Как же она прекрасна…
Эта мысль в очередной раз посетила парня с ярко-кораллового цвета волосами, пока тот, не отрывая взгляда и, кажется, даже не моргая, наблюдает за тайной возлюбленной с трепетным восхищением.
Натаниэль Куртцберг — стеснительный шестнадцатилетний художник-мечтатель, полюбивший свою одноклассницу. Прекрасная Маринетт Дюпэн-Чэн будоражит его сознание настолько, что порой парню даже кажется, что её аура обладает какой-то притягательной силой, потому что больше ничем объяснить своё желание прикоснуться к ней Натаниэль не может. Каждый раз, когда он видит её, сердце начинает бешено биться, будто желая выпрыгнуть из груди, а руки, словно обретя свой собственный разум, сразу начинают искать карандаш и блокнот, чтобы в очередной раз запечатлеть Маринетт на бумаге. В такие моменты Куртцберга переполняют эмоции, а вдохновение не прекращая льётся рекой. Это ли обычная влюблённость, каких бывает тысяча? Нет, определённо нечто большее…
…Натаниэль тяжело вздохнул, прикрыв глаза.
Париж — город любви. Очень вдохновляющее название, не так ли? Только вот практически у всех любовь ассоциируется с чем-то прекрасным, возвышенным и эфемерным, но ведь она бывает разной: может приносить и радость, и горький вкус огорчения напополам с разочарованием. Люди могут как сойтись и счастливо прожить вместе, умерев в один день, так и понять, что не подходят друг другу и с болью (или с облегчением — тут уж как повезёт) в сердце разойтись.
У Натаниэля… третий вариант: он во френдзоне, и вряд ли когда-нибудь выберется из этой ямы, ведь его прелестный бескрылый ангел Маринетт питает нежные чувства к их общему однокласснику (не заметить этого сложно, достаточно просто посмотреть на её поведение в его присутствии), которого зовут Адрианом Агрестом. Данное имя — не пустой звук, потому что сам блондин, в выразительных зелёных глазах которого тонут парижанки и не только, является всемирно известной моделью. Натаниэлю до него как до луны пешком, а поэтому он даже и не пытается переманить внимание тайной возлюбленной на себя.
Художник украдкой смотрел на возлюбленную, иногда делая какие-то пометки в своём блокноте и заодно слушая её разговоры с подругой Алией Сезер
о важности бытия.
— Сегодня ведь должен появиться новенький! Твой брат, верно? — как раз подвела к новой теме создательница «Ледиблога», а затем посмотрела на синеволосую испытывающим взглядом, в котором читалось недюжинное любопытство и желание узнать подробности из первых уст.
Натаниэль ничуть не удивился этим словам, ведь тоже слышал о загадочном парне из Америки, который, по словам многих, имеет родственные связи с Дюпэн-Чэн.
— Двоюродный… — медленно, как будто нехотя ответила Маринетт, кивнув.
— Ну? Я жду подробностей, подруга! — в нетерпении проговорила Сезер, посмотрев на синеволосую таким взглядом и улыбкой, что грешная мысль о желании Алии выпотрошить душу из Маринетт могла промелькнуть у любого, кто мог застать эту картину. — Внимательно тебя слушаю.
Что уж поделать, если любопытство и журналистские навыки действуют на автомате, не давая хозяйке тела даже опомниться и немного поразмыслить о правильности своих действий?
«Алия такая Алия», — промелькнула мысль в голове Натаниэля, а тот улыбнулся.
— Алия… — чуть удивлённо прошептала Дюпэн-Чэн, а затем, медленно набрав в лёгкие побольше воздуха и также спокойно выдохнув, решила расставить все точки над «i» сразу: — Послушай, я его мельком видела лишь в раннем детстве, поэтому не помню. Мы никогда не общались, а поэтому его личность для меня, как и для всех, пока остаётся в тайне, — немного помолчав, Маринетт заметила, что Алия хочет что-то сказать, а поэтому продолжила свой рассказ: — Я лишь знаю, что его мама, младшая сестра моего папы, умерла во время родов, а отец, не сумев вынести горя от потери любимой, сошёл с ума и вскоре тоже… — синеволосая запнулась, а затем стала говорить чуть тише: — …отошёл в мир иной. Брата забрал дедушка по папиной линии в Америку, когда нам обоим не было и года.
После этого Натаниэль будто очнулся ото сна, своих прекрасных грёз, в которых он с Маринетт счастливо живёт в деревушке на окраине города, каждое утро просыпаясь под прекрасное пение птиц и приятный запах свежеприготовленного кофе: рассказ девушки поразил его до глубины души. Куртцбергу стало по-человечески жаль новенького, ведь в столь раннем возрасте лишиться близких людей, опору и советников, которые могли бы, так сказать, «провести в жизнь», жутко. Дедушка, несомненно, хорошо, но вряд ли он полностью сможет заменить родителей…
— Это… это отвратительно, — озвучила мысли Натаниэля такая же потрясённая Алия. — Просто немыслимо! Он ведь даже не успел полностью вкусить то чувство родительской заботы и любви! Наверняка ему очень тяжело…
Маринетт опустила плечи, тяжело вздохнув: было видно, что она считает также.
— Такого не пожелаешь даже Хлое, — подвела итог Дюпэн-Чэн.
Алия хотела что-то сказать, однако прозвенел звонок, оповещающий о начале занятий. Он заставил всех успокоиться, сесть за свои места и смиренно ждать учителя.
Мадам Бюстье немного опоздала, потому что была у директора, извинилась перед учениками за задержку, а затем с улыбкой сказала встречать новенького, посмотрев на открытую дверь, у которой, как понял Натаниэль, стоял тот самый приезжий из Америки двоюродный брат Маринетт.
В класс уверенной походкой зашёл парень, после чего встал у доски. На его лице играла спокойная, чарующая улыбка; он поднял руку и поиграл длинными «паучьими» пальчиками, таким образом приветствуя новых одноклассников. Парень выглядел столь хрупким, что казалось, что при любом неосторожном движении его можно было бы разбить, словно вазу, сделанную из хрусталя. У парня были мягкие, приятные черты лица и средней длины светло-русые волосы, которые он заплёл в небрежный хвост; некоторые пряди выбивались из чёлки и ниспадали прямо на глаза. Глаза… Такие же прекрасные голубые очи, как и у Маринетт, которые пленили Натаниэля с того самого дня, когда он впервые их увидел.
«Удивительное сходство», — с восхищением подумал Куртцберг, продолжая рассматривать новенького.
Одежду парня можно назвать коротко и лаконично таким образом: «Пятьдесят оттенков серого». В буквальном смысле этого выражения, потому что на нём был серый свитер, поверх которого был накинут тёмно-серый джемпер с двумя вставками голубого и красного цветов (единственными яркими атрибутами во всем образе), ниже — серые, граничащие с чёрным цветом джинсы, а на самих ногах были обуты в тон свитеру кеды на шнуровке. Единственным аксессуаром была тёмно-серая цепь на шее, которая блестела при солнечном свете, падающем на неё через окно.
Весь образ вместе с внешностью новенького так хорошо гармонировали между собой, что на секунду у Натаниэля перехватило дыхание. Он не мог отвести взгляд, а сделал это только лишь тогда, когда их с новеньким взгляды встретились; Куртцберг смутился, после чего уткнулся в свой блокнот, на котором был изображён незаконченный портрет тайной возлюбленной.
— Приветствую всех, — только хотела открыть рот мадам Бюстье, как парень опередил её. — О, прошу прощения, — хохотнул он, заметив это, а учительница смутилась. — Меня зовут Говард Филлипс Лавкрафт, можно называть просто: «Говард», — обратился он вновь к классу. — Я надеюсь, что мы найдём общий язык.
Калин нервно кашлянула в кулак, а затем сказала:
— Д-да, хорошо, Говард. Садись с Натаниэлем, — та кивнула в сторону Куртцберга.
«Что?! — вышеупомянутый парень встрепенулся, едва не подпрыгнув на месте. — Но ведь свободное место есть и с Иваном! — тот посмотрел на мощную спину одноклассника».
Художник был не то чтобы против соседства, просто дело в том, что у Натаниэля были большие проблемы с коммуникацией: на улице подойти и спросить у прохожего даже самые примитивные вопросы по типу «Который час?» для парня было целым испытанием. А в общем классном чате Куртцберг и вовсе старался ничего не писать. Если и случались моменты, когда ему приходилось это делать, то перед отправкой он сотню раз перечитывал сообщение, проверяя и перепроверяя проверенное на ошибки, а затем судорожно нажимал на серый самолётик, после чего с тревогой в сердце ждал отклика. А теперь вопрос: стоит ли говорить больше или реакция Натаниэля на нового соседа в лице очаровательного юноши теперь вполне обоснована?
Тем временем Говард сел рядом с рыжим, махнув ему рукой в знак приветствия. Куртцберг смутился пуще прежнего, закрыв левый глаз чёлкой, после чего поёжился, чуть отодвигаясь и закрывая свой блокнот, чтобы новенький — тем более двоюродный брат Маринетт! — не увидел его содержание.
— П-п-привет… — пробормотал Натаниэль для приличия: лучше уж иметь нейтральные отношения с соседом по парте, чем плохие — именно этими мыслями в тот момент руководствовался парень.
Говард открыл сумку и выложил учебник по литературе, тетрадь и пенал, после чего стал слушать то, о чём о чём говорила мадам Бюстье. А Натаниэль тем временем стал украдкой рассматривать лицо парня вблизи и обнаружил одну умилительную вещь: под левым глазом у Лавкрафта была маленькая родинка, которая органично вписывалась во всю внешность в целом, делая образ Говарда… более изящным, что ли?
Новенький, заметив внимание со стороны художника, спросил:
— Прости, что-то не так?
Натаниэль встрепенулся и выпрямился, едва не выронив карандаш, который всё это время держал в руке, а затем с запинками ответил, заметно волнуясь:
— Н-нет… Всё хорошо, правда, — Куртцберг в смущении отвёл взгляд. — …Просто у тебя на лице… — он хотел сказать, однако резко замолчал. — З-забудь!..
Говард только лишь тихо посмеялся, а Натаниэлю, который заметил эту перемену в настроении новоиспечённого соседа по парте, стало ещё более неловко.
— Послушай, — шёпотом начал Лавкрафт, прекратив смеяться, — я бы не хотел, чтобы у нас с тобой сложились плохие отношения, — парень немного помолчал, а затем добавил: — Если что-то не так, то ты сразу говори, ладно?
Натаниэль, дослушав просьбу Говарда до конца, смог лишь смущённо кивнуть.
Если честно, то он вообще не был уверен в том, что сможет и слова против сказать, однако слова новенького придали ему уверенности и ощущения, что его мнение действительно имеет какой-то вес, а не является пустым звуком.
— Моё имя ты знаешь, а твоё для меня так и остаётся загадкой… — вдруг сменил тему новенький, с чарующей улыбкой посмотрев на рыжего. — Не представишься? Пожалуйста.
Куртцберг неуверенно взглянул на Лавкрафта, после чего очень тихо пробормотал:
— М-меня зовут… Натаниэль.
На удивление, Говард всё прекрасно расслышал и не стал переспрашивать.
— Натаниэль… — с усмешкой повторил новенький, неосознанно облизнув нижнюю губу, а затем усмехнулся и сказал: — У тебя очень красивое имя, Натаниэль.
Художник, конечно, слышал комплименты в свою сторону (и не без смущения отвечал на них — всё в его характере), однако никто не говорил подобного: все воспринимали его имя как нечто обычное, что есть у всех. Это так и есть, однако именно поэтому комплимент Говарда приобретает особенный смысл.
— С… — Куртцберг прикусил нижнюю губу, — …с-спасибо… — наконец сказал он.
Лавкрафт протянул руку.
— Будем знакомы, Натаниэль.
Куртцберг замялся, закусил губу, явно нервничая, опустил голову. закрывая глаза за длинной чёлкой, но… в ответ всё же протянул руку. И сразу отметил, что руки у новоявленного соседа приятные на ощупь, мягкие и будто сделанные и бархата. В голове парня даже промелькнула мысль о том, что он не хочет отпускать ладонь Говарда, именно поэтому рукопожатие затянулось на несколько долгих секунд.
— Говард, Натаниэль, у вас всё нормально? — спросила заметившая странную позу, в которой застыли парни, мадам Бюстье, на мгновение прервав урок.
Лавкрафт, быстро сориентировавшись, ответил:
— Происходила идентификация, которую Вы столь нещадно прервали, — парень очаровательно улыбнулся, не отпуская руки Натаниэля. — Но так-то всё прекрас-но…
На последнем слове голос Говарда надломился. Он резко разжал руку Куртцберга и прижал обе к грудной клетке, после чего разразился таким кашлем, что всем в классе показалось, что он выкашляет из себя душу. И взгляд испуганный. Нет, не так… Скорее загнанный. Взгляд человека, который попал в ловушку и не может найти выход из сложившейся ситуации: широко раскрытые глаза; радужки и зрачки, суженые до предела и открытый рот, из которого выходят заставляющие вздрагивать каждый раз звуки.
— Ужас! Это просто возмутительно! — подала полный возмущения голос Хлоя. — А вдруг он заразный?! Если я заболею, то вам не поздоровится! Я всё расскажу папе! — она немного помолчала, а затем с ехидством добавила: — Конечно, от родственничков Дюпэн-Чэн другого ожидать не приходится.
Маринетт, полная неожиданно охватившей злости, хотела заступиться за брата, однако тот, наконец откашлявшись и сверкнув глазами, невозмутимо спросил у Ната:
— Я так понимаю, что это та самая раздражающая всех девица, не обласканная родительской любовью и заботой, которые просто откупались от неё дорогими подарками, и, как следствие, страдающая недостатка внимания, а поэтому на людях проявляющая себя именно таким образом?
Натаниэль на секунду «завис». Немного охрипший после кашля голос пленил художника, и тот впервые полностью переключил внимание с очаровательной Маринетт на другого. Говарда Филлипса Лавкрафта…
…Именно поэтому Куртцберг только на автомате кивнул, даже не вникнув в смысл заданного новеньким вопроса.
«Почему он производит на меня такой эффект?», — появилась в голове художника мысль, но тут же растворилась в сотне других, промелькнувших буквально за считанные мгновения затянувшегося молчания.
— Эй! Я, к твоему сведению, всё слышу! — вновь возмутилась Хлоя, в глазах которой появились искорки негодования, которые вот-вот должны были превратиться во всё сметающий на своём пути огонь.
— А я и не старался говорить тихо, — спокойно парировал Говард.
— Тебе стоит держать язык за зубами, иначе я позвоню своему папочке, который, к твоему сведению, мэр Парижа! — стала угрожать Буржуа, от явного негодования сжав руки в кулаки.
— Так чего же Вы ждёте, миледи? — с усмешкой спросил Говард, которого, кажется, сложившаяся ситуация лишь веселила, не более. — Мне уже хочется познакомиться с отцом столь экспрессивной особы.
Хлоя сначала опешила от столь официального обращения, однако достаточно быстро взяла себя в руки и высокомерно сказала напоследок, с гордо поднятой головой и скрещенными на груди руками:
— Тебе повезло, потому что сегодня я слишком добрая.
После этого в классе воцарилась, что называется, «мёртвая» тишина. Все были поражены тому, что кто-то смог дать отпор
Хлое. Хлое Буржуа, дочери мэра. Может, новенький и не до конца понимал всю сложность ситуации, но его поступок всё равно вызвал волну восхищения, прошедшую по всему классу и дошедшую до учительницы, которая, нервно кашлянув в кулак, прервала затянувшееся молчание:
— Р-ребята, давайте не будем ругаться. Всё ведь можно решить мирными путями, не прибегая к обидным словам и, тем более, насилию, верно?
На этот раз никто ничего не сказал. Что ж, молчание — знак согласия?
— Кхм… Хорошо, давайте продолжим урок…
***
— Мастер! Мастер! Камни Лиса и Филина светятся!..
To be continued…
