Эффективный метод Годжо Сатору

james blunt — make me better

Итадори уважает Годжо-сенсея (ну прямо вот очень), но у всего бывают пределы, и Юджи своего достиг еще тогда, когда Сатору неприлично долго зажимал его в своих руках и неопределенно потирался носом о щеку. Поэтому Итадори решает убежать, потому что бегает он быстро и, как говорится, «рожденный бегать пизды не получит». А вообще, с чего все началось? Юджи, как обычно, если не было дел, тренировался контролировать поток проклятой энергии через проклятую игрушку. А то есть смотрел фильмы, пил колу и проливал ее, когда игрушка била его по щеке. Боксерские перчатки на плюшевых лапах прибавляли больше урона, но Итадори крепкий малый и переносил побои на «ура». Правда получать тумаки все равно не хотелось, как бы не исхитрялось тело привыкнуть к боли. — А ты все тренируешься, — голос Годжо-сенсея звучит как гром посреди ясного неба и Итадори вскакивает на диване, получая от игрушки по черепушке. — Зачем же так пугать?! — Инумаки, прикажи Юджи остановиться. Ну вот и все, попался. И даже, сука, Сукуна ехидно посмеивается у него в голове, чертов нахлебник. «Слышь, я тебя слышу», — напоминает о том, что мысли тоже у них теперь в общем доступе Двуликий. «Да пошло все к черту», — а оно и пошло. Точнее черт сам пошел. Прямо к нему, сверкая небесными глазами из-под солнцезащитных очков. И победно улыбаясь. Он несомненно победил, Итадори уверен. Только вот в чем — секрет, который Годжо-сенсей поведает ему секундой позднее. — Годжо-сенсей любит Итадори-куна, а Итадори-кун — Годжо-сенсея, все просто, — разводит руками учитель. Чтоп, сто? — Я пару раз тебя окликнул, но ты не услышал. Видимо, фильм слишком интересный, — говорит Сатору и клонит голову вбок. Итадори методично потирает ушибленное место и старается урегулировать поток проклятой энергии, чтобы больше не получить по голове. — Я и так не особо умный, а такими темпами эта игрушка последние мозги мне отобьет. Все будет на вашей совести, учитель. А Сатору вздергивает брови, после чего они быстро сползают к переносице. Обычно Годжо-сенсей хмурится только из-за отсутствия моти, потому что он их любит, а ходить за ними в кондитерскую — не очень. Правда сейчас, когда причиной его угрюмого выражения лица не сладкое — становится не по себе. Еще и глаза сегодня не прикрывает повязка: Итадори умрет, если Годжо-сенсей снимет очки и посмотрит на него с укоризной, вот честно. — Итадори, ты очень умный парень, и меня искренне ранит то, как ты о себе отзываешься. Сатору по какой-то неизвестной причине (быть может, это все его проклятая техника) в секунду оказывается на диване в метре от Юджи. И становится тяжелее дышать, будто воздух в этой комнате сгущается с той же скоростью, что и краска, приливающая к лицу Итадори. — А… Спасибо, наверное, — неловко чешет затылок, отводя взгляд. Игрушка, почувствовав неровный поток проклятой энергии, снова замахивается для удара, но твердая рука учителя останавливает плюшевую лапу в сантиметре от чужого лица. Если вспомнить, Сатору любит баловать учеников комплиментами, при этом ни капли не лукавя. А раз Годжо-сенсей говорит, что Итадори умный, значит так оно и есть, ну или по крайней мере он так думает, что заметно смущает. Юджи привык, что его физические навыки оценивают по достоинству, но когда говорят, что думать у него тоже выходит неплохо — впадает в ступор, граничащий с паникой. И это еще учитывая то, как учитель пристально смотрит ему в глаза, свои прикрывая очками. Точнее пытается посмотреть, потому что Итадори останавливает свой взгляд на всем, что не похоже на Годжо Сатору. — Итадори, — видимо, даже учитель понял, что что-то здесь не так, — Посмотри на меня. — Вот уж нетушки, не-а, я ваш взгляд не переношу, — честно выкладывает Юджи, потому что соври он, что белые стены интереснее, чем кажутся — у него не было бы и шанса выпутаться из… А из, собственно, чего? Итадори опять во что-то встрял, хотя даже не пытался. Да, что говорить — талант. — И это почему же, позволь поинтересоваться? — хмыкает делано-равнодушно Годжо, наклоняясь вперед, потому что Юджи тот еще упрямец, арканится, не собираясь сдаваться. У него сил хоть отбавляй, между прочим, и эта саторувская бесконечность вот вообще не преграда. Если надо будет, он Годжо-сенсея и в нос ударит, потому что пошатывать свое душевное равновесие ему не особо вставляет. Пусть отрезают руки, ноги, пытают до смерти, да казнят в конце концов, но смущать?! «Казнить нельзя смущать» — в этом предложении он бы поставил запятую после первого слова. — Еще бы я знал, — а между своими размышлениями Сатору медленно придвинулся еще ближе на расстояние вытянутой ладони, то есть дышит прямо в губы и пальцами удерживает лицо Юджи прямо напротив своего. — А, э, учитель… — Называй меня хотя бы Годжо-сенсеем, а то слышать от тебя слово «учитель» как-то слишком грустно, — и вопреки тому, как должен вести себя порядочный сенсей (Хотя, когда Сатору вел себя так, как подобает? Это вот все к Нанами, а Годжо еще хочет побыть плутом и засранцем с высоким уровнем чсв) — зажимает коленями чужие бедра, отрезая попытки сопротивления. Итадори глубоко вздыхает и совсем пугается как в битве с проклятием, когда смерть ему дышала в затылок. Годжо-сенсей (интуиция подсказывает) вроде как убивать его не намерен, но страх перед чем-то неизвестным сковывает грудную клетку. Юджи вспоминает про проклятую игрушку, каким-то образом оказавшуюся на полу, и пытается до нее дотянуться, чтобы напомнить учителю о том, что он тут был занят тренировкой вообще-то, но Сатору так (не)вовремя перехватывает его руки, сцепляя запястья своей широкой ладонью над головой. «Юджи похож на олененка в свете фар», — думает Годжо, искренне забавляясь. Ему эта ситуация вообще не кажется из ряда вон. — Я вас, конечно, очень уважаю, но в нос могу ударить, когда это действительно нужно, — говорит Итадори сбивчиво, сердце заходится в сумасшедшем ритме, в котором не заходилось даже тогда, когда он пробегал 50 метров за 3 секунды, — И что-то мне подсказывает, что сейчас именно тот случай. Годжо смеется. Не заливисто и со вкусом, а хрипло и тихо, будто вечность молчал и голос только-только прорезался. Итадори бы даже заскулил от абсурдности его положения, потому что он всегда подозревал, что учитель слишком уж тактильный и у себя на уме, но наблюдения показали, что с остальными учениками сенсей себе вольностей не позволяет. Чем же Итадори тогда отличился?! — Чего ж ты такой неугомонный? Я просто хотел посмотреть в твои глаза, ты сам все усложняешь. И, как ни в чем не бывало, как будто это норма, как будто он привык, снимает очки. О Боже. Итадори жмурит глаза, сил его больше нет. Хватит с него, вот уж правда. Чего он действительно боится — так это смотреть ему в глаза. И на это нет огромной весомой причины, просто Юджи чувствует себя, мягко говоря, не очень. У него внутри желудок делает сальто, кусок не в то горло лезет, бросает в жар и лихорадит ознобом. И это совсем не прикольно, просто чтобы вы знали. Итадори не мазохист и уж точно никогда им не был, а потому для блага своего же организма успешно избегал зрительных контактов. По сей день. Но отчего-то Годжо Сатору такой расклад вещей не по душе, как будто не он постоянно ходит в повязке или солнцезащитных очках скрывая глаза, ей Богу! — Юджи, открой глаза. — Не-а, не буду, вы странно себя ведете, — твердо стоит на своем и для верности машет головой в отрицательном жесте. Ему уже плохо и щеки горят, словно он вылез из горячей бани, а над ним продолжают измываться. Ни в какие ворота! — Это ты отказываешься смотреть мне в глаза, не объясняя причины, — парирует Годжо, почти что мурлычет, — Ну же, посмотри мне в глаза, — и выдыхает последние слова прямо в ухо, проводя теплым носом короткую дорожку на чужой горячей щеке. Итадори чуть ли не вскакивает на диване от неожиданности, неловкости и стыда, от осознания того что, на самом деле, сопротивляться Сильнейшему магу — это все равно что мыши пытаться выбраться из мышеловки, и возмущение пробирает до кончиков пальцев ног. Он инстинктивно открывает глаза, потому что врага уж лучше видеть, и замирает, невольно обмякая на диване. Тело словно больше не напряженная струна, а внутри напоминает о себе желудок, снова отвешивая акробатические номера. Глаза у сенсея такие… Странные. Напоминают море. Странные. Итадори подумал об этом уже дважды и, кажется, окончательно сломался. Почему он? Почему снова именно он попадает в какие-то неприятности или ситуации, где каждый считает своим долгом пошатнуть его и без того шаткое душевное равновесие? Кажется, Итадори мутит, или это голова кружится? И сердце предательски стучит где-то в глотке, что страшно открыть рот (Вдруг выпрыгнет?). Если Юджи прямо сейчас не скажет хоть что-нибудь — может случиться что-то непоправимое. Инфаркт, например. И это, между прочим, никому не на руку, потому что пальцы Сукуны он съел-то не все! А может на секунду поменяться с Сукуной местами? Годжо-сенсей все равно его вырубит как по щелчку пальцев и не придется взаправду умирать. — Мелкий засранец, мне напомнить о том, что я все слышу? — помяни черта, как говорится, — Ваши ролевые игры меня не интересуют, но доставляет удовольствие видеть, как умирает от смущения этот пацан, — растекается на щеке Итадори хищным оскалом Сукуна. Годжо подносит ладонь к незванному свидетелю развернувшихся событий, но Король Проклятий сразу же ретируется в свою берлогу, предпочитая не быть вмешанным и наблюдать с первых рядов за спектаклем. — Смущаешься? — Скорее боюсь, Сукуна любит все переврать, — неожиданно, но сердце не выпрыгивает из глотки, и на том спасибо. — И чего же ты боишься? Я не собираюсь причинять тебе вреда, — красиво стелит, не подкопаешься, да и слова его — истинная правда, только вот инстинкт самосохранения врать не будет (Хотя, инстинкты у животных, разве нет?). Тогда «Спички детям не игрушка»? Итадори с малых лет знает, что огонь обжигает, и руки, что держат его запястья над головой, имеют тот же самый эффект. Отсюда следует вывод, что Сатору Годжо опасен, даже если не имеет цели навредить. Еще и его глаза, хоть и не темные, а засасывают, как две маленькие черные дыры. Не дай Бог загипнотизирует, что тогда делать Юджи? Он со своей головой не совсем в ладах, учитывая, что делит ее с проклятьем. «Королем проклятий, на секундочку», — поправляет мысленно Сукуна и Итадори морщится, надеясь, что это сожительство не навсегда. Иначе с ума сойдет, как пить даст. — Годжо-сенсей, прекратите. Не знаю, что за тактика у вас такая и чего вы добиваетесь, но мне уже хватит, — говорит Юджи, незаметно ускользая от ответа. Но Годжо шестиглазый, все видит и цепляет бедного Итадори за подбородок двумя пальцами, как будто ему и этого мало, чтобы травмировать юношескую психику. — Ты не ответил, тигрёнок, — не дает успеть возмутиться с ласкового прозвища, взявшегося не пойми откуда, прикладывая палец к чужим губам. — Может ты путаешься сам в себе и насильно убеждаешь себя в том, что это новое чувство — страх, чтобы не пытаться разобраться в том, что по-настоящему чувствуешь? — Я не чувствую ничего нового, слезьте с меня, — для убедительности своих слов вскидывает бедра вверх и дергает запястья. На удивление Юджи учитель охает и залихватски улыбается, как будто только что усмирил быка. — Давай сначала, — на этот раз дело принимает другие обороты, чему Итадори не рад от слова «совсем»: Сатору проводит свободной рукой вдоль чужого торса и забирается под толстовку, подушечками пальцев касаясь подрагивающего пресса. Вот оно и «слезьте», теперь аж живот от страха поджимается! — Ты не смотришь мне в глаза, зато можешь смотреть другим. Почему? Потому что боишься? Вранье, ты даже врагам смотришь в глаза, хотя не сказал бы, что ты не воспринимаешь их, как потенциальную угрозу своей жизни. Я же никогда не намеревался тебе навредить. Так что ты чувствуешь, Итадори? Тебя подводит твой собственный разум, но не сердце. Вот и все. Конец. Так думает Юджи, потому что ничего против сказать у него не находится слов. Все правильно, это, теперь оказывается, уже не страх. Тогда что? Сукуна сказал, что Итадори смущается, но смущался он, разве что, когда вешал плакат Дженнифер Лоуренс и дрочил, представляя ее руки. Было и стыдно, но она ведь никогда не узнает о том, что навсегда останется в его голове, верно? Итадори отошел от темы. Смущение? Быть того не может, ситуации вообще никак не похожи. — Я не знаю, что я чувствую, — честно признается, зная, что солгать все равно не получится, потому что не умеет. — Ты смущаешься, — как удар поддых, которого явно не ожидаешь от своего сенсея. — Это не так, я смущался только один раз за всю свою жизнь. — Дай угадаю: когда представлял девчонку во время дрочки? — как такие слова можно говорить с улыбкой на лице?! Итадори же со стыда сгорит. И вообще, у него что, на лбу написано? — Это просто предсказуемо для парня твоих лет. Если хочешь знать, что я думаю на этот счет… — Не хочу, очень честно не хочу, — кажется, в голосе можно услышать мольбу не продолжать. Да кого Сатору хоть когда-нибудь слушал? — То ты заставляешь себя думать, что только девочки могут вызвать в тебе какие-то чувства. Но если это так, то почему твои щеки краснеют? — Итадори чуть ли не задыхается, когда чужие ногти мягко скребут кожу вокруг пупка. — Почему ты теряешь дыхание, когда касаюсь тебя я? — Потому что у меня чувствительное тело и ни разу не было секса, может быть? — возмущению нет предела, еще чуть-чуть — и выльется в весьма неприятные последствия. — Хорошо, тогда если все так, как ты говоришь: ты бы дал себя касаться Нобаре? — Она бы мне вероятнее молотком по голове дала, да и Нобара не в моем вкус… — последняя гласная застревает в судорожном вздохе, когда чужой кончик языка касается шеи. — Теперь это на 99 процентов домогательство! Удивительно, но после этих слов Сатору отстраняется ровно на то расстояние, чтобы посмотреть в глаза. И Юджи мысленно умирает, глубоко шокированный тем, что чужая радужка глаз может иметь такой эффект. — А где потерялся еще 1 процент? Не хочешь признавать, что наполовину это происходит потому, что ты позволяешь? — после этих слов Годжо предусмотрительно валится на Итадори всем своим весом, потому что тот начинает брыкаться как рыба, выброшенная на берег. — И кто же в твоем вкусе? — Высокие девушки с классной задницей, — шипит Юджи через силу. А сил теперь у него почти не осталось, потому что, непонятно из-за чего, руки дрожат так, что ими вместо миксера можно легко взбить тесто, сердце почти пробило грудную клетку, ноги ватные и низ живота сводит неизвестными спазмами. Итадори может поклясться, что данные симптомы похожи на страх, но, если хорошенько покопаться в голове и прислушаться к сердцу — Сатору Годжо не тот человек, которого может бояться Юджи. — Я высокий и у меня классная задница, — как ни в чем не бывало трещит Годжо и уже не держит запястья, находя своим рукам место на чужой пояснице. — Вы забыли ключевое слово: Девушки. — Как уж тут забудешь, что ты хороший лжец, — Итадори держится на одном только добром слове. Он уже сто раз успел пожалеть, что когда-то слопал палец и все пошло наперекосяк. Говорил же дед не брать в рот всякую гадость, и вот тебе — наглядный пример того, что иногда нужно слушать старших. — Лучший лжец тот, кто может обмануть самого себя, а у тебя неплохо получается. — Мне вообще не нравится ни то, что вы меня насильно здесь удерживаете, ни то, что говорите, а если вам приспичило поприставать к ученикам, то найдите того, кому будет приятно, — вау, вот это смелость, Итадори на секунду одолевает гордость за самого себя. Но когда Годжо отстраняется и на этот раз садится на другой конец дивана — сердце ухает куда-то в пятки и тело пробирает колючий холод. Даже, кажется, забрался под кофту, где недавно бродили руки учителя. — Не нравится? Отлично, тогда я больше к тебе не прикоснусь. Прости за то, что потревожил и сделал неправильные выводы, я допустил огромную ошибку и никогда ее не повторю. Что? Годжо-сенсей так просто… Отстал? Даже в голове не укладывается. Он только что был серьезно настроен и измывался над Итадори, заставляя говорить смущающие вещи, а сейчас так легко умывает руки? Постойте: «смущающие»? — А? — единственное, что может произнести Юджи, пытаясь понять, почему сердце не на шутку взбесновалось в груди. — Я был не прав, потому что думал, что мы оба что-то друг к другу чувствуем, но на деле оказалось, что чувствовал только я. Я был слеп и глух к твоим словам, поэтому сейчас я делаю то, что ты хочешь, — и встает, надевая солнцезащитные очки обратно. — Ухожу. И он действительно направляется к двери. Так быстро вскочил и пошел, будто только что ничего и не было! Странная горечь, похожая на разочарование, оседает на кончике языка, и ноет где-то под ребрами. Такое чувство он испытал только один раз, и название он ему знает. Тогда он потерял дедушку, и сейчас он чувствует то же: Боль. Вот, что это, и вот, что скручивает сердце. — А, — и даже сейчас сказать ничего не может. Итадори не успевает ничего ни переварить, ни принять: только он на пороге открытия, как носом его тычут в новые знания и чувства. Юджи хоть и схватывает налету, но на все нужно время, а сейчас Итадори и его лишили, видимо, думая, что раз захочет выжить, то будет барахтаться, чтобы выбраться на поверхность, как ребенок, которого кинули в воду, чтобы научить его плавать. — А, — повторяет Годжо и опускает голову прямо у самой двери, когда чувствует удар по затылку. Он даже проходит на пару шагов вперед по инерции прежде чем понять, что кинутый в него предмет — это проклятая игрушка, и кинул ее Итадори. К слову, теперь не обескураженный, а злой, как собака. — Вы, значит, сначала зажали меня и всячески пытали, зубы мне заговаривали, касались меня там и сям, я чуть не умер со стыда, а вы так просто берете и уходите?! — видит Бог, Итадори сдерживается, чтобы не зарядить кулаком дивергента по внезапно заухмылявшемуся лицу учителя. С какой скоростью меняются эмоции на чужом лице? — Да уходите, пожалуйста, я вас не дер… Последнее слово заглушается в шумном выдохе, когда Юджи ударяется спиной о стену. Не сильно, но вполне ощутимо для понимания того, что Годжо, какие бы у него в голове не были мысли, настроен решительно. — Тогда чего ты хочешь? — почти шепчет Сатору, наклоняя голову, чтобы глаза было видно поверх очков. У Итадори, странно, но на секунду подкашиваются колени. Может, глаза Годжо умеют больше, чем он говорит? — Я уже ничего не хочу. — Я могу уйти и уйду, если ты попросишь, мне не вкатывает чувствовать себя так, будто я действительно до тебя домогаюсь. Но если ты… Чувствуешь, что будешь ощущать себя хуже, если я уйду, то тоже скажи. Сатору Годжо умеет смотреть с надеждой — вот что понимает Юджи, когда смотрит в чужие глаза. И это не простое «Давай попробуем», он как будто скрывает больше, чем может сказать. Итадори его понимает, хоть и отчаянно делает вид, что не хочет. Внутри мечутся в смертельном поединке здравый смысл и сердце, выступающее за чувства. Не понятно, кто побеждает. Да и какие… Чувства? Итадори никогда не думал о сенсее в романтическом плане. Наверное… Да и о чем мог думать Итадори, когда смотрел в его глаза? О том, что они красивые и, фактически, Юджи никогда не видел ни у кого красивее? Да и сам сенсей очень красивый, хорошо слаженый, волосы белоснежные, как снег, и пахнут зимой несмотря на шампунь, отдающий лавандой. О чем мог думать Итадори, когда видел чужую улыбку от уха до уха? О том, что Дженнифер так не умеет и у нее не такой широкий рот. О чем мог думать Итадори, когда Годжо всякий раз спасал его, ни секунды не раздумывая о том, что от него можно избавиться как от сосуда Сукуны? Ни о чем. Наверное потому, что чувствовал слишком много. От благодарности до чувства нежности и теплоты. Ему казалось, что он относится к Сатору, как к отцу, но на деле не знает, где правда, а где он себе успешно соврал. — Я не знаю и не понимаю, что чувствую, — также честно отвечает Итадори закрывая на мгновение глаза (ему действительно нужна передышка). И именно в эту самую секунду так ярко, ярче, чем предыдущие, чувствуются прохладные пальцы к горячей щеке. Даже глаза открывать не хочется, зная, что наверняка Сатору сейчас нахально улыбается, как бы говоря «Я знал, что этим все и закончится». Но Юджи все равно открывает и перехватывает у него уже дыхание на полпути от того, каким взглядом встречали его глаза. Ласковым, словно Итадори похож на котенка, которого нужно защищать и оберегать — первое, что пришло на ум Юджи и оказалось не далеко от истины. — Тигрёнок, — прозвище уже звучит не так возмутительно, когда Годжо произносит его таким тоном. Или из предложения нужно убрать два последних слова? — Можно тебя поцеловать? Такие простые слова, а Юджи невольно дрожит, и правда как от лихорадки. Мысль о том, чтобы поцеловаться с парнем, с учителем приводит в настоящий ужас, но вспоминая, что это Годжо Сатору — на месте ужаса остается только привычное (Да как к такому можно привыкнуть?) смущение. Он как будто стоит выше чем просто «парень» и «учитель», хотя куда еще выше, уже потолок бьет. Все, что может произнести Итадори, это неловкое «Угу» и вдобавок кивнуть головой, но Сатору хватает и этого. Отточенным движением он снимает очки, откидывая их на диван, и ладонями обхватывает чужое лицо, так нежно и заботливо, что поначалу забываешь о том, как эти же руки в два счета обрывают чужие жизни. Перехватывает дух от осознания того, что Итадори так никто никогда не касался. Несмотря на то, что он был довольно популярен в школе и некоторые девчонки подкидывали ему шоколад на День Святого Валентина Юджи не хотелось отношений, да и пубертат в голову не бил. Но сейчас, когда сенсей мягко целует его губы своими — тело пронизывают колючие мурашки и сердце бьется где-то внизу живота. Сатору скользит языком внутрь рта и сплетается с чужим, ленивыми круговыми движениями заставляя застонать Юджи, который определенно точно не был к этому готов. Итадори не видит, но чувствует чужую самодовольную улыбку, и порывается все прекратить, потому что это, вообще-то, очень сильно смущает, но Годжо (Он своим шестым глазом мысли умеет читать что ли?) перекладывает ладонь на затылок, вплетая пальцы в чужие волосы и наматывая их на кулак. И, О Боже, Итадори не понимает, почему ему так нравится еще больше. Нравится больше, чем нежность и ласка, чем лениво пробовать мягкость чужих губ… У Сатору они, к слову, на вкус как клубничный бальзам. — Л-любите клубнику? — спрашивает первое, что пришло на ум, пытаясь взять тайм-аут. — Я люблю тебя, — невозмутимо отвечает Годжо и, кажется, даже казнь становится не такой уж и большой катастрофой. Чего? О, по реакции Сатору Юджи понимает, что этот вопрос он задал вслух. Но оно и понятно: Итадори не каждый день признаются в любви сенсеи старше него как минимум на 10 лет. Что-то странное отплясывает лезгинку прямо внизу его живота, и даже как-то страшно становится (Вдруг Сукуне скучно и он решил вырвать ему желудок?). — А? — ласково передразнивает Годжо привычку Итадори в любой непонятной ситуации вставлять эту злосчастную «А». Юджи пару раз отчаянно моргает, борясь с желанием убежать, но непонятно откуда взявшийся голос в голове «Беги, тебе пизда» отправляет ноги вперед мыслей. И Итадори сбегает, неловко отталкивая учителя в сторону и чуть не выбивая плечом дверь, когда ручка не проворачивается с первого раза. Непонятно, откуда взялись силы пробежать целых двести метров и не врезаться ни в кого по пути, потому что даже глаза не глядят. В голове застыл образ Сатору с его уверенным «Я люблю тебя» и не получается подумать о чем-то другом. И только когда до слуха доходит «Остановись», сказанное Инумаки, он частично понимает, что за внутренний голос такой посоветовал ему бежать, и что сейчас от его побега, наверняка, не будет ничего хорошего. Юджи поднимает взгляд, готовясь к медленным моральным пыткам, но никак не ожидает встретить глаза, которые смотрят на него не с разочарованием, а с безграничной нежностью. — Годжо-сенсей любит Итадори-куна, а Итадори-кун — Годжо-сенсея, все просто. Все просто. С этого и началось то, что Итадори Юджи назвал бы испытанием на прочность. С этого и началось то, что все в обиходе называют любовью.