишина затягивалась. — Второй молодой господин Лань, — кивнул глава Цзян почти безучастно, — глава Вэнь просит вас вернуться к целителям. — Конечно! — вскочил Вэй Усянь, ответив вместо Лань Ванцзи, и потянул его за собой. — Мы уже уходим. И Цзян Чэн и Вэнь Нин остались смотреть им вслед, один — смущенно и растерянно, другой же… С мрачной улыбкой. — Разве вы не хотели что-то сказать Вэй Усяню? — задумчиво протянул Цзян Чэн, едва касаясь колокольчика, висевшего на поясе, нервными угловатыми пальцами. Вэнь Нин покачал головой, казалось, его что-то позабавило и возмутило одновременно в этих невинных словах. Он скромно заметил: — А разве вы не хотели прогуляться с моей сестрой, а не со мной? Или вы позвали меня для другого? Цзян Чэн фыркнул, вернувшись к деловому тону: — Я позвал вас, чтобы на правах главы Юньмэн Цзян лично показать вам Пристань Лотоса, раз уж ваша сестра сегодня оказалась занята. Как думаете, ей понравится эта беседка? Цзян Чэн явился в павильон целителей с предложением полюбоваться видами невовремя — и Вэнь Цин отправила с ним брата вместо себя. Им обоим хотелось закончить прогулку поскорее, но оба не желали ударить в грязь лицом, потому получалось только ее затянуть. По тому, как глава Цзян смотрел на удаляющуюся парочку, можно было точно сказать, что один только этот вид ему неприятен. — Вы не одобряете…? Впрочем, прошу меня простить, если вопрос прозвучал бестактно, — быстро пошел на попятную миролюбивый Вэнь Нин. Прямо нагрубить ему глава Цзян, очевидно, не мог — или не хотел. Только потому он лишь хмыкнул и через несколько мгновений ответил: — Мое мнение не играет здесь никакой роли. Будь я даже тысячу раз против… Чужая душа — потемки. Какое до нее дело посторонним? Так сказал Вэй Усянь однажды. Тем более… Глава Цзян с кривой усмешкой глянул на Вэнь Нина. Если помолвка Лань Ванцзи и Вэнь Цин не будет расторгнута, все его пока еще смутные, но с каждым днем крепнущие планы сорвутся, не успев пустить корни и зацвести. Цзян Чэн не понимал, как можно желать другого мужчину, и испытывал беспокойство, вспоминая, что они с Вэй Усянем с малых лет жили, тренировались и порой даже спали вместе. С каких это пор тому нравятся парни? Разве всю жизнь он не раздавал цветы, коробочки румян и пудры, комплименты да улыбки девушкам направо и налево? С чего вдруг — такая перемена? Впрочем, отношения Вэй Усяня и Лань Ванцзи всегда были для него загадкой. Кто знает, как долго они уже… — Вэй Усянь всегда делает только то, что хочет, — заявил Цзян Чэн, заведя руки за спину. — Глава Цзинь предупреждал меня об этом, но к счастью… К счастью, ни он, ни Вэй Усянь никогда никого не слушали. И делали то, что хотели. Потому они так долго и были рядом. И наверное, потому должны были отпустить. *** Старейшина Илина. Гордое и безумное прозвание, заработанное честным трудом и признательностью местных жителей. В Илине не каждому давали свой «титул». Старейшина — потому что уважаемая, даже в высшей степени. Вэнь Цин всю жизнь несла на собственных плечах груз ответственности, каким бы тяжелым он ни был. Она отвечала за брата после смерти родителей, за клан — после падения Цишань Вэнь. За свое ремесло — перед всем заклинательским миром. Она была целительницей и не имела права на ошибки. И она не могла просто взять и позабыть обо всем пережитом, чтобы… Чтобы этот несносный Цзян Ваньинь, глава клана Цзян, взял ее в жены. Немыслимо, чтобы двое глав кланов сочетались браком. На кого тогда останется клан Вэнь? Уж Цзян Ваньинь-то явно не собирался снимать с себя полномочия и покидать пост главы Юньмэн Цзян. От него такого никто и не требовал. Вэнь Цин вздохнула и взяла еще одну иглу, посмотрела ее на свет, смочила бинт в дезинфицирующем растворе. Она обрабатывала свой медицинский арсенал все утро — никто не беспокоил Старейшину Илина. Все знали, что это означает «мне надо подумать». И что можно нечаянно очнуться через три дня с иглой в шее, если нарушить уединение главы Вэнь. Это было безвредным, даже полезным, и притом крайне действенным способом добиваться повиновения. Вэнь Цин вспомнила, как искрит на руке Цзян Ваньиня кольцо, и все вокруг с трепетом замирают. И невольно улыбнулась — Вэй Усянь был прав, они и впрямь в чем-то схожи. Им обоим пришлось восстанавливать свой клан из пепла, из небытия. Оба сталкивались с недоверием и снисхождением на своем пути. И глава Цзян славился как один из главных ненавистников «псов Вэней» во всей Поднебесной. Вэнь Цин вздохнула, на глазок пересчитала иглы и взяла с подноса пинцет. — Глава Вэнь, — произнес Цзян Ваньинь в ее голове, в мысленно оживленном воспоминании, и ничего в его речах, тоне или даже лице не выдавало ни капли ненависти. Напротив. Вэнь Цин вздохнула еще раз, теперь куда горше. То, как Цзян Ваньинь смотрел на нее, когда считал, что его не видят… Но это все равно не стоило судьбы целого клана! Всплеснув руками, Вэнь Цин чуть не опрокинула поднос, на котором блестели чистотой инструменты. *** Пристань. Сверчки звонко переговаривались в травах у изящного павильона — точно цветок лотоса спустили на воду. Плескалось, волнуясь, порозовевшее от жарких закатных лучей озеро. Звуки юньмэнской ночи вот-вот захватят тишину, поглотят, наступят босыми ногами с налипшим на пятки песком. Где-то далеко-далеко слышался смех, но здесь — только вода, сырое дерево, камыши, небо и они двое. Ушансе-цзунь с флейтой у искаженных дерзкой ухмылкой губ и Ханьгуан-цзюнь, с достоинством перебирающий струны гуциня. Общеизвестный балагур Вэй Усянь и благородный господин Лань Ванцзи. Вэй Ин и Лань Чжань, которые навеки принадлежат друг другу. Вырвавшись ото всех и добравшись сюда, Вэй Усянь присел на край длинного причала, и Лань Ванцзи без лишних слов сел рядом. Они смотрели на другой берег, и на разводы облаков, и куда угодно, только бы не друг на друга; Вэй Усянь болтал ногами над водой, касаясь едва-едва ее прозрачной поверхности. А потом положил ладонь руки, на которую опирался, поверх изящных длинных пальцев Лань Ванцзи. Тот тоже держал ладонь между ними, хотя в его позе это было не так уж удобно. Вэй Усянь был готов провалиться сквозь землю, точнее, мокрые балки, и даже если сейчас посреди озера внезапно появился бы бездонный омут, он без колебаний нырнул бы в него с головой. Ведь на самом деле, у него не было никакого «опыта» в «подобных делах». На самом деле, он частенько бывает довольно застенчив. Он вовсе не тот Ушансе-цзунь, каким хотел всем казаться. Особенно — ему, этому суровому господину в сияющих белизной одеждах. Что если истинный Вэй Ин окажется совсем не таким, каким…  — Вэй Ин, — мягко позвал Лань Ванцзи, и сердце Вэй Усяня само по себе бухнуло куда-то вниз, словно желая утопиться. Неужели пока он смотрел на воду, кто-то смотрел на него?.. Пальцы, сильные и жесткие из-за мозолей от гуциневых струн, легонько сжали его ладонь в ответ. И появилась улыбка, блистательная, как последний солнечный луч перед наступлением ночи. Одна на двоих. Вэй Усянь прятал в своей слезы, а Лань Ванцзи больше не таил ничего. От кончика высокого заостренного гуаня до носов белых сапог, весь он был открыт и спокоен, какой бывает разве что водная гладь. Нестерпимо яркое светило озаряло его волны — так долго, так безразлично, ведь разве может камышовый стебель заставить луну взглянуть только на себя, а не на весь подлунный пейзаж? Теперь это светило, вопреки здравому смыслу, и законам природы, и воле небес, и всему в этом мире и любых других — улыбалось ему одному. И Лань Ванцзи впитывал каждую частицу света, купался в его лучах, раскинувшись под ним полноводной Янцзы. …Вернее, так еще случится — когда Вэй Усянь повалит его на свою мятую постель, и будет шептать непристойности, от которых пылают уши и саднит горло, и покроет лицо, шею, грудь нескончаемыми поцелуями. Бесстыдник и повеса. Тот самый, кто без зазрения совести берет взятки за уроки распутства. Тот самый, что выиграл войну, поигрывая флейтой в руках — пусть и не в одиночку. Тот, кто знает столько безумных, бесполезных вещей, но всегда хочет еще и еще. Тот, что уговаривал его выпить вместе и спеть ему перед сном. Лань Ванцзи любит его всем своим существом, даже больше: не может быть, что он — только две части души и бренное тело, потому что этого мало, чтобы вместить чувства. И нет, он не озеро больше — у него нет захваченного тьмой, покинутого светилом навеки дна под толстым слоем ила, сожалений и страхов, — теперь он небеса, которые раньше отражались в воде. Одно движение любимых, зацелованных губ, и он свободен от оков плоти, от тревог смертности, от боли и разочарований. Если Вэй Ин и вправду с ним, в его объятиях, а не только в мыслях, то это и есть бессмертие. Пусть Вэй Ин и поднял его на смех, когда услышал об этом спустя… некоторое время (как оказалось, открываться без остатка — сложно, долго и выматывающе), он практически не мог придраться к этой теории. С точки зрения заклинательства их парное совершенствование почти наверняка могло потягаться с играми в тучку и дождик небожителей. Как оказалось, для обмена ци иньской энергии в теле Вэй Усяня было более чем достаточно, даром что без яшмовых врат. А уж в том, что его Лань Чжань прекрасно владеет своей энергией ян, Вэй Усянь никогда и не сомневался. Это было понятно еще по его совершенно не подростковому поведению в Гусу, во времена их юности. Ученики с их взрывной, неуклюже бьющей ключом ян — и второй молодой господин Лань, полный изящества и неиссякаемой внутренней силы. Уж кто-кто, а Вэй Усянь отлично знал — не тот, кто громче всех листает книжку с весенними картинками да нахваливает руку художника, мастер на поле цветочного боя. Пусть Лань Чжань всегда казался холоднее льда и серьезнее божественных статуй, вкупе со всем остальным это делало его еще привлекательнее — в глазах и Вэй Усяня, и множества поклонниц. Когда-то Лань Ванцзи поймал цветок на улицах Юньмэна, и перед трибунами на Байфэн, и потом сорвал цветок с его груди, как оказалось… А теперь он держал на коленях свежесорванный цветок, который они нашли на прогулке. Вэй Усянь показал Лань Ванцзи Пристань Лотоса, хотя он отлично знал и город, и заклинательскую обитель, но теперь уже — как своему будущему супругу. И под важным для него деревом (из-за милых сердцу воспоминаний детства) они нашли скромный цветок. Лань Ванцзи молча наклонился к нему, коснулся нежных лепестков, чарующих своей свежестью, полных сладчайшей росы. Вэй Усянь не успел попросить не срывать, оставить цвести. Легкая горечь сожаления, рождающаяся при взгляде на цветок, делала его еще прекраснее. — Я задолжал тебе его, — протянул его Лань Ванцзи. И рассказал, стыдливо склонив голову, как однажды украл у Вэй Усяня поцелуй. Его тут же оставили далеко позади по части кражи поцелуев, прижав к дереву, схватив за белые рукава. — Лань Чжань, посмотри на меня, — попросил Вэй Усянь, осторожно приподнимая его за подбородок. — Неужели ты из-за этого так переживал? Светлые глаза смотрели не мигая, понимающие, сияющие. Казалось, им не хотелось отрываться от любимого лица ни на мгновение. «Люблю тебя, хочу тебя, не могу без тебя», билось в груди Вэй Усяня, захлебываясь в горле, выливаясь наружу горячими поцелуями, цепкими прикосновениями, поглаживаниями и объятиями. «Не хочу никого, кроме тебя, никто не сможет заменить тебя». Кажется, он сказал что-то из этого вслух, потому что глаза напротив улыбались. «Как жаль, что мы не сделали этого раньше». Как жаль, что мы не признались друг другу еще тогда. В прохладе Облачных Глубин. В лихорадке Низвержения Солнца. Под небесами мирных деньков после. В лотосовых заводях или ледяных пещерах. — Мы всегда смотрели друг на друга, — задумчиво хмыкнул Вэй Усянь, сидя рядом с лучшим, самым близким, самым дорогим человеком в своей жизни на подлунном причале. Лань Ванцзи тепло мгмкнул. — Понимаешь, Лань Чжань? Как много таких вечеров могло бы быть, а, Лань Чжань? Сплетенные пальцы осторожно сжались, выражая тихое, безмятежное согласие. — Будут. Уверенно, горячо, кратко. — Будут, — расплылся в улыбке Вэй Усянь, склонив набок голову. Никакого стыда, страха, сомнения. Только доверие и любовь. С такими и горы свернуть можно. «Разберемся», — кивнул сам себе Вэй Усянь, наблюдая, как рябь воды переливается чешуйками на озерной поверхности. Он еще раз поблагодарил юньмэнские воды, чувствуя себя благодарным всему свету разом за эти минуты. Все, что беспокоило его относительно их брака, показалось ему таким неважным, таким очевидным, простым, как дыхание или течение ци в теле. «Это не сложнее, чем изобрести новый артефакт. Не может быть сложнее. Наверное». *** — Даочжан Сун! Погодите-ка! Сяо Синчэнь дождался Сун Цзычэня в Пристани Лотоса, как и собирался, а затем остался еще немного, чтобы поддержать Вэй Усяня — с улыбкой, даже кротко, но непреклонно и искренне. Как ни странно, кроме Сяо Синчэня, его партнера на стезе совершенствования с нетерпением ожидал в гости и Вэй Усянь. Сун Цзычэнь нехотя обернулся на зов. Черная даосская метелка в его руках мягко колыхалась, успокаиваясь после стремительного шага своего владельца. — Молодой господин Вэй? — удивление на суровом лице Сун Цзычэня казалось загадочным и неправильным. — Я… — Вэй Усянь немного запыхался, пока догонял даочжана по узким улочкам в обход запруженных людьми мостовых. — Хотел поговорить с вами… Если вы… Не заняты… — Конечно, — сухо кивнул Сун Цзычэнь, и Вэй Усянь наконец вздохнул спокойно. Выбрав на пристани нарядный сампан, украшенный алыми фонарями, Вэй Усянь кинул серебра улыбчивому рыбаку, протянувшему ему весла. Отойдя от берега, Вэй Усянь увидел в воде стайку пожелтевших узких листьев. Наверное, скоро осень, подумалось ему. Эта мысль оглушала, оставляла разум разоруженным и пустым от тревог. Осенью настает пора пожинать урожай со сделанного летом. Для Вэй Усяня это было время расслабленного смирения — потому что вряд ли он хоть что-то делал правильно до этого лета, но зато с чистой душой. — О чем вы хотели поговорить со мной? — спросил Сун Цзычэнь, когда его «рулевой» наконец присел на резную скамью напротив. Вэй Усянь вздохнул, ощущая, как краснеют щеки, как будто жара еще не спала в Юньмэне. Конечно, он всегда мог поговорить с Сяо Синчэнем, но говорить об этом со своим шишу он попросту не решался. Слишком уж это всё неловко! — Я… — Он сглотнул. — Я хотел официально пригласить вас на… Никто из них еще не понял, как именно следует всё провести. Цзян Чэн ругался и требовал официальной церемонии, причем именно в Пристани Лотоса. По его мнению, подлые Лани решили забрать Ушансе-цзуня как ценного талантливого заклинателя у Юньмэн Цзян. Он не раз и не два хмуро переспрашивал, заходя с разных сторон, уверен ли Вэй Усянь в своем выборе. «Вдруг эта полудохлая ледышка обводит тебя вокруг пальца! Ты всегда был предвзят по отношению к нему. Вэй Усянь, кому говорят!» Но Вэй Усянь был непреклонен, потому что таковым же был и Лань Ванцзи. В отличие от Вэй Усяня, тот не расписывал красоту и достоинства своего возлюбленного во всех подробностях, пока Цзян Чэн не начнет искрить Цзыдянем, страшно побагровев лицом. Зато он спокойно приобнимал Вэй Усяня, пока тот поддерживал его по пути от целительского павильона до причала или любимых беседок. И прерывал дядю, стоило тому заикнуться против Вэй Усяня, что казалось поистине чудом. Он называл его «Вэй Ином» как обычно, но отчего-то от этого простого обращения закипала кровь, причем не только у них обоих, но и у большинства случайных свидетелей. И Вэй Ин, конечно, отзывался. — Вы собираетесь заключить фуцзяньский союз? — деловито уточнил Сун Цзычэнь. — Фуцзяньский союз? — В глубине памяти Вэй Усяня всколыхнулось и навсегда исчезло ощущение, что он уже где-то это слышал. Но что это сочетание иероглифов могло означать, он решительно не понимал. — Разумеется, мы с Синчэнем будем рады поздравить вас с Ханьгуан-цзюнем. И тут он вспомнил — фуцзяньский союз, ну точно! После того, как даочжаны Сяо Синчэнь и Сун Цзычэнь отказали всем кланам, которые предложили им вступить в свои ряды, включая четверку великих, стало понятно, что у них свои планы на жизнь. Так что никто не удивился, когда однажды они просто взяли и объявили о создании собственного клана. Но они столкнулись с деликатной сложностью. Создать свой заклинательский клан нетрудно, особенно заручившись чьей-нибудь поддержкой. Так, к примеру, поступил Су Миншань, покинув клан Гусу Лань, и теперь его собственный молодой клан Молин Су не без вмешательства Ланьлин Цзинь мозолил Ланям глаза неподалеку от Гусу. Однако была сложность. Благодаря начинанию прославленного Вэнь Мао, кланы основывались вокруг семьи — например, семьи Вэнь, или Мо, или Цзян. Сяо Синчэнь и Сун Цзычэнь могли назвать себя разве что назваными братьями, хотя об их братании никто никогда не слышал. Семей у обоих не было — сироты, выросшие в окружении мудрецов, покинувшие родную обитель. Как именовать такой клан, с какой стороны подступиться к делу? Недолго думая, Сун Цзычэнь обратился за советом в монастырь в Фуцзяни, в котором вырос, и ошарашил весь цзянху, когда объявил о вступлении в фуцзяньский союз вместе с Сяо Синчэнем — иными словами, мужской брак. Правда, они явно внесли в него свою философию, но так как никто толком не знал, что из себя на самом деле представляет эта древняя традиция, то и за ее нарушением поймать даочжанов не смогли даже самые яростные противники такого союза. Теперь их клан назывался по родовому имени старшего из супругов, а скрытое в садах небольшое поместье располагалось в предместьях Фучжоу, что в Фуцзяни — клан Фучжоу Сун. Они принимали всех желающих присоединиться к ним, но взамен требовали соответствовать высоким моральным принципам обоих глав клана и посвящать всё время усердным тренировкам. Ученики их обожали, но пока в сам клан они никого пригласить не успели, и он по-прежнему был единственным в своем роде «кланом на двоих». А заклинательский цвет единодушно решил по-прежнему именовать их «спутниками на тропе совершенствования» и не упоминать о необычном браке. Даже на официальных советах клан Фучжоу Сун никто не поминал без крайней необходимости — обычно даочжанов приглашали попросту поименно, как и раньше. Вэй Усяня семейная жизнь его шишу не интересовала совершенно, советов на любовном поприще тот у него не спрашивал, так что он тоже давно позабыл, что они с Сун Цзычэнем вроде как супруги. Теперь, в свете последних событий, его лицо прямо-таки пошло пятнами от смущения. Раньше ему и в голову не приходило, что подобные узы возможны между двумя мужчинами. Неужели же его шишу и даочжан Сун — действительно вместе не только на стезе совершенствования, но и на поле цветочной битвы? И что еще важнее, почему до него только сейчас дошел столь важный для Сяо Синчэня факт?! Похоже, замешательство Вэй Усяня не укрылось от Сун Цзычэня. Он снисходительно улыбнулся, и Вэй Усянь, с одной стороны, подосадовал, что его открытый и разговорчивый шишу избрал для себя такого сдержанного спутника жизни, а с другой, обнаружил странную параллель между ними, вспомнив, каким все считают Лань Чжаня — и решил не углубляться в размышления и сравнения. — Всё верно, даочжан Сун, вы как всегда проницательны. Дядюшка Лань Чжаня хочет его женить и не отступится, пока есть хоть какой-то шанс это сделать. Так что Лань Чжань всерьез беспокоится за свою невинность, — ухмыльнулся Вэй Усянь, откровенно наслаждаясь этой маленькой придумкой. Конечно, слухи про специальные отвары, заставляющие женщин «добровольно» вступать в чей-то гарем или становиться супругой нежеланного мужчины, ходили в народе с избытком. Но представить на месте такой несчастной сурового Ханьгуан-цзюня было затруднительно даже человеку с фантазией вроде Вэй Усяня. Интересно, подействовал бы подобный отвар на сдержанного Лань Ванцзи? И где взять рецепт? — Понимаю ваши опасения, — с достоинством кивнул Сун Цзычэнь. По его лицу невозможно было понять, смеется ли он над Вэй Усянем или воспринял всё за чистую монету. — Единственная проблема — ни Лань Чжань, ни я не являемся выходцами из Фуцзяни и понятия не имеем, что нужно делать. — Это вовсе не проблема. — Сун Цзычэнь поправил волосы, которые ветер закинул ему на плечо. — Церемония самая обычная, три поклона Небу и Земле. — Оу, — с пониманием откликнулся Вэй Усянь, вернувшись к веслу. Но поразмыслив, он понял, что что-то тут не так. За всю жизнь ему довелось побывать только на одной брачной церемонии — когда его шицзе выходила замуж за павлина. И он точно помнил, что… — Даочжан Сун, но разве не должны быть еще поклоны родителям и друг другу? Приближалась осень, и с уходом лета деревья теряли свои пышные шевелюры, роняя листву на воду, точно слезы. И всё же природа щедро одарила эти края — юньмэнские озера поражали великолепием и буйством красок круглый год. Даже Сун Цзычэнь оказался захвачен живописными видами. Возможно, планировал приплыть сюда же, но с Сяо Синчэнем? — Всё верно, — помолчав немного, не спеша ответил даочжан. — Но мы с Синчэнем — сироты. И не уверены, одобрили бы предки наш союз. Мой учитель из монастыря посчитал, что достаточно поклона Небесам, на которых ожидают перерождения их души. А друг другу мы сами решили не кланяться. Между нами всё поровну, один клан, одна семья, никто не довлеет над другим. К чему это нелепое преклонение? Должно быть, это самая длинная тирада, которую Вэй Усянь слышал из уст молчаливого Сун Цзычэня. Обычно за них обоих говорил улыбчивый, располагающий к себе Сяо Синчэнь. Но что еще важнее, то были самые трогательные и нежные слова, которые только мог услышать о чужом супруге посторонний. Пусть даже речи Сун Цзычэня были кощунственными, и Лань Ванцзи явно не стерпел бы такого пренебрежения установленным церемониалом, у Вэй Усяня тоже не было живых родителей или опекунов, и он хорошо понимал, о чем идет речь. Впрочем, он бы хотел поклониться табличкам в храме предков, а также шицзе как самой старшей из оставшихся Цзянов. И Лань Цижэню почему-то тоже, пусть тот и вел себя порой как ворчливый старикашка — его признание многое значило для Лань Чжаня, а значит, и для Вэй Усяня тоже. А перед родителями Лань Чжаня и его брата он, можно сказать, был в долгу и за шпильку, и за остальное, и пренебречь этим никак не мог. А еще он хотел отвесить поклон Лань Чжаню — за все эти годы, за пережитое ими, за победы и поражения, за поддержку и ссоры. Просто за то, что он есть, он всё еще рядом. Вэй Усянь вдруг осознал, что уже представляет их в красных свадебных одеждах, и в горле запершило от смутной тревоги. Хорошей тревоги — так тревожатся за любимых, когда всё хорошо, и только сердце продолжает искать мнимые опасности повсюду. Всего-то ничего прошло с тех безумных дней, в которые он почти думал, что Лань Ванцзи мог умереть. Почти смирился. И почти потерял его. Так долго, отчаянно искать — и обнаружить под самым носом. А ведь Вэй Усянь даже не знал, что ищет! Они оба поистине… — Так когда церемония? — завидев пристань, поднялся на ноги, чтобы помочь, Сун Цзычэнь. Должно быть, эта беседа была нелегкой не только для Вэй Усяня. — Осенью, — решил Вэй Усянь. — Байлу — хороший сезон, чтобы сменить чай на вино. — А одежды — на белые? — одними глазами улыбнулся ему Сун Цзычэнь. Он-то всегда ходил в черном, ему легко говорить! Об этом Вэй Усянь с Цзян Чэном ещё не ругались по-настоящему. «Где вы будете жить? Кто сменит клановые цвета? Какой семье достанутся один из двух Нефритов и один из двух Героев?» — Мне вполне удобно в своих, — нехотя съязвил Вэй Усянь, осторожно причаливая аккурат к месту их отплытия. Он ведь давно не носит фиолетовый. Почему это вообще может быть важно? — В этом вы с Синчэнем похожи, — кивнул Сун Цзычэнь, спрыгивая на мокрые доски и протягивая собеседнику руку. *** Когда Лань Ванцзи полностью поправился — даже по суровым меркам Вэнь Цин, — и впрямь наступила осень. Вернее, только заглянула в дом, робко кидаясь ворохом листьев в лицо, чтобы скрыть смущенный румянец на деревьях у кромки воды. В это время солнце становилось золотым, кидая свои лучи наземь, точно длинные тончайшие цепи или легкую ткань. За газовой завесью над кроватью Вэй Усянь ждал наступления ночи. Наутро за Лань Ванцзи должен был прибыть брат, чтобы забрать в Облачные Глубины до церемонии, как и полагалось, но эта ночь… она была еще юньмэнской, даже делясь едва ощутимой прохладой. — Вэй Ин, — поприветствовал его Лань Ванцзи, и Вэй Усянь невольно вздохнул свободнее. Он не был уверен, что тот придет. Ведь они еще не стали спутниками на тропе совершенствования, не совершили ни одного поклона, и пускай они оба мужчины, такое действие как посещение спальни возлюбленного глубокой ночью однозначно можно было расценивать как разврат, какого Гусу Лань не видывал. Несмотря на то, что было между ними ранее, то был дух Лань Ванцзи, к тому же, запутавшийся и подверженный всяческим соблазнам. Теперь же следовало тысячу раз подумать, прежде чем… Но Вэй Усянь отказывался думать взвешенно и целомудренно, когда Лань Чжань стоял перед ним, краснея ушами, в его спальне, ночью, где никого, кроме них двоих. Тишину нарушили поцелуи, тихий смех, шелест торопливо сминаемых тканей, тяжелое дыхание и вздохи. — Чему… чему научить тебя, Лань Чжань? — запыхавшись, пробормотал Вэй Усянь, захлебываясь своей радостью, и полнейшим счастьем, и желанием обладать и быть в чужой власти. Лань Ванцзи легко и мягко склонил голову, боднувшись лбом в его лоб, светлый взгляд горел неугасимым пламенем, руки покоились на талии Вэй Усяня, где им и было самое место — теперь и навеки. Ах, и почему они не делали ничего такого раньше?!  — Всему, — ответил он тихо и твердо. А потом, улыбаясь одними глазами, добавил стандартную фразу: — Я буду достойным учеником и ни в коем случае не посрамлю учителя. Не сдерживая довольный и при этом нервный смешок, Вэй Усянь без лишних слов повалил его на чинно заправленную постель — все-таки, на этот раз он ждал ночного гостя. Переносица, бровные дуги, нефритово бледные щеки и это пространство под губами, названия которого он не знал. Всё попало под град его поцелуев. — Ты просто музыка, — прошептал Вэй Усянь, и сам не понимая, что говорит. Каждое прикосновение отзывалось в нем ласкающим слух звуком. Будто Лань Чжань в его руках обратился в гуцинь, будто он ждет, что исполнят на его струнах, какие смыслы вложат в его пение, как сложится мелодия, не будет ли в ней фальши. Глубоко вздохнув, Лань Ванцзи взял его лицо в ладони и пьяно заглянул в глаза. Легкая улыбка делала его облик в сотню раз возвышеннее, чем любая из самых искусных статуй Гуаньинь. Но как же эти уста небожителя могут извергать такую звенящую пошлость?.. — Тогда я сыграю… тебе на флейте, Вэй Ин. Можно? Казалось, Лань Ванцзи самого лишила дара речи собственная дерзость. Он дышал почти неслышно, приоткрыв губы, нефритовое лицо казалось еще бледнее на фоне пламенеющих ушей. А Вэй Усянь потрясенно выдохнул. — Ты хочешь… хочешь?.. — пробормотал он, чувствуя, что еще чуть-чуть, и сердце выпрыгнет из груди. Это тебе не кишки, обратно не затолкаешь! Разумеется, Вэй Усянь не раз разглядывал подходящие весенние картинки, раздумывая, каково это, но в реальности… Поцелуи, поцелуи, поцелуи. Целоваться оказалось так легко и приятно! Его с головы до ног покрыли поцелуями-обещаниями, поцелуями-укусами, дразнящими поцелуями и нежными, точно лотосовые лепестки — в ответ на такой же обстрел с его стороны. Битва в самом разгаре, но проигравших не будет — это Вэй Усянь знал твердо. И даже развратные разговоры не получались, не хватало воздуха и концентрации. — Лань Чжань, — взмолился он наконец, когда ощутил чужое дыхание и увидел завесь черных волос в опасной близости от своего нижнего даньтяня, — я еще не сказал тебе… не сказал кое-что… Ах, черт, да послушай же меня! Казалось, некоторое время Лань Ванцзи не мог решить, продолжить ли, оказавшись так близко, или все-таки внять не очень-то уверенной просьбе Вэй Усяня, пару мгновений до этого просившего поскорее «исполнить его лучшую мелодию». Но конечно, он приподнялся, встретился взглядом с Вэй Усянем и послушно сжал в руке его пальцы, будто приободряя. — Ты бы… ты хотел бы… Вэй Усянь не знал, как следовало это сделать. Возможно, до того, как они без одежд оказались на его постели, взмокшие, взъерошенные, возбужденные до того, что мысли путались в головах. Просто «до» они так редко оставались наедине, а если это и случалось, то их обязательно прерывали. А ведь это важно, крайне важно. Но Лань Ванцзи всегда понимал его с полуслова, даже если отвечал не словами, а делом. И этот раз, несмотря на особые обстоятельства (например, член Вэй Усяня на опасно маленьком расстоянии от острого подбородка Лань Ванцзи, о благие небеса!), не стал исключением. — Я хотел бы разделить с тобой жизнь. Вэй Ин. Я хотел бы… всегда быть рядом. Если ты позволишь. Лаконично, очевидно, невозможно истолковать как-то иначе. Идеальный ответ идеального ученика. Вэй Усянь всхлипнул, подавляя неловкий стон. Всё равно ощутимо дернувшийся янский корень выдал его чувства с головой. И Лань Ванцзи это, похоже, нравилось. Потому что он улыбался так тепло и чисто, словно никогда не видел картины прекраснее красного как рак Вэй Усяня, зажимающего себе рот тонким запястьем, со сведенными бровями и покрасневшими глазами, с расставленными бедрами, покрытыми невесомой вереницей поцелуев. — Ты должен знать, прежде чем это… прежде, чем принять решение, — взял себя в руки Вэй Усянь. Голос в голове говорил, что уже поздно поворачивать назад, что ни один из них не сможет остановиться, даже если после пожалеет о выборе, но лучше сделать это сейчас, чем после. Какими бы ни были сплетни про Ушансе-цзуня, он не был ни цветочным вором, ни тем более, обманщиком. Но продолжить было так нелегко! Закусив истерзанные губы, он в отчаянии смотрел на такое спокойное любимое лицо. Может, это вообще последний раз, когда Ханьгуан-цзюнь позволяет их взглядам соединиться!.. — Это как-то связано с утратой твоей духовной силы? — задумчиво протянул Лань Ванцзи, и Вэй Усянь обомлел. — Н-но… к-к-как ты…? Лань Ванцзи неожиданно протянул руку и ткнул пальцем прямо в его нижний даньтянь. — Как я мог не заметить? — тихо, почти кротко ответил он. — Я подозревал, что что-то не так, но теперь вижу… Он замолчал. Всё было ясно без слов — он понял, и он всё же не отвернулся, не ушел подальше… Безумная радость затопила сознание, Вэй Усянь бросился вперед, чтобы приникнуть к его губам, даже не поняв толком, что Лань Ванцзи не знает главного. — У меня нет золотого ядра, — прошептал он прямо в горячий рот, обхватив шею, зарывшись пятерней в волосы, глядя раскрытыми доверительно большими глазами сверху вниз. Они прижимались друг к другу всем естеством, и скрыть сейчас хоть что-то казалось невообразимым. В этой «несомненно удобной» позе они поцеловались впервые. Пальцы Лань Ванцзи на его бедрах чуть дернулись, а потом прижали к себе еще крепче, точно хотели показать, что не отпустят вовек. — И что с того? — это прозвучало в ночной тишине так просто. Подобное признание для заклинателя равносильно фразе «на самом деле, я евнух» у супружеской постели. Без золотого ядра — значит, и не заклинатель вовсе. Без золотого ядра — о каком будущем, тем более, совместном, можно говорить? Без золотого ядра — как без рук, ног и головы одновременно! Он уже много лет обходился без меча и полетов, без светлой ци, бурлящей в меридианах, без осмотров целителей, без дружеских и тренировочных поединков на Истинном Пути. Без того, что делало заклинателей заклинателями. Но без Лань Ванцзи, Вэй Усянь это чувствовал, он обойтись никак бы не смог. Благодаря Темному Пути он мог такое, что даже не снилось простым ученикам великих кланов. Он побеждал любого противника, уводил чужую добычу из-под носа, подчинял себе мертвых, словно вымуштрованного духовного зверя. Но он не мог совершенствоваться на Истинном Пути. Он не мог достичь бессмертия, не мог сохранять свое тело молодым и выносливым, не мог оставаться прежним. Еще он не смог бы, даже искренне этого желая, подарить Лань Ванцзи наследника. Второй молодой господин Лань мог выбрать любую заклинательницу, разделить с ней Светлый Путь и через парное совершенствование достичь уровня небожителя. Однако Лань Чжань, его Лань Чжань, отчего-то целовал Вэй Усяня, без золотого ядра, без кровных родных, без единой целомудренной мысли в бедовой голове. И ему всё это было неважно. — Если это возможно, я бы отдал тебе свое золотое ядро. Хочешь? — Бесхитростно глядели на Вэй Усяня светлые глаза, озаряющие его своим очищающим светом. «Если это важно для Вэй Ина», — кричали они. «Если ты прикажешь, Бичэнь вмиг вырежет его из меня, моя духовная сила перейдет в него без остатка, а мои руки отдадут его тебе». «Если так нужно, я не дрогну». — Никогда такого не говори! — возмутился Вэй Усянь, заливая молчаливыми слезами нефритовые щеки. — Да к тому же, с таким невозмутимым лицом! Он оттолкнул Лань Ванцзи и неожиданно атаковал, спустившись вниз за одно мгновение. Тот не успел ничего сделать, как вдруг оказался захвачен в плен рта и языка, обычно не прекращающих болтать без крайней на то необходимости. Рухнув на спину, Лань Ванцзи только и мог, что исторгать весьма приятные звуки, бессильно сжимать и разжимать кулаки и откидывать назад голову, метаясь по постели под невыносимыми ласками. Всё-таки, пускай Вэй Усянь не имел никакого практического опыта в делах любовных, но зато мир не знал лучшего в игре на флейте, чем коварнейший и презлейший Ушансе-цзунь. *** — Вэй Усянь! Даже не вздумайте бежать! — Вы окружены! Лучше спрыгнуть по-хорошему. — Последствия непредсказуемы! Вэй Усянь, слегка ошеломленный и сбитый с толку, стоял на стене Облачных Глубин. Разумеется, после отбоя. И конечно, все решили, будто он собирается сбежать, не выполнив брачных обязательств. Приняв процессию сватов, а затем отбив все положенные поклоны в Пристани Лотоса перед табличками Цзянов, наевшись супа шицзе до отвала и зачитав Цзян Чэну около сотни самых дурацких из возможных имен для будущего поколения Юньмэн Цзян (без единого следа от Цзыдяня на теле, надо заметить!), Вэй Усянь вместе с членами клана Гусу Лань отправился в Облачные Глубины — чтобы повторить то же самое здесь. Днём они с Лань Чжанем встретили многочисленные подарки, прибывшие из Юньмэна («как будто мы не могли привезти их сами и нужно было заставлять добрую половину учеников плыть следом!»). Причем Цзян Чэн, похоже, и впрямь принял вызов всерьез и прислал не меньше добра, чем до этого — Лань Сичэнь, а то и больше. Раскрыв какой-то из сундуков и увидев в нём столько дорогих сердцу да приятных глазу вещей, Вэй Усянь невольно растрогался и даже припомнил, как Цзян Чэн выговаривал ему, чтобы тот «не был в Облачных Глубинах младшим супругом». Тогда он отмахнулся и пожурил главу Цзян: «Разве я поступаю десятым наложником или третьей женой? Если Лань Чжаню я наскучу и он когда-нибудь заведет кого-то на стороне, клянусь, солнце встанет на западе!» А вечером… — Второй молодой господин Лань, — ластился он в цзинши после долгого дня. Лань Чжань как раз закончил писать длинное письмо с благодарностями для Ланьлин Цзинь за подарки на свадьбу. Впереди их ждала долгая многообещающая ночь — первая после расставания в Юньмэне. — А ты помнишь, как мы познакомились с тобой? Лань Ванцзи лишь посмотрел на него светлым как лунный лик взглядом, и всё было решено. Вэй Усянь предложил повторить ту самую сценку — прекрасная луна, прекрасная встреча, два винных кувшина и небольшая стычка в пылу юности. Видимо, с той поры, когда им было по пятнадцать, не только их косточки состарились и поизносились, но и в Облачных Глубинах значительно улучшили караул. И когда он, заслышав шаги, уже приготовился принять самую соблазнительную позу, свесив одну ногу с этой стороны стены, а другую — с той, его поймали какие-то Лани прямо на месте преступления. — Что случилось? — послышался невозмутимый голос, и из теней, и сам похожий на белую тень, выплыл Ханьгуан-цзюнь. Молодые Лани тут же расслабились, перестав храбриться перед лицом Ушансе-цзуня, о котором учитель Лань, несомненно, говорил им немало дурного. Но пускай у Ушансе-цзуня и была плохая слава со времен Низвержения Солнца, еще эти Лани с самого детства пользовались изобретениями Вэй Усяня, и ходили на ночную охоту с учителем Вэем, и видели Лань Ванцзи рядом с Вэй Ином. Немая сцена быстро разрешилась в пользу молодоженов, потому как Лани дружно поприветствовали Лань Ванцзи и бросились врассыпную. Видимо, оставили его самостоятельно разбираться со своим горе-супругом, не сумевшим даже побег довести до ума. Несколько кратких мгновений, которые показались вечностью, они смотрели друг на друга — Вэй Усянь с гребня стены и Лань Ванцзи, запрокинув голову и на всякий случай положив руку на рукоять меча. А затем Лань Ванцзи произнес: — Запрещено входить в Облачные Глубины после отбоя. Опусти ногу. И что это у тебя в руках? Его манера речи почти не изменилась, но Вэй Усянь не без восторга отметил, что в интонации добавилось оттенков. И конечно, теперь глубокий размеренный голос звучал с некоторой долей насмешки. — Это Улыбка императора! Давай так: я поделюсь с тобой, а ты сделаешь вид, что меня тут не было, — мигом сориентировался Вэй Усянь. На самом деле, ему не пришлось спускаться с гор, как в тот раз — с немалым восхищением (в основном, величием собственной натуры, которая смогла так сильно повлиять даже на кого-то вроде Лань Ванцзи!) он выяснил, что Лань Чжань хранил несколько сосудов у себя в цзинши, в тайнике под половицей. Однако как бы он ни допытывался, зачем ему такой клад, Лань Чжань упорно молчал, только горящие краской уши выдавали, что это как-то связано с Вэй Усянем. А с кем же еще? С кем еще он мог бы распивать вино, препираться о глупостях или драться при луне на крышах Облачных Глубин? Лишь один человек был избран судьбой, чтобы нарушить покой этих мест и неприступного сердца Лань Ванцзи. — Ну и ладно, раз в Облачных Глубинах вино под запретом, я не буду заходить внутрь, тут всё и выпью, тогда это не будет считаться нарушением! — закончил представление Вэй Усянь, изящно прильнув к супругу вместо того, чтобы, как много лет назад, отступить на приличное расстояние и исполнить задуманное. Вместо горлышка сосуда он прижался губами к губам Лань Чжаня. И даже любимая Улыбка императора никогда не была слаще и пьянее. *** Вэй Усянь потратил последние несколько дней, разбирая залежи бесхозного хлама. Конечно, формально это называлось «имуществом клана Лань», но по факту, в библиотеке хранились вещи, которым не нашелся хозяин. Или же хозяин был и пожелал от предмета избавиться. Вэй Усянь и сам не нашел бы способа лучше. У Ланей, как у заклинателей, был чудесный склад любопытных артефактов, находок и бесполезностей. В Пристани Лотоса Вэй Усянь знал каждую трещинку на полу Зала Искусства. Раньше он готов был месяц называть Лань Ванцзи Великим и Прекраснейшим, только бы его допустили до этих сокровищ. Но доступ был только у членов клана. Хотя он не вступил в клан Лань, его все-таки считали то ли супругом, то ли спутником Ханьгуан-цзюня — подробности не были так уж важны. — Мучают кошмары? — деловито уточнил Вэй Усянь, прямо на полу раскладывая обнаруженные детали пока незнакомого механизма по форме и размерам. Лань Чжань всё утро учил детей каким-то ланьским премудростям, так что Вэй Усянь чувствовал себя предоставленным самому себе — и страшно этим довольным. Кого он точно не ожидал увидеть в дальнем углу библиотечного павильона, так это главу Лань, Лань Сичэня. Тот выглядел замученным, и не удивительно — он опять летал на мече в Цинхэ и опять провел всю ночь в спальне Не Минцзюэ, не сомкнув глаз. Звучало весьма двусмысленно, и Вэй Усянь любил похихикать об этом с супругом, но у главы Не всегда была эта проблема, и видимо, даже таланты Гусу Лань не могли избавиться от нее полностью. — А еще головная боль и приступы гнева, — беспокойство в голосе мешало Лань Сичэню сохранять свой образ невозмутимого даоса. Не Минцзюэ, как и все его предки, не избежал медленно убивающего его искажения ци. А всё из-за безумной традиции использовать наполненные жаждой убийства сабли вместо заклинательских мечей, по примеру своего прославленного (и погибшего молодым) предка. Иногда Вэй Усянь негодовал про себя — путь клана Не никто не называл Темным и Порочным, хотя воины Цинхэ Не орудовали беспощадным оружием, желающим испить чьей-нибудь крови. Его мертвецы хотя бы просто исполняли приказы. В большинстве случаев поднятые им трупы с радостью вернулись бы в свои могилы и не марали бы подсгнившие руки о каких-то там Вэней, не будь над ними грозного Вэй Усяня с этой его дьявольской флейтой. — Боюсь, это не так-то просто решить, — задумался Вэй Усянь, даже отвлекшись от шкатулки, которая, судя по подписи, стремилась откусить пальцы всем, кто ее открывал. Общеизвестно было, что Цзэу-цзюнь вместе с Ляньфан-цзунем годами искали способ помочь названому брату Чифэн-цзуню избавиться от «проклятия» клана Не. Искажение ци порождалось отсутствием контроля над энергией в теле, а его, в свою очередь, провоцировала сабля — Бася. Не Минцзюэ бы отказаться от своего духовного оружия, но он отказывался сдаваться так просто. Нельзя и представить, чтобы кому-то удалось убедить главу Не сменить клановую саблю на любое другое оружие. В общем, Вэй Усянь понимал, что не сможет в два счета разобраться со столь сложной ситуацией, раз уж такие заклинатели как Цзэу-цзюнь и Ляньфан-цзунь до сих пор ничего не смогли сделать. Понимающе вздохнув, глава Лань зарылся в древние свитки из запретной секции библиотеки Гусу Лань, а Вэй Усянь, помечтав получить туда доступ, вернулся к странностям вроде детского барабана-погремушки, который, стоило только подарить его ребенку, оставлял на теле владельца ужасные синяки по числу вызванных во время игры ударов. И только вечером, в цзинши, расчесывая темные тяжелые волосы Лань Ванцзи, красиво лежащие на подогнутых под себя голых пятках, Вэй Усянь протянул руку к столу, чтобы положить высокий гуань и шпильку, и совершенно случайно наткнулся на резную коробочку. — Ханьгуан-цзюнь, — позвал он заинтересованно, по привычке продолжая гладить по голове и спине, но полностью позабыв про гребень, — а ты помнишь курильницу, которую подарил мне в Юньмэне? Конечно, Ханьгуан-цзюнь помнил. Но о свойствах предмета ничего сказать не мог. — В записях было сказано лишь, что она не опасна для жизни, — добавил он после пересказа Вэй Усянем странного сна, подсказавшего, где искать как в воду канувшего Лань Ванцзи. — А что? По выражению лица уже было понятно — он в курсе, что задумал Вэй Усянь. — Давай опробуем ее снова, — ожидаемо предложил тот. — У меня предчувствие, что этот артефакт еще интереснее, чем кажется на первый взгляд. Тем безумно жарким летом он забросил курильницу куда-то подальше, а потом, собирая вещи по сундукам, просто положил в цянькунь с артефактами, так она и вернулась в Облачные Глубины. На следующее утро Вэй Усянь хотел пойти к Цзэу-цзюню, но не смог проснуться вовремя. Лань Ванцзи тоже не пришел помогать юным ученикам изучать клановые правила. Уже после обеда их обоих нашли на тропе, ведущей из холодных источников к жилым павильонам. На ужине Вэй Усянь, понесший в цзинши целый поднос гусуланьских угощений, выглядел таким довольным, что Лань Цижэня скрутила изжога. Только через несколько недель Лань Сичэнь вышел из уединенной медитации, и Вэй Усянь, не раз и не два обсудив всё с Лань Ванцзи, наконец смог найти его под цветущей глицинией с очередной порцией рукописей на деревянных табличках. И судя по усталой улыбке главы Лань, они были изучены уже вдоль и поперек. Вэй Усянь подумал, нет ли чего подходящего в библиотеке Пристани Лотоса, но клан Юньмэн Цзян никогда не специализировался на сборе мудрых трактатов. Ученики проводили всё свое время на тренировочном поле или охоте (на фазанов или гулей, не столь важно) вместо переписывания священных текстов в четырех стенах. Все книги, имеющиеся в клане, рано или поздно прошли через Вэй Усяня — нужной среди них не было. Он решил, что в случае, если ничего не выйдет сейчас, предложит Лань Сичэню убедиться в этом лично, а пока… — Глава Лань, — поприветствовал он, получив в ответ легкий точно колыхание цветка на ветке кивок. — Я вновь не могу найти ответ, молодой господин Вэй, — отчего-то извиняющимся тоном проговорил Лань Сичэнь. На его коленях лежало письмо — наверное, от Не Хуайсана или Цзинь Гуанъяо. Испугавшись, что Не Минцзюэ стало хуже, Вэй Усянь протараторил: — Возможно, у меня есть кое-что подходящее для вас. Он вкратце описал действие курильницы, занявшей все их с Лань Ванцзи внимание на несколько дней кряду — оно почему-то не ограничивалось одним сном, перетекая из видения в видение подобно дымной завесе. Лань Сичэнь с интересом выслушал его измышления и пожелал рассмотреть и испробовать артефакт лично. — У нее есть, кхм, один необычный эффект, — замялся Вэй Усянь, уже занеся руку с огненным талисманом, чтобы зажечь курительную палочку в цзинши. — Еще один? — похоже, обилие сюрпризов, скрытых в столь незамысловатом предмете, позабавило Лань Сичэня. Вэй Усянь кивнул, чувствуя, как горят щеки. Стоило рассказать заранее, иначе, оказавшись внутри сна, Лань Сичэнь может оказаться не готов к увиденному. — Она может затянуть вас в сон, виденный ранее? — удивился Лань Сичэнь. — Мы с Лань Чжанем поставили целую серию экспериментов, — добросовестно отрапортовал Вэй Усянь, — но так и не смогли до конца понять, по какому принципу курильница выбирает, что показать на этот раз. Ясно было только одно — артефакт сам налаживает связь с сознанием пользователя, как было с духом Лань Ванцзи в Юньмэне. Иногда они с Лань Чжанем видели фрагменты прошлого, иногда — оказывались в нем, оставаясь своими нынешними версиями, иногда попадали в сны друг о друге, порой могли влиять на события во сне, а порой — только наблюдать (не всегда выходило безучастно, конечно). Но во снах наладить течение ци и усмирить дух проще всего. Это самое уязвимое состояние для заклинателя, исключая разве что обряд Сопереживания или захват тела другим духом. Предупредив Лань Сичэня, что может увидеть его сон — и наоборот, — Вэй Усянь присел на широкую кровать Ханьгуан-цзюня. Он до сих пор не мог назвать ее общей. Скорее, ему больше нравилось считать себя крайне желанным гостем. И принимать Лань Чжаня в гостях — как раньше. …Открыл глаза он уже в темноте. Над головой цвели душистые полевые цветы, а еще выше горели звезды. Таких ярких звезд Вэй Усянь не мог припомнить даже в высокогорных Облачных Глубинах. Но сев и оглядевшись, он увидел, что находится в нескольких шагах от места, в котором они с Лань Сичэнем заснули, только на улице, а не в доме. Поначалу Вэй Усянь задумался, не внутри ли глава Лань и где вообще его искать. А потом заметил, что на ступенях цзинши сидят два мальчика в белых лентах. Наверное, заблудились из семейной половины заклинательской обители. Похоже, младший плакал, а старший пытался его утешить. Сердце Вэй Усяня невольно сжалось в груди. Он подошел к мальчикам и присел на корточках рядом, желая помочь. И обомлел, заглянув в их лица — на него уставилась пара огромных, ярких точно звездный свет глаз. У старшего брата глаза были теплые, карие, столь же необычно серьезные для таких малышей. — Лань Чжань? Лань Хуань? — затаив дыхание, спросил Вэй Усянь. Мальчики переглянулись с удивлением. Они точно его видели, а значит, он по крайней мере мог поговорить с ними. Поговорить с ним. В хрустально прозрачных глазах застыли слезы глубокой обиды. «Наверное, Лань Ху… Сичэнь сейчас в своем собственном детском теле и не узнает меня», — подумал Вэй Усянь. — Откуда вы знаете нас, молодой господин? И… что вы здесь делаете? — с подозрением спросил Лань Хуань. В его словах, несмотря на юные годы, звучало благородство манер, которое невозможно подделать или приобрести потом. Вспомнив самого себя примерно в этом возрасте, убегающего от уличных собак или ищущего еду на помойках, всего в грязи, вечно голодного, Вэй Усянь хмыкнул. Если так подумать, не то чтобы удивительно, что Лань Цижэнь не считал эдакого замарашку ровней своему драгоценному нефриту, с младенчества пестованному и всеми обожаемому. — Я друг ваше-е-ей матушки, — нашелся Вэй Усянь, вовремя вспомнив, что на члена клана Гусу Лань совсем не похож ни одеждой, ни поведением. — Матушка? Где она? — неожиданно оживился маленький Лань Чжань, смешно насупив брови. — Вы знаете? Он схватил незнакомца за расшитый красными всполохами рукав маленьким кулачком и, кажется, совершенно этого не заметил. — А-Чжань, — Лань Хуань мягко коснулся плеча брата. — Дядя ведь сказал нам, что она… не вернется. Не стоит ждать ее здесь, ты замерзнешь и заболеешь. Вэй Усяня точно обухом по голове ударили. Он ведь слышал эту историю о непревзойденном упрямстве Лань Чжаня! Когда их мать умерла и мальчики не могли больше приходить повидаться, Лань Чжань всё равно каждый месяц ждал у дверей цзинши, ожидая, что они откроются. Он был слишком мал, чтобы понять значение фразы «ее не стало». Тогда краткий рассказ, и тот чуть не довел Вэй Усяня до слез. Теперь же он ощутил себя соучастником чего-то ужасного. Как, например, нежелание или неумение поговорить с ребенком и объяснить ему значение слова «смерть». Должно быть, Лань Цижэнь струсил. Или просто не захотел. Вэй Усянь по жизни всегда лез впереди толпы и даже не догадывался, что уважаемый всеми учитель может быть таким боязливым и неуверенным. Что в ситуации с непрошенной помолвкой, что в детстве виноват был далеко не один человек. Все шептались, что из-за Вэй Усяня Лань Ванцзи пошел против клана, сбежал в Юньмэн и подвергся смертельной опасности. Все посвященные в эту трагическую историю считали, что госпожа Лань, имени которой молва даже не сберегла для того, чтобы донести до Вэй Усяня, убила учителя своего супруга и послужила причиной его многолетнего затвора. И конечно, всё не было так просто, как хотелось толпе. Лань Цижэнь тоже не был единственным виновником, как и Лань Ванцзи с его хваленым упрямством, как Цинхэн-цзюнь с его верой в семью, как безымянный учитель Лань, чей дух десятилетиями был заперт в храмовой печати, отмыкающейся красивой женской шпилькой — символом любви и привязанности. — Вы ждете здесь матушку? — помолчав, спросил Вэй Усянь у братьев. К его удивлению, кивнул не только Лань Чжань. Лань Хуань смотрел на него доверчиво и спокойно, как умеют только дети в присутствии надежного взрослого. Вэй Усянь задумчиво поднялся на ноги, миновал ступени террасы и подошел к дверям. По ту сторону была могильная тишина. Казалось, не только братья Лань, которым еще предстояло стать Двумя Нефритами и прославленными заклинателями, даже цветы застыли в ожидании под ночным небом — таким, каким оно бывает лишь в детстве. Вздохнув поглубже, Вэй Усянь дернул двери. «Это же просто сон», — проговорил он про себя, надеясь, что ничего плохого не случится. И сам замер от удивления. К ним вышла красивая женщина в белых одеждах с вышитыми облаками — клановых, разумеется, каких же еще? Госпожу Лань было не узнать, «траурность» наряда делала ее саму нефритово бледной, но она засмеялась как живая, когда А-Чжань и А-Хуань совсем не по правилам Гусу Лань бросились в ее объятия, зацеловала взъерошенные твердой материнской рукой макушки. — Как вы, мои хорошие? А-Чжань, ты хорошо кушаешь? А-Хуань, как твои успехи в учебе? — Слезы стекали по щекам женщины, убранные наверх на ханьский манер косы рассыпались по плечам. А вершила замысловатую прическу изящная до трепета на душе шпилька. В какой-то момент малыш А-Хуань повернулся к Вэй Усяню, с улыбкой наблюдающего эту трогательную сцену, и благодарно кивнул ему, не разжимая ручек на маминой шее и придерживая возбужденно дергающего ее за налобную ленту брата. Тут госпожа Лань тоже обратила внимание на необычного гостя. Она глянула на него так же как Лань Ванцзи, пронзив внимательным светлым взглядом, а потом засмеялась ему, легко и радостно; так же стало и на душе. И тогда Вэй Усянь упал на полянку с цветами, которая обернулась тьмой, а потом он… проснулся. Вскочив с места, он тут же увидел Лань Сичэня. Как всегда возвышенного и строгого главу великого клана Лань. Рыдающего как ребенок, которого обнимала во сне мама, давно почившая. Пробормотав слова извинения, Вэй Усянь пулей вылетел за ту самую дверь, решив предоставить главе Лань немного времени, чтобы привести себя и свои мысли в порядок. Разумеется, их небольшой эксперимент можно было считать удачным, и Вэй Усянь уже начал раздумывать, как эффективнее повлиять на Не Минцзюэ при помощи чудесной курильницы. И наткнулся на возвращающегося с занятий Лань Ванцзи. — Ты не представляешь, что я только что видел! — без лишних слов Вэй Усянь бросился в раскрытые объятия, пряча в темных волосах слезы. Наверное, то были слезы счастья от долгожданной встречи. Пусть они не виделись несколько часов — ему казалось, что так нужно. Потому что некоторых вещей ждать неправильно. Например, слов любви и искренних поцелуев. Ждать, пока кто-то тебя признает, назовет своим, прижмет к груди. И пусть это звучало угрожающе, но Вэй Усянь никогда больше не собирался ждать Лань Ванцзи. Ни единого мига. Между ними не должно быть даже вздоха, подумал он, дыша слишком часто — Лань Ванцзи встал на меч, чтобы унести их на другую сторону горы. Там жили кролики, которых юный Лань Чжань прижимал к груди, когда ему было пятнадцать. Там бездельничал молодой Вэй Усянь, слоняясь по окрестностям еще раньше. Там была тропа, по которой возвращался с ночной охоты Цинхэн-цзюнь, встретивший в Гусу незнакомку с луком за плечами. Там никто не встанет между ними, потому что… пожалуй, потому, что это попросту невозможно. А единственным, кто всегда пытался достичь невозможного, был сам Вэй Усянь, и сейчас он был несколько занят. *** Обучение всегда давалось Вэй Усяню легко. И быть с Лань Чжанем он учился так, словно никакие экзамены ему не страшны. Лань Чжань научил его, как просыпаться ни свет ни заря перед долгим делом (от нежных ласк и глубокого, жаркого шепота). И как высиживать долгие занудные собрания кланов, потому что бок о бок (и от одного только взгляда становится душно!). Как наблюдать за снегопадом в горах, практикуясь в каллиграфии под крышей цзинши (сгорая от согревающего изнутри пламени, несмотря на холодный воздух, в котором застывает дыхание). Лань Чжань сделал круглый год юньмэнским летом. Воспоминанием о днях, которые не должны повториться, и ночах, которые случались снова и снова каждый день — и никогда не надоедали. «Спасибо, что у меня такой хороший учитель, куда лучше меня самого», — подумал Вэй Усянь, когда кланялся Небесам, Земле, родителям и дяде Цзяну с госпожой Юй. — «Пожалуйста, позвольте ему учить меня и учиться у меня хоть целую вечность! Я обязательно придумаю, как поблагодарить вас в будущем». Общеизвестно было, что Вэй Ин учил всех только плохому. Но Лань Ванцзи он научил любить, смеяться и радоваться жизни. Ходить на ночные охоты вместе, не потому что нужно или таков долг, а потому, что это приносит покой на душе и улыбку во взгляде. Играть на гуцине не ради дела или совершенствования навыков, а просто потому, что так хочется, что сердце поет и хочет поделиться мелодией с миром. Это Вэй Ин научил Лань Ванцзи «ВанСянь», которую тот не играл никому другому. И это Вэй Ин показал ему истинный путь. Вэй Ин помог защитить свой дом и близких на полях сражений плечом к плечу. Ради Вэй Ина можно было поднять меч, можно встать перед врагом, не колеблясь. Без сожалений. Без тревог. Ради Вэй Ина он не погиб тогда в затерянном храме на границе Гусу и Юньмэна. И в битвах против армии Вэней. И в пещере древней черепахи. В битвах против множества тварей, на которых они выходили вместе или порознь. И всё обретало смысл в его руках и на его языке. Даже давно мертвое прошлое. Что уж говорить об искрящемся под тёплыми лучами, точно озерная гладь или драгоценные камни в нефритовой шпильке, будущем. В котором — вечное лето, потому что Вэй Ин — это живое солнце, загорелое, обнаженное, оставляющее без себя выжженную пустыню. Мира без солнца не бывает. Особенно мира Лань Ванцзи. Вэй Ин учил его свету и жару. А совершенствуясь вместе, они создавали золотое пламя внутри. — Эдак мы оба достигнем бессмертия к четвергу, — щурился от усталости Вэй Усянь после ожесточенной схватки прямо на лужайке под покрытыми цветами густыми кустами где-то под Юньпином. Они бывали в Облачных Глубинах, потом спускались в Пристань Лотоса, бродили и тут и там, неся кругом хаос и созидание в одном, и нигде не задерживались надолго, кроме объятий друг друга. — Я согласен, если вместе, — просто ответил Лань Ванцзи, устраиваясь поудобнее на широком рукаве черно-алого ханьфу. — Торопиться некуда, — пожал плечами его владелец, немного ежась от вечерней прохлады и прижимаясь к Лань Ванцзи, чтобы согреться. — Я не прочь ненадолго позабыть о правилах. Если вместе. В парном совершенствовании, не только целительном для Вэй Усяня и его духовных сил, но и донельзя полезном Лань Ванцзи как заклинателю, источающему жаждущую инь мужскую ян, было много оговорок и особых предписаний касательно всего процесса разом. Но ведь не обязательно всегда и во всем стремиться к совершенству? Вэй Усяню нравилось, когда его Лань Чжань теряет контроль. Когда они сплетали пальцы и тела в единое, когда правил не существовало для их любви. Лань Ванцзи нравилось, когда его Вэй Ин рядом и смотрит только на него. Так долго их взгляды расходились, так долго он глядел вслед статной фигуре в черном с алой лентой в волосах, то не решаясь последовать за нею, то притворяясь, что не желает этого. Но он стал сильнее за эти годы. Разве смог бы он в прошлом выступить против слова дяди и воли клана? Если бы и смог, вряд ли это закончилось бы хорошо. Впрочем, даже сейчас его пришлось спасать. И не раз придется в будущем. А впереди столько всего, чему следует обучиться. *** Примечания: «Байлу (Белые росы) — это пятнадцатый из 24 малых сезонов и третий малый сезон осени, обычно начинающийся с 7 по 9 сентября по григорианскому календарю». <…> «Байлу — это малый сезон с самой большой разницей температуры воздуха дня и ночи». <…> «Во время Байлу в народе имеется обычай пить чай Байлу, варить рисовое вино и собирать «десять видов белого». <…> «С наступлением Байлу постепенно увеличивается сила Инь, и погода становится прохладнее». Источник: https://dknews.kz/ru/shelkovyy-put/199812-baylu-belye-rosy Цитаты из 13 главы взяты в переводе Тёмных Путей отсюда: https://vk.com/@mdzscult-neukrotimyi-glava-13-izyaschestvo-i-legkomyslie