***
Приехав в Лондон, вы получаете уйму возможностей. Этот город настолько большой, что даже за месяц вы не обойдете все его достопримечательности, яркие бары, подпольные клубы и, ради разнообразия, театры. Гуляя по Лондону ночью, вы можете подумать, что находитесь в какой-то утопической сказке, где нет ни зла, ни насилия, ни даже закона. Вы будете ощущать себя в полной безопасности, и даже ночные грабители и хулиганы не будут страшить ваше подсознание во время прогулок под звездами. Если у вас, конечно, нет выработанной с детства паранойи. Но будем честны, она есть не у каждого, поэтому мы выкинем это исключение из общего правила. В Лондоне есть один особо отличающийся от остальных район. Сохо. В газетах и брошюрках для путешественников этот район красочно обозначается как «развлекательный». Многие рекомендуют посетить его, если стало слишком скучно. Он позиционируется как место, где вы можете отдохнуть и расслабиться. Чушь, не верьте ни единому слову. Улицы этого района, которые по вашему мнению блестят золотом, всего лишь вымазаны настоящей грязью. Это мир, где любая мечта превращается в кошмар. Сохо — то самое место, в котором скопилось все зло Лондона. Если бы ад на земле существовал — это был бы Сохо. Если бы Люцифер выбрался на землю и в земном облике распространял грехи, он жил бы в самом центре этого района. Только Люцифер — существо, придуманное людьми, чтобы уложить кричащих и плачущих детей спать, когда родители слишком глупы, чтобы просто объяснить им, что к чему. Люцифера в Сохо, увы, нет. Зато в Сохо есть Гавриил. Человек, во власти которого находится абсолютно каждое заведение, находящееся в четких рамках этого района. Каждый бар, каждый театр. Каждый секс-шоп и гей-клуб. Гавриил — всевидящий Бог этого района. Люцифер, сеющий внутри собственных заведений все существующие грехи. Каждое слово, произнесенное пьяным посетителем, будет передано Гавриилу. Каждый узнаваемый в городе человек, на колени к которому залез пьяный мальчик, будет запечатлен на фото и отправлен ему. Нет ни одного места, куда бы не смотрело бесконечное множество глаз этого человека. Человека, который сделал полицию собственной тенью. Человека, из-за которого полиция никогда не приезжает в этот район. Тот, кто работает в полиции, имеет право прийти сюда, исключительно, если Гавриил пригласил его лично. В ином случае… Ехать до Темзы не так далеко, как вам кажется. Не сложно догадаться, где я нахожусь. В казино. Казино, которое — сюрприз! — принадлежит Гавриилу. Отовсюду слышатся восторженные вопли дам в обтягивающих блестящих платьях и громкие звуки игровых автоматов. Все это режет слух, а потому лишь вызывает у меня головную боль. Здесь так ярко, что даже в темных очках кажется, что эти бесчисленные лампы ослепляют. А еще здесь жарче, чем в аду. Так, что приходится постоянно поправлять воротник рубашки, чтобы не чувствовать, как она душит меня. Я здесь, потому что меня привел Хастур. Он сказал, что так надо. Что если я хочу, чтобы люди Гавриила не прикончили меня за то, что в первый месяц работы я копал под него, я должен показать, что готов примерно работать на него. Готов быть хорошим мальчиком. Потому что так я спасу свою жизнь. Потому что так я смогу стать таким же, как Хастур — неприкасаемым, унижаемым на работе за безответственность. Но живым. А быть живым, как говорит Хастур, снюхивая порошок с ткани своих кожаных перчаток, сейчас самое главное, и не важно, каким способом ты этого добиваешься. Другой вопрос — а есть ли смысл жить в таком мире? Это скорее существование. Действие по прописанному далеко не тобой механизму. Программа, вшитая тебе в сознание кем-то более могущественным. Согласитесь, неприятно жить по заранее заготовленному Замыслу. И вот этот человек спускается в общий зал, где я стою, как идиот, с бокалом шампанского в руке, в нелепом дорогом костюме, якобы я просто один из богатых гостей, который пришел сюда в надежде стать еще богаче. Его улыбка такая гадкая, сверкающая белизной, что хочется выбить ему зубы, даже ценой того, что на меня потом набросятся и растерзают во все стороны его многочисленные охранники. И тогда я уже не буду таким живым, как этого хочет Хастур. Но я считаю, что собственная жизнь — не такая большая цена за то, чтобы выбить Гавриилу пару зубов, а потом задушить его же галстуком, который так идеально обхватывает воротник его рубашки. Вероятно, это могло бы спасти много невинных людей. А еще психика некоторых детей была бы целее, ведь они не находили бы трупы в парках во время игр в прятки. Согласитесь, эта цена неимоверно мала. Я натянуто улыбаюсь, когда Гавриил подходит ко мне и заводит настолько примитивный диалог ни о чем, что мне хочется застрелиться, лишь бы только он заткнулся. Он раза в два больше и шире меня и постоянно пытается нарушить мое личное пространство. Словно уже одним этим пытается подавить. Ему ведь и так удалось это сделать. Я понял и с первого раза. У меня не настолько большая зарплата, чтобы каждую неделю ходить к стоматологу. Посмотри, да. Я сломлен Тобой. Я готов встать на колени и преданно стоять перед тобой, желая убить. Можешь радоваться, пока у тебя есть эта возможность. А потом. Когда этот диалог наскучивает мне настолько, что я готов согласиться на прогулку до Темзы, лишь бы больше не слушать эту слащавую и полную самолюбования речь. Когда Гавриил настолько близко подходит ко мне, что я начинаю чувствовать приторный запах его одеколона. Потом из-за его левого плеча вдруг выглядывает нечто, и я замираю на месте, прекращая думать о том, как меня бесит Гавриил, и перевожу взгляд на него. Это странное светлое пятно, выделяющееся даже на фоне искусственных ламп и неестественно яркого света. Этот странный лучик солнца в гребаной тьме. — У запасного левого входа Анафема, и она очень срочно требует тебя, — говорит он, привставая на цыпочки, чтобы достать до уха Гавриила, который покровительственно склоняет голову к этому невысокому парнишке, деловито сложившему руки за спиной. — Прошу извинить, мистер Кроули, — Гавриил говорит это, даже не глядя на меня. Он не смотрит даже на своего подчиненного. Потому что ему просто нет дела до остальных людей, кроме него самого. — Вас развлечет Азирафель. И он кладет ладонь на плечо этого парнишки слишком долгим и мягким жестом, едва сжимая на нем пальцы. На несколько секунд дольше обычного. Эти несколько секунд говорят либо о том, что этот парнишка — сынок, который получает от папочки столько любви, сколько не снилось ни одному ребенку. Либо, что он периодически берет в рот его член, стоя на коленях со связанными руками. А может, и то и другое. Этот Азирафель поворачивается ко мне и улыбается так, что кажется, бокал треснет в моей руке, настолько сильно я сжимаю его в этот миг. Думаете, это трепет восторга перед его светлыми волосами, которые он укладывал явно не один час, чтобы кудри не торчали во все стороны? Или от голубых глаз, которые смотрят мне глубоко в самую душу? Нет. Меня прошибает нечеловеческий страх от того, как он улыбается, раскрывая эти самые голубые глаза. Так широко и безумно, что мне кажется, в этот момент он достанет из-за спины нож и всадит его мне прямо в горло. Он весь такой светленький и молоденький, с виду похожий на святого, но стоило ему улыбнуться, как у меня холод прошелся по коже от того, насколько сильно переменилось его лицо. Очень красивое, словно у фарфоровой куклы. Наверняка, Гавриил тратит много денег, чтобы у него было такое красивое личико без единого изъяна. — Чем же тебя развлечь? — говорит Азирафель тихо и вкрадчиво, продолжая улыбаться, в то время как я и слова выдавить из себя не могу. Потому что эта странная во всех смыслах улыбочка на таком красивом лице заставляет меня молчать и слушать его отчего-то кажущийся соблазнительным шепот. — Может, партию в карты? Я молча киваю, и он ухмыляется, а его глаза загораются самым настоящим детским восторгом. Азирафель разворачивается, торопливо направляясь к карточному столику для двоих. Усаживается, деловито поправляет бабочку, стягивающую шею, словно ошейник, а потом машет рукой дилеру, и тот послушно покидает нас. Азирафель сам берет в руки колоду и начинает мешать карты. А я сажусь напротив, ставлю по-прежнему нетронутый бокал с шампанским на край столика и продолжаю наблюдать за его улыбкой на этой неестественно фарфоровой коже. — Как насчет ставки, детектив Кроули? — говорит Азирафель, продолжая сиять белозубой улыбкой. И я даже не думаю в этот момент о том, что Гавриил не говорил ему, что я детектив. Я не замечаю этого, потому что единственное, о чем могу думать — его улыбка. — Просто Кроули. — Кро-оули, — повторяет Азирафель тихо по буквам, и меня всего передергивает от того, насколько сладко и почти возбуждающе, оказывается, может звучать мое имя. Потому что у него даже голос какой-то особенный. Необычный. Такой же нечеловеческий и до мурашек пугающий. — Может, уже начнем? В моем голосе звучит раздражение, пока я смотрю, как ловко Азирафель тасует колоду. Двумя пальцами снимает карты, вертит их вдоль и поперек, они мелькают так быстро, что я даже не успеваю следить за ними взглядом. Этими пальцами надо взламывать замки, а не мешать карты. Конечно, Гавриил будет держать его при себе с такими ловкими пальцами. — Нужно сделать ставку, Кроули, — говорит Азирафель и облокачивается подбородком о подставленную ладонь. — Разве мы не играем дружескую партию? Азирафель усмехается настолько сладко, что я сглатываю. — А мы уже друзья? — шепчет он. — Это же азартная игра. Нужен интерес, ради которого мы будем играть. Иначе, в чем смысл делать что-то? Если нет интереса. — Мы не друзья! Шипение выходит у меня непроизвольно. Так всегда получается, когда я начинаю злиться. — Какую ставку ты хочешь? — Один долг, — тут же выпаливает Азирафель, как будто у него заранее был готов ответ. Он сверкает своими неестественно широко раскрытыми глазами. Такими неживыми и стеклянными. Как будто прямо сейчас сзади кто-то прижимает к его горлу нож, который вспорет его, если он перестанет «развлекать меня». Вот так выглядят люди, работающие на Гавриила — как неживые куклы с больными глазами. Готовые развлекать тех, на кого он покажет. Улыбаться и неловко краснеть, как делает этот парень. — Что это значит? — Либо ты будешь должен мне, — проговаривает он, раскладывая карты на столе, и добавляет совсем томным шепотом, — либо я буду должен тебе… И подтягивает свои карты, но даже не смотрит на них. Он не отводит взгляд от меня и продолжает улыбаться. А меня передергивает от его всего. От того, какой он странный, какой-то неживой, словно лишенный чего-то в этой жизни. И при этом натянуто, но так счастливо улыбающийся. Почему ты, блять, улыбаешься, когда твой босс — Гавриил? Я беру свои карты и невольно улыбаюсь одним уголком рта. Как же так он раздавал? Или удача не на его стороне, или же он просто не думал об игре, пока смотрел на меня своими жуткими голубыми глазами. — Ты очень молчаливый, — замечает Азирафель, перебирая свои карты двумя пальцами и по-прежнему не глядя на них. Ему, похоже, совсем нет дела до этой игры. Азирафель с таким интересом разглядывает меня, что мне становится не по себе. Я задеваю бокал, засмотревшись, и он едва не падает со стола. Приходится подхватить и отставить в сторону. — А ты болтливый. Не сказать, что он действительно меня раздражает. Скорее по-настоящему пугает. Слишком уж он довольный. Слишком странные и непонятные вызывает эмоции. — Гавриил сказал, развлечь тебя, — говорит он, небрежно пожимая плечами и, наконец, моргая. Как у него только глаза выдерживают? — А если бы он сказал сесть на мой член, ты бы и это сделал? — спрашиваю я, сжимая карты в руках. Болтливый засранец, который просто делает все, что ему говорят. Глупый парень, который решил пойти к Гавриилу, лишь бы иметь такое красивое личико и этот дорогой светлый костюм. Который соблазняет людей только потому, что ему велели это сделать. С таким красивым и гладким личиком. С таким невозможным взглядом. — Может быть, — и Азирафель снова небрежно пожимает плечами, даже не сводя с меня глаз, — только Гавриил о таком не попросит. Ну конечно, не попросит, если ты отсасываешь ему за свой светлый дорогой костюм. Во всяком случае, пока ты делаешь это достаточно хорошо. — Вскрываемся или будем повышать? — спрашивает он скучающим тоном. — Вскрываемся. Но он вдруг резко постукивает пальцами по столу, отчего я вздрагиваю. — Нет, повышаем, — говорит Азирафель, и в его голосе скользит что-то стальное, неприятное. Гадкое и непристойное. — Я хочу твои очки. Смотрю на него удивленно, но разумеется, что за темными стеклами он этого не видит. Но мне часто говорили, что у меня очень выразительная мимика. И что я совершенно не умею скрывать эмоции. — Они мне понравились, — продолжает Азирафель, поглаживая щеку кончиками пальцев, — будут замечательным трофеем. Трофеем в чем? В жалкой карточной игре? Я моргаю, а потом смотрю на свои карты и ухмыляюсь. — Договорились. Я заберу твою душу, как только ты вскроешься. А потом бросаю карты на стол. Азирафель, наконец, опускает свой блестящий взгляд, моргает, глядя на карты, а потом говорит: — Неплохо. Ты бы мог оставить меня в долгу. Я бы мог многое сделать для тебя. А еще… тебе бы очень понравился вкус моей души. И все это Азирафель говорит этим томным полушепотом, будто он чертов демон из преисподней. А потом ухмыляется, поднимает взгляд и переворачивает свои карты. — Не повезло, — довольно мурлычет он, все еще не отрывая от меня взгляда. И я широко раскрытыми глазами смотрю на его комбинацию. На карты, на которые он не посмотрел ни разу, как мы вообще сели за этот столик. — Ты блефовал! — выдыхаю я, и он ухмыляется еще сильнее. — Это называется везение, мой дорогой, — говорит Азирафель и подмигивает мне, а я тут же вскакиваю из-за стола, уже готовый схватить за воротник и разукрасить его великолепную мордашку. Чтобы не была настолько идеальной и красивой. И плевать, у кого именно в гостях я нахожусь. Но меня останавливает цепкая хватка на локте, и Хастур шепчет мне прямо на ухо: — Ты с ума сошел? Пойдем быстрее. Он выдергивает меня из-за стола, крепко стискивая в руках, и я успеваю лишь услышать довольное хмыканье этого Азирафеля. Дурацкое, кстати, имя. Мы выходим на улицу, Хастур доводит меня до парковки, где стоит его Бентли, и только тогда отпускает и смотрит на меня. — Зачем ты сел с ним играть? — выдыхает он и достает из кармана сигареты. У него даже руки вздрагивают, когда он чиркает зажигалкой. — Как ты вообще его нашел? — В каком смысле? Он сам предложил. Я удивленно моргаю, потому что решительно не понимаю, в чем проблема. Конечно, кроме того, что я проиграл какому-то странному типу Гавриила. Но в последнее время все сводится к Гавриилу, поэтому это уже перестает волновать меня так сильно. — Да-да, он всегда предлагает сыграть, только все знают, что садиться за один стол с ним нельзя! — Я уже понял, Хастур, я проиграл. Хастур недовольно стонет. — Еще бы, у него никто не выигрывает. Он же чертов мошенник, он этими картами вертит лучше, чем Гавриил целым городом. Как вы вообще умудрились встретиться? — Мы разговаривали с Гавриилом, — я припоминаю, как этот Азирафель вообще оказался там. — А потом он вдруг появился из ниоткуда… Знаешь, настолько быстро, что я даже не заметил. Он сказал, что Гавриила ждет Анафема, а потом мы остались вдвоем. Хастур усмехается и нервно выдыхает дым. — Анафемы сегодня даже не было здесь, — и его лицо кажется мне еще более бледным. Будто это вообще возможно. — Дьявол, Кроули… Похоже, он положил на тебя глаз еще с самого начала. Я еще раз моргаю, пытаясь переварить и осмыслить его нелогичную и странную панику. Я ничего не понимаю. Какой-то странный тип, который работает на Гавриила, поговорил со мной, мы сыграли в карты. Да, я проиграл ему… какую-то услугу. Мало ли что он теперь может у меня попросить. Но в чем вообще причина подобной паники? Мы же, черт возьми, не обязаны умирать за каждый свой проигрыш за карточным столом. Это всего лишь игра в карты и не более. А этот парень… каким бы не было красивым его лицо и соблазнительным голос. Это всего лишь очередная шестерка Гавриила, призванная делать все, что он пожелает. Развлекать гостей, играть с ними в карты. Соблазнять, чтобы они не заметили подвоха, и выигрывать их. Я более чем уверен, что не первый и не последний, кто купился на эти фальшивую улыбку и прекрасную мордашку. — Хастур, — говорю нарочито спокойно, хотя на самом деле паника этого мерзавца весьма заразительна. И как бы я не пытался убеждать самого себя, что все это не имеет значения. Но пальцы все равно начинают подрагивать. Просто потому, что я все еще не могу забыть эту улыбку. — Объясни мне, в чем проблема, или клянусь, я выбью из тебя ответ. Потому что я не понимаю ничего из того, что ты сейчас говоришь. — Ты хоть знаешь, с кем только что сидел за игральным столом? Кому ты проиграл? Я раздраженно закатываю глаза, но разумеется, он этого не видит. — Очевидно, что нет, раз я спрашиваю это у тебя, Хастур, если ты не… — Это был Ангел, — говорит Хастур, перебивая меня и выдыхая это имя вместе с сигаретным дымом. В памяти вновь всплывает безумная улыбка, какой не бывает у нормальных людей. Неживые стеклянные глаза, которые не то угрожали смертью, не то умоляли о помощи. Я снова слышу томный шепот, которым он протяжно и старательно выговаривал мое имя. Азирафель словно продолжает сидеть передо мной, прожигая взглядом и поглаживая пальцами карты, лежащие на столе. Образ, который теперь невозможно выкинуть из головы. Образ, который вмиг искажается словами моего напарника, превращая его в совершенно иной, уже давно мне известный. Хастур многозначительно поднимает брови, когда я застываю на месте, раскрываю рот и делаю медленный шаг назад. Он молча смотрит, и до меня начинает доходить смысл его необоснованной паники. Это был Ангел… Тот самый.День первый, в который я встретил Его
14 мая 2021 г. в 17:00
Нет ничего лучше свежего трупа с утра посреди парка, в котором еще час назад играли дети. А теперь огороженного ядовитой желтой лентой, вокруг которой столпились испуганные женщины, обнимающие этих самых любопытных детей, которых даже офицеры полиции не могут отогнать.
Современное общество вообще испортилось настолько, что его уже ничем не удивить. В последний десяток лет насилие настолько воспринимается за норму, что на него уже просто закрывают глаза, говоря — все в порядке, так и должно быть.
Например, когда ребенок шалит, ударить его по затылку — является строжайшей нормой потому что — это мера воспитания. Никто не думает о том, что в затылочной зоне находится зрительный центр, и, если приложить чуть больше усилий, нейроны травмируются.
Потом считается столь же нормальным обвинять этого самого ребенка в испорченном зрении, потому что он слишком часто сидит за компьютером. Играет в свои так называемые стрелялки. А потом ударить снова, по тому же самому затылку, чтобы не играл больше, а иначе садится зрение.
Все это замыкается в такой интересный порочный круг, создавая причинно-следственную связь, которую бедные психотерапевты пытаются распутать, когда к ним приходят со словами — что со мной не так?
Все, дорогуша, с тобой не так абсолютно все. Начиная от твоего рождения и заканчивая тем самым моментом, когда ты захлебываешься слезами на диване в кабинете психотерапевта.
Рассказывая ему о тех самых причинно-следственных связях, раз за разом формирующихся в голове и основывающих само жизненное существование.
Потому что — это все норма.
Насилие уже давно перешло эту мнимую грань.
Сами подумайте, еще в древнем Риме гладиаторы считались главным развлечением, на которое водили детей с испорченным зрением по выходным, так как не было телевизора. И то кровопролитие, что происходило на глазах сотен людей, считалось той самой нормой.
Давайте будем честны.
Люди вообще никогда не были добрыми друг к другу и понимающими. Начиная с самого Каина, который убил родного брата, и заканчивая тем идиотом, который зарезал своего сына во имя Господа.
В самой Библии насилие воспринималось за норму, а потом внезапно появилось то самое «не убей».
Странный диссонанс, согласитесь?
Смотреть на то, как молодые мамочки обнимают своих детей, стоя вокруг огороженной ленты и позволяя им смотреть на этот развороченный труп, тоже вызывает у меня странное чувство.
Так и хочется сказать — подобное зрелище не для детских глаз и может привести к фобии, фобия к паранойе, а паранойя к навязчивому неврозу.
Хочется сказать — если у вас настолько много времени, чтобы гулять со своими детьми, почему бы не отвезти их в кино, где трупы только на экране?
Хочется сказать — валите нахрен со своими детьми, здесь не на что смотреть!
Разве что стоять и размышлять о том, насколько за шесть тысяч лет прогнило наше общество, раз мы до сих пор находим трупы по утрам.
В детском, блять, парке.
— Что будем делать?
Смотрю на Хастура, который со скучающим видом стряхивает пепел с сигареты прямо на вспоротый живот этого бедняги, которого мы нашли здесь утром.
— Ничего, — отвечает он и морщится от яркого солнца. У него такая бледная кожа, что мне каждый раз интересно, не загорится ли он от солнечных лучей.
От этого солнца вообще нигде проходу нет, куда не пойди, везде оно следует за тобой, словно следит за каждым действием, ожидая, когда же ты, наконец, ошибешься, чтобы сжечь тебя к чертовой матери.
— Судмедэксперты осматривают, делают заключение, пакуют. А мы едем писать отчет.
Глядя на это небо сквозь стекла темных очков, так и хочется протянуть ладонь, чтобы закрыться от сияющего солнца. А потом вытянуть руку вперед и указать на происходящее вокруг.
Посмотри. Ты ведь создал весь этот позор. Ты дал людям оружие, но забыл объяснить, как им правильно пользоваться. И вот что из этого получилось.
— Это же убийство, разве мы не должны найти виновника и посадить?
Хастур усмехается и бросает сигарету. Вниз. В лужу крови, которая растеклась под этим беднягой. Я даже чувствую этот приторный запах, который витает тут слишком терпко, а потому все еще не понимаю, почему эти мамочки продолжают держать тут своих детей и дают им смотреть.
Как будто дома им мало подобных представлений. Как будто мало всего этого показывают по телевизору, заливая через рот этим невинным созданиям, которые не понимают, что нужно нажать на кнопку и включить мультик вместо канала новостей.
— Ищи, раз тебе так надо, — говорит Хастур, доставая новую сигарету, и шмыгает носом. — Мне надо выпить, так что, давай, заканчиваем, потом по-быстрому пишем отчет, а следом в бар.
Я закатываю глаза и поджимаю губы.
Вот почему меня так бесит мой напарник. Потому что этот зазнавшийся мудак, к которому меня поставили в пару три месяца назад, когда я только приехал в Лондон и устроился на работу, настолько устал от этой самой работы, что просто не желает ничего делать.
Этот мерзкий тип, у которого волосы выжжены порошком настолько сильно, что кажутся прозрачными. Ощущение, будто у него нимб на голове, когда он стоит против ярко сияющего солнца. В этом светлом и длинном плаще, похожий на какого-то святого, он каждый раз говорит: «забей на это», «мы не будем этим заниматься», «слишком поздно, я устал».
И что мне с ним делать?
Каждый раз, когда я предлагаю раскрыть какое-нибудь дело, он машет рукой, говоря, что «никому это нахрен не сдалось».
Давай лучше выпьем, Кроули, говорит он, у меня есть кое-что, что тебе понравится.
Понравится, блять, конечно. Обдолбаться неизвестно где купленным порошком, а потом трахать какую-нибудь шлюху на заднем сидении — вот что он называет «тебе понравится».
Хастур уже подходит к машине, когда я хватаю его за плечо, разворачиваю к себе и говорю прямо в лицо, глядя на эту бледную, как у трупа, кожу:
— Давай, хоть раз сделаем, как надо, чтобы начальство перестало делать выговоры тебе, а заодно и мне.
Он брезгливо убирает мою руку со своего плеча и говорит:
— Ты еще не готов к тому, чтобы поймать своего первого маньяка, Кроули.
Я даже воздухом поперхиваюсь от такого наглого заявления.
— Что ты сказал?
— Что слышал, — Хастур оглядывается и понижает голос, — мало ли, кто убил этого парня. Мало ли, кем он был. Если этот человек чем-то не угодил Гавриилу, и он приказал убить его, то мы только проблем себе хапнем, если начнем раскрывать это дело. Поэтому запомни, Кроули. Это несчастный случай.
— Несчастный случай со вспоротым животом?!
На мой крик оборачивается какая-то дамочка, держащая за руку маленькую девочку.
Да, конечно, еще помоги ей перелезть через ленту, пускай посмотрит и потрогает. Хастур разрешит. Ей точно не приснится ночью кошмар.
Добро пожаловать в реальный мир, детка, хочешь убедиться в том, что зря попала в него?
Я вот всю свою жизнь только и думаю о том, что зря. Для чего? Хороший вопрос. Только пытаясь найти на него ответ, можно вдруг случайно оказаться утром посреди детского парка с трупом возле песочницы.
— Кроули, — мягко шепчет Хастур мне прямо на ухо и обнимает за плечи. У него такая твердая хватка, что меня всего передергивает. Да и вообще, если честно, я терпеть не могу, когда меня трогают. А Хастур как всегда — чрезмерно тактильный. — Если ты не хочешь сдохнуть в ближайшие три дня, прекрати орать и послушай совета любимого напарника, который дольше тебя в этом деле. И все еще жив. Мы с тобой не будем раскрывать этот несчастный случай.
Симбиоз. Я каждый раз забываю о нем, потому что он бесит меня просто до зубного скрежета.
Все дело в том, что Гавриил — глава одной из мафиозных семей, крепко засевших в Сохо. И его люди везде. В ночных клубах и стриптиз-барах. В ресторанах и торговых центрах. И даже в полиции есть его люди.
Иногда мне даже кажется, что вся полиция — это его люди.
Хастур пытался втолковать мне это, пока парни Гавриила, которые поймали меня в первую же неделю работы, вбивали в меня информацию о том, что если в деле замешан Гавриил, то это нельзя считать преступлением.
Не вините меня.
Если тебе щипцами вырывают зубы в переулке, в то время как твой напарник курит рядом, ты тоже станешь тем самым продажным копом.
Все здесь во власти Гавриила, и даже труп этот, вероятно, его рук дело. Скорее всего какой-нибудь бедняга, который задолжал ему круглую сумму, но не успел расплатиться.
Несчастный случай. Вот, как можно назвать одну конкретную плохо прожитую и окончившуюся жизнь.
Просто несчастный случай.
Хастур шмыгает и отпускает меня.
Он прав, здесь больше нечего делать, если мы действительно не хотим оказаться на месте этого парня.
— Хочешь есть? Давай заедем куда-нибудь, а то я проголодался. Вызвали с утра на труп в парке, а я даже не успел позавтракать.
Я ничего ему не отвечаю. Есть ли смысл спорить о том, что нужно работать на закон, а не на большого парня в сером костюме?
Большой парень в сером костюме уже давно убедил всех вокруг в том, что он и есть — закон.