Преданная собачка

— Хочу мороженое, — вдруг вечером пятого дня обоюдного молчания говорит Сережа. Собирает волосы в низкий хвост, поправляет съехавший ворот растянутой футболки и выжидающе смотрит на Олега. Снова делая вид, что ничего не произошло и не происходит, и даже этого чёртова молчания, давившего своей тяжестью на грудь неподъемным грузом, тоже не было. Олег, как будто не мог сделать полноценный вдох, легкие вдруг отказались открываться на все сто процентов и наполняться воздухом, работая только на половину — тот самый минимум для поддержания жизни в теле. Сама мысль о том, что его тело так реагирует на простую ссору невольно врезается в сознание, и Олег снова пытается сделать вдох до полных легких, чтобы проверить и доказать себе же обратное, но вдруг заходится в приступе сухого, надрывного кашля. Какая ирония. Может он просто простыл и Сережа тут не причём? За окном вечер только накрыл оживленный город и снующих по делам людей, солнце спряталось ярким оранжевым кругом за крышами кирпичных и панельных домов, оставляя на небе нежные росчерк. Время близится к семи и идея прогуляться, во вдруг неожиданный теплый вечер, выдавшийся спустя неделю непрекращающихся дождей и ветра, кажется отличной. Надевая поверх толстовки жилетку и обуваясь в теплые кроссовки, еще не знает, что Сереже все-таки надоело молчать. Но уже догадывается, когда рыжик просит помочь завернуть рукава большого ему свитера. Не убегает от касаний, а стоит подле и терпеливо ждет, закусив губу. У Олега теплые, чуть шершавые пальцы, которыми он редко касается тонких запястий, совсем не похожих на мужские. Бледные и усеянные паутиной голубоватых вен, они кажутся хрупкими, что можно сломать случайным касанием, неосторожно дотронувшись. У Олега появляется желание сжать их, взять в свою крепкую ладонь и сжать вместе, без возможности вырваться. Слышится смешок, вот только не Волкова, а Серёжи, который снова читает его как открытую книгу и видит все мысли и желания словно на лице написанные. — Пошли, Волче, а то сейчас набросишься. — Сказал он и выбежал за дверь, оставив хмурого Олега позади. Гулять было и вправду хорошо. Прохладный ветер трепал волосы и холодил щеки. Под ногами не успевший высохнуть асфальт хлюпал из-за разбросанных на каждом метре луж различной глубины, мимо проезжающие машины так и норовили обрызгать, оставив на одеждах людей грязные разводы. Олег держался вблизи домов и молчал, хотелось что-то сказать, но подходящих слов как назло не было. Но на помощь, как ни странно, пришел Серёжа. Сграбастав руку Волкова, сам переплел пальцы вместе и чуть сжал на проверку. Будто согласен, нет? Олег точно также сжал на секунду и расслабил ладонь. — Вадик занял второе место вчера, пришлось изрядно постараться, чтобы оставить его позади с хорошим отрывом. — Как будто для тебя это сложно, — уж слишком резко отозвался Олег. Он не хотел, чтобы это так прозвучало, но сразу же поджал губы. — Ну… то есть, ты понял. Сережа лишь пожал плечами и ускорил шаг. Они гуляют еще примерно час, покупают на Сережины деньги недорогой кофе в одной из кофеен на углу, под умиленный взгляд невысокой девушки в фартуке за стойкой, спорят о том, что земляничный раф это не сладкая молочная хрень, а черный американо не разведённая сажа со вкусом кофе. В супермаркете любимые чипсы оказываются снова по акции, и взяв каждому по пачке, шагают по мостовой. Разумовский снова начинает разговор, потихоньку вытаскивая Олега из молчаливого кокона и все больше и больше шутит, чтобы разрядить обстановку. И это срабатывает, Олег рассказывает про то, как после случая, где он отправил Коляна одним ударом нокаут в первые секунды, малышня боится даже смотреть в его сторону, не то что подходить. Шепчутся за спиной и боязливо поглядывают. Серёжа смеется и рассказывает, что препод на их кафедре отказывается преподавать их группе после словесной перепалки с ним. — Когда-то давно, — посмотрев по сторонам и став говорить чуть тише, Серёжа наклонился ближе к Олегу, для пущего эффекта. — Очень-очень давно, этот старый дед-пердет поправил меня на одном из докладов, сказав, что я не правильно понял точку зрения учёного и снизил мне оценку. И вот сейчас, — он отпил из стаканчика, решив сделать многозначительную паузу, — я решил отомстить, зацепившись за его ошибку. Ну и как обычно, доказал, что и тогда был прав и сейчас тоже. Ну он и разорался как бешеный. Подумаешь. Олег посочувствовал этому преподавателю, потому что зная Сережу, скорее всего деда-пердеда пришлось успокаивать валерьянкой. Вдруг забытое чувство спокойствия и удовлетворённости из-за стольких дней самокопания и отрицания, сейчас накрыло с головой. Ветерок стал пробираться под одежду, сквозняком гуляя по телу, и Олег чувствовал, как по коже бегут мурашки. Кофе закончился, но ближайшая мусорка на глаза так и не попалась, поэтому приходится таскаться с пустым стаканчиком. Серёжа, глянув на проверку выкинул ли Волков стакан, отдал ему и свой — пусть носит два. На задворках сознания еще всплывали обидные слова Серого, но Олег каждый раз отмахивался от них, как от назойливых мух, продолжая слушать историю про Вадика. — Кто? — переспросил он в самом начале. — Бля, Волче, ну со мной гоняет на шахматы, на тусу с ним ходили, помнишь? Олег вспомнил парня в коричневой косухе и и воняющего так, что нос закладывало. — Так вот, он позавчера оказывается подрался с Дубиным, парнем на год младше нас, очкарик милый такой, видел? Олег пытается подобрать подходящего под описание пацана, и вправду вспоминая невысокого, щуплого первака с юридического, который на тусе перебрал и первый убежал лично разговаривать с унитазом. Следом кивает, цепляясь взглядом за вдруг заматерившегося парня в болоньевой чёрной куртке как мусорный пакет, набитый доверху, а поверх куртки надет в обтяжку тканевый баннер с рекламой гоушуза за углом. Парень кричит и бежит в след улетающим из-за ветра листовкам. Становится его немного жаль, но Олег отгоняет мысль и снова включается в разговор, а точнее приготовился снова слушать. — Так вот, потом его Игорь Гром отпиздил, — продолжает Серёжа. — Кто кого? Дубина Гром? — Разумовский недовольно цокает. — Вадика отпиздил Гром. За Дубина. Теперь универ трындит о том, что Игорек гей, а в клубе все восхищаются красочным синяком и сломанным носом Дракона. — Че за дракон? — снова спрашивает Олег и ожидаемо видит, как рыжик закатывает глаза. — Ты там без меня в уши долбился? Олег усмехается, привычно не обращая внимания на нелестные слова о себе, и замечает нужную мусорку возле магазинчика с мороженым. Довольный, он, прячет холодные руки в карманы и думает, что несмотря на видимо разные пути в жизни, Серёжа не меняет свое поведение и мнение, оставаясь верен только ему. На подходе к обшарпанному зданию, узнаваемому даже в потемках позднего вечера, и отсутствующему горящему уличному фонарю, где под ним на асфальте валяется разбитый плафон, Серёжа непринуждённо болтающий о возможности купить на следующей неделе новые шахматы, вдруг резко останавливается и, повернувшись к чуть не врезавшемуся в него Олегу, говорит: — Завтра в семь турнир, займи место заранее, не опаздывай. Олег удивленно смотрит, не сразу сообразив о чем речь и какой турнир, а следом хмурится, понимая, что Серёжа в своей привычной манере его пригласил глянуть на то, о чем слушает каждодневный бубнеж. Разумовскому, конечно, нет смысла объяснять, что так людей не приглашают, ведь нужно для начала узнать, есть ли у человека планы и свободен ли вечер, а следом и узнать хочет ли этот самый человек провести его за просмотром скучной игры по переставлению фигурок по клетчатой доске. Олегу не хочется туда идти, перед глазами тут же всплывают картинки из фильмов, где в затхлом, с обшарпанными советскими стенами и деревянными старыми столами, сидят худые, ссутулившиеся парни с прилизанной челкой и очками на переносице, будут пытаться обыграть другу друга, наперегонки хлопая по секундамеру на часах — обязательно старых и тормозящих. Но врать Сереже не хочется тоже — не потому, что только помирились и очередная ссора лишь испортит настроение, а потому, что дел у него и вправду нет, а просидеть вечер в телефоне играя в косынку и листая ленту или смотреть тупой новомодный сериал, не хочется от слова совсем. — Хорошо. — Спокойно соглашается Олег и, увидев одобрительную улыбку рыжика, тепло улыбается тоже. Вдруг хочется порадовать этого наглого несносного парнишку, несмотря на то, что нервов он выматывает на год вперед. Когда до двери остается совсем ничего, Олег интуитивно оглядывается, будто и вправду боясь быть замеченным, касается ладонью чужого плеча. Серёжа, искавший в рюкзаке ключи, останавливается и поворачивает голову, смотря вопросительно, с чуть приподнятой бровью, а следом растягивает губы в довольной, наглой улыбке, уловив в его взгляде намерения. Олег целует мокро, без прелюдий врывается в чужой рот, будто желая оттрахать сразу так, без подготовки. Стукается зубами и больно прикусывает нижнюю губу, отчего Серёжа невольно поскуливает, но не останавливается. Отвечает с таким же желанием, остервенело цепляется холодными, непослушными пальцами за его плечи и жмется ближе. Нагло пытается потереться промежностью об бедро, запоздало понимая, что возбудился от поцелуя — они даже еще не вошли в комнату, а что будет дальше? Олег судорожно вздыхает, вдруг почувствовав горячие поцелуи на своей шее, подставляется, понимая, что рыжик точно также сгорает от нетерпения и желания. Остается слепо нащупать замок, провернуть три раза влево и толкнуть дверь, чтобы завалиться в темную комнату. Парни, не желая отцепляться друг от друга, маленькими шажками пробираются в глубь, по пути стягивая куртки и наступая носком на пятки ботинок. Ощущение того, что дорвались — сносит голову, крыша медленно отъезжает и ни одна неотложка не поможет, да и никто ее не вызовет. Катится вниз, словно на санках с горы, как сильно любил в детстве Сережа, и не получится остановить, когда холодные руки, поддрагивающими пальцами касаются горячей кожи под слоем толстовок, футболок. Кожа мурашками покрывается — сладко, заставляя поежится. Олег толкает Разумовского на кровать, нависает сверху, пытаясь рассмотреть под собой, слыша взволнованное дыхание и чувствуя утыкающийся в щеку, холодный нос. А позже дыхание сливается воедино, становится жарко и душно, окно в комнате запотевает, а скрипящая кровать норовит сломаться к чертям собачьим. Рыжие волосы, разметавшиеся по мокрой спине, неприятно липнут к потной коже. Олег собирает их в кулак, заставляя Разумовского запрокинуть голову назад, и говорит хриплым, рычащим голосом, вдалбливаясь в поддатливое, размаренное тело с особой силой: — Только мой. Сережа улыбается и сжимается на особо глубоком толчке. Становится не до разговоров.

***

Сережа чуть позже вечером, лежа на кровати, подлезет поближе, нагло и привычно закидывая на него ногу и нежится, напрашиваясь на ласку. У Волкова при взгляде на это рыжее недоразумение привычно теплеет в груди, а чувство щемящей душу нежности, затапливает с головой. Но все резко проходит, когда время близится к двенадцати и пора идти готовиться ко сну. Хочется еще поваляться в обнимку, перебирая рыжие волосы, заставлять млеть под прикосновениями Серёжу и хохотать над шутками в каком-то шоу по телеку, но пары никто не отменял, хотя только Серёжа продолжает на них ходить. Возможно, Олег завтра тоже сходит на последнюю или даже на две последних — ведь никто не запрещает, но в этом он не уверен. Захватив в руки телефон, Олег еле слышно напевает какую-то приевшуюся песню из тиктока про библиотеку, и шлепает до ванны. Взглядом утыкается на свое сонное, довольное отражение в мутном, забрызганном зеркале и трет отросшую щетину — все-таки стоит побриться, ради приличия. И вот тут случается пиздец. — Рыжий, твою мать! — кричит он, сразу же выглядывая из проёма. Недовольным взглядом цепляет Разумовского в ворохе подушек и одеял и бросает в него схваченный с батареи носок. Не попадает. — Что? — лениво поднимает голову он. — Я сколько раз просил не трогать мою пасту?! Сережа закатывает глаза и падает обратно на подушку, беря в руки пульт и переключая канал. Уставший, сонный и затраханный до несводящихся ног и сорванного горла — он кажется привычным и чересчур прекрасным, вызывая у Олега щемящее чувство нежности. — Как жопу мне вылизывать — так ничего, а как пастой поделиться — так все, упаси боже. — Серый, блять!