Как была горем - теперь обернусь бедой, В небе три зори, а мне не видать одной Полны тоскою кисельные берега, Плачь молоком своим, плачь обо мне, река Река-река, далеко до моря, Река-река, звала за собою, Расскажешь, как добраться домой? Ведь ты, река, звала за собою меня
***
Хлопнув дверью, Антон порывисто сдёрнул с носа очки и рухнул на кровать под жалобный скрип матраса. Перьевая подушка заглушила вскрик, ветер завыл в водостоке. Молча пролежав лицом вниз, он поднял голову, потёр переносицу, взъерошил волосы. Сердце стучало до сих пор, беспокойно трепеталось, будто на ветру. Мысли ползли из углов, из щелей в сознании, кружились, опоясывая голову обручем и сжимая в тиски. Что это было? Что вообще происходит? Почему Ромка зол? Что Антон сделал не так? Он и Полина? Неужели это так выглядит? Запах кислил, Тоша держался чтобы позорно не заплакать. За окном выло и темнело стремительно. Мелкие капли медленно поползли по стеклу. – Тоша? Антон обернулся. В дверях мялась Оля. Девочка сжимала медведя тонкими ручками. Подбежав ближе, она заглянула в глаза брату. – Что случилось, Тошенька? Омега был ещё более бледным, чем обычно, с искривлёнными губами, какие бывают у мамы после ссоры с отцом, как у человека, собирающегося заплакать от бессилия. Протянув нежную ладошку, она провела по мягким пепельным волосам, обромлявшим светлый лоб, виски и почти прозрачные уши. Зелёные глаза моргнули. – Я... Голос дрогнул, стих. Омега молча прижался к груди сестры, утыкаясь носом в маленький локоток. Пахло теплом, детским кремом и акварельными красками. Тоша вздохнул, поднимая голову и натягивая улыбку. – Ничего страшного, Оль. Я в порядке. Просто немного расстроился. – А почему? – невинно склонила голову малышка. Тоша вновь запнулся, отводя взгляд. Разглядывая его печальное лицо, девочка взяла его за руку. – А нарисуешь мне... Дракончика? – Дракончика? Давай нарисую, – Антон испытал облегчение от того, что сестра не стала с детским любопытством расспрашивать его. Он подошёл, сел на стул, а любопытная Оля запрыгнула ему на колени, смотря как Тоша, чмокнув кроху в макушку, придвинул ближе альбом, раскрытый на чистом листе, и карандаш. Медленно выводя на бумаге длинную шею мифического зверя, Антон отвлёкся на стук капель дождя в окна. Сначала наблюдал как капли бегут, соревнуясь, вниз, пока взгляд не наткнулся на что-то на поляне. Кто-то замер у кромки леса, глядя прямо на них сквозь дождь и окно. Лиса Зверь бездвижно стоял, Антон даже думал что ему вновь что-то чудится. Но нет, лиса была настоящая. Подняв морду, она... улыбалась ему. – Тош, ты чего застыл? – Оля подняла голову, чтобы посмотреть на брата. – Оля смотри! Там... – но стоило ему обернуться обратно, как лиса уже пропала. Ушла.***
После недолгого бега, Ромка остановился, рукой уперевшись в забор, другой сжимая куртку у груди. Под рёбрами выла метель, разгоняя ветер, впиваясь острыми снежинками в сердце и лёгкие, заставляя саднить горло. Но чёрная мгла не застилала душу до конца, оставляя место ярким солнечным лучам. Мягкая улыбка и чистый взгляд всё ещё были в душе, мягко согревая. Этот свет останется, даже если не в его руках. Он словно оказался выброшен из тёплого предбанника в ледяную прорубь, где мороз прожигал до костей и тянуло, засасывало вглубь черноты, как и когда-то пару лет назад. Внутри болело, а Зверь, грозно нарычав на хозяина, отвернулся и не желал с ним говорить. Но Роме не до того. Собственные мысли обрушивались камнями на голову, больно проламывая череп. Он осыпался мелкими крошками, разрушая сознание. Альфа медленно побрёл, почти на автомате прикуривая. Ветер трепал его волосы, накрапывал дождь. Что-то в нем надломилось. Уверенность в себе, должно быть. Ну правда, Антон хороший, умный парень из интеллигентной семьи, он наверняка отучится где-нибудь в Москве или в Питере, обоснуется там. Антон достоин хорошей счастливой жизни. С ипотекой и парой карапузов. А не чего-то, что похоже на него, на Рому Пятифана, гопника из небольшого поселка. Он думал об этом давно, размышлял каждый раз глядя на успехи омеги, но тогда гнал мысли от себя. До этого дня. Но от того, любить меньше он не стал, вовсе не стал – то, что происходило у них бывает лишь раз в жизни. От этого и больнее. Любовь теперь обжигала, горела в груди, опаляя всё внутри. Хотелось вырвать сердце, чтобы не ощущать боли и одиночества. Зверь вновь завыл о том, что он поступает неправильно, но Ромка шикал на него, бредя по чернеющей от туч дороге. Загорелись фонари, отражаясь в серой радужке глаз. Рома ощущал себя тонущим, безоружным, неумолимо проигравшим. Проигравшим своей интуиции, своим чувствам. Как он мог надеяться но то, что милый, маленький, солнечный Антоша будет хотеть иметь дело с жалким курягой, что кроме драк и издевок ничего в своей жизни не видел? Полина умная, с широким кругозором, приятная на вид. К тому же спокойная по природе, являясь бетой, девочка не треплет тихому Тошеньке нервы вечными попаданиями в патовые ситуации. Знакомый побитый забор, просевший в почву от времени дом, знакомый заросший двор. Ноги сами принесли его туда. Судя по темени в окнах и Бяшка и его мать уже спят. Он пригнулся у окон в комнату старой грымзы, которая и сквозь сон могла его заметить и обогнул дом, стуча в мутное стекло окошка в комнате Бяшки. Несколько настойчивых стуков и пара матерных слов и окно медленно, чтобы не скрипеть несмазанными петлями, открылось. Бяша сонно завертел головой. – Рома, на! Ты че ночью припёрся? – громко шептал бурят, перекидывая в окно ногу, – Мамка проснётся - мне пиз... Наперевшись на усталый взгляд светлых глаз, он замер, чуя не ладное. Осмотрел разбитый вид брата, спрыгнул на землю и молча потащил парнишку к бане, где светилась у входа одинокая тусклая лампа, висящая на проводе.***
– Ну дела, на... – выдохнул бурят сигаретный дымок к крыше. – Вы как так умудрились-то? Нормально ж всё было. – Ничего нормально не было. С самого начала, братка. Рома понурил голову, не обращая внимания, как уже четвёртая по счету сигарета осыпается пеплом на сырую от дождя доску. Прежде яркий взгляд серых глаз теперь туманно гулял по черно-синим холодным пейзажам. Знал уже Бяшка этот взгляд – у половины посёлка такой, у его матери тоже. Это взгляд умирающего. Того кто потерял что-то и теперь тенью самого себя скитается по миру. – С чего ты это взял? Рома встрепенулся, нахмурился, будто сам разговор медленно ковырял рану на сердце. Выкинув бычок, альфа откинул голову, затылком прижимаясь к стене. – Вот нахера ему эта сомнительная херня типо моей, а? Ну вот че я ему дам? До конца жизни буду жвачки для него тырить или как? Бяшка мотнул головой, нахмурился, сплёвывая сквозь щель в зубах. – Ты опять этой фигнёй страдаешь, на? – Какой? – вздохнул гопник, прикуривая последнюю сигарету из пачки. – Да чё ходить далеко. Помнишь, как ты чёт не то подумал и чуть рожу мне не набил, на? – он задорно засмеялся, но быстро замолчал, опасливо глядя на дом, прячущийся в зарослях конопли и борщевика, будто чёрная берлога зверюги из леса. – Я понимаю, брат. Много чего было. И ровные люди и крысы. И ножей нам повтыкали в спины – ебанёшься, на. Но я не пойму, ты точно Пятифан, на? – на вопросительный взгляд альфы, он кивнул. - Ромка, которого я знаю, ваще не сомневается, на! Ромк, ты чё на себе крест поставил? Ты с хуя решил, что самый ахуевший? – бета подбадривающе толкнул его в плечо. – Любишь его, на? – Люблю, конечно! – Антоха чё, на пиздуна похож? Или я, на? Зуб даю, я такой любви ни в ком не видел, как в вас! Рома на секунду упёрся взглядом в большой пробел вместо передних зубов собеседника, но промолчал, ловя ладонью капли дождя и вздыхая. Зерно сомнений в своих действиях и словах пробилось на волю. Мальчишка приобнял его за широкие плечи загорелой смугловатой рукой. – Вот чё я те скажу: разберись. Таким человеком ой как дорожить надо, брат. Один раз потеряешь – будешь как мать моя всю жизнь сожалеть ходить. Бяшка заботливо накинул на него куртку. Знал ведь его как облупленного. Ромка в их кругах лидер, а значит все пацаны проходят именно через него. Принимает всех в свою стаю, разрешает междусобные конфликты. И если уж кто начинает крысить, творить беспредел или в целом предаст братву, то скажется это в первую очередь именно на Пятифане, который тому человеку поверил. Вот и бегает теперь Волком вокруг кормушек, но не подходит, опасаясь, что это капкан. Бурят вздохнул, с боязнью заглядывая в ведро с дождевой водой, где не раз его топили женские руки и в котором отражалась бледная луна. Капли воды разбивали её, разбирали как мозаику, а она собиралась обратно. С небес смотрела на спящий посёлок, тёмный дремучий лес и замёрзших мальчишек, освещая как бледно-жёлтое прожорливое совиное око.***
Лето далось жарким и дождливым – самое то для ягод. Мужчина спокойно ходил в шлёпках и шортах, красуясь худощавыми ногами и почти красноватым от загара лицом с бледными прорезями морщин от вечной улыбки.Чёрные волосы и зрачки, азиатский разрез глаз делали его похожим на индейца, хоть перья носи. Лицо его сияло не хуже солнца, особенно когда оборачивался назад на аккуратно идущую позади жену с небольшим ведёрком в руке, несущую перед собой круглый живот. Сам он нёс большое, чтобы собрать больше ягод. – Долго ещё? – вздохнула она, отмахиваясь от летнего зноя начала июня. – А я говорил тебе дома остаться. Устала? Тут недолго осталось, да и полянка там в лесу, не жарко. Соберём, банки закатаем с вареньем... – он замедлился, равнясь с ней и беря под руку. Бета вздыхала рукой будто придерживая живот, продолжала ворчать. – А как я с животом за ягодами наклоняться буду? У меня он лопнет просто! – Тиихэдээ*, на траве посидишь, – примирительно кивнул он, показывая плед в другой руке. Трава зеленела, греясь в зное, живность пряталась в тени, либо тянулась к спасительной воде. Но альфе все было не почём, он принимал кожей лучи горячего, но уже идущего к Западу светила. Раскалённый воздух от нагрева дрожал, стекая как стекло, искажая дома вдали и фигурку женщины на дороге, будто дрожащий мираж в пустыне. Прищурив глаза, он понял, что некто всё ближе. Он различил широкополую шляпу и невысокий рост, а вскоре и разглядел лицо. – Здравствуйте, Алевтина! – приветливый мужчина замахал рукой. Подошедшая к ним омега мягко улыбнулась, кивая, оглядела пару внимательно. Эти глубокие как озёра голубые глаза невольно заставляли нервничать женщину, неизвестно из-за чего. Просто странная атмосфера вокруг лесной жительницы и дикие слухи о её наговорах, поисках пропавших в лесу людей или загадочных тенях, что бегут из леса в её дом, невольно нагоняли панику. Бета прижала уже обе ладони к животу. Пинается. – А мы вот, по ягоды... – он всё продолжал что-то говорить, заливаясь соловьём о ягодами и полянке, которую нашёл в лесу, будто не замечая внимательного взгляда той, которую все зовут ведьмой. – Это та что по центру леса, полянка то? – Да, да, она! – он активно закивал, а она задумчиво пожевала губами. – Да, поляна там славная и ягоды сладкие. Только до темноты находиться там нельзя. К заходу солнца дороги в клубок сплетаются, так можно и не выйти, – и вопреки сказанному лишь улыбнулась. Но альфа, кажется, ничего такого и не заметил, отвлёкшись на севшую на плечо муху. – Да, конечно! Че нам там засиживаться, да? – он оглянулся на жену и попрощавшись пошёл по дороге дальше, потянув её за собой как привязанную на верёвочке козочку. Уходя та лишь обернулась, чтобы посмотреть в спину женщине. – И в лесу по именам друг друга не зовите. Опасно это. Услышат. Поляна была небольшая, но ветвилась, ведя ещё на несколько, а те ещё на несколько, окруженные высокими соснами и кучковатыми листвиницами, отбрасывающими тени, не давая солнцу испепелить россыпь алых ягод, что тщетно пытались спрятаться под листьями, но их было так много, что только слепой не увидит. От такой картины даже женщина позабыла о своём особом положении, руками загребая землянику по вёдрам. Тени деревьев росли, жар солнца утихал, уступая ночной прохладе. Только чем дальше в лес они шли, тем больше ягод было на поляне, хоть рот набивай лесной сладостью. В какой-то момент бета моргнула, поднимая голову, а луна уже виднелась в зареве голубого, как глаза Алевтины, тревожного неба. – Пошли скорее домой! – вдруг позвала она, – Вдруг волки? Темно ведь уже... Альфа почесал затылок, поднял голову на сиреневое небо, тёмные деревья, что словно росли ввысь в темноте, на полное с горкой ведро ягод и жену, что тёрла плечи от прохлады, что обнимала со спины. – Ладно, идём, пока окончательно не стемнело. Они шли уже достаточно долго, а дорога всё вилась и вилась, будто наоборот уходя, уводя пару всё дальше в лес. Луна теперь весела высоко над горизонтом, освещая бледный ситец тумана, что заволок всё вокруг. Деревья всё плотнее прижимались к тропе, крючились, цепляя волосы, тени ползли следом. А на дорогу они так и не вышли. Мужчина сплюнул. – Мы кругами что ли идём? – он потянулся и обломил ветку. После ещё десяти минут пути, они вновь вернулись к тому же месту. Альфа ругнулся. Совиное уханье пронеслось над лесом. – Не говори что мы заплутали! – она схватилась за его руку, чётко ощущая на себе чей-то взгляд. Панически оглянувшись, вцепилась взглядом в кусты и густую траву у деревьев, в трухлявые пни. – Да быть того не может! Идём по этой дороге, – он потянул её в сторону. Сквозь поросшие мхом стволы, и шорох листьев донёсся запах тины и сырости. Рядом вода! Вскоре они и впрямь вышли к озеру, окруженному соснами и пошли вдоль берега. Луна диском сверкала в отражении посередине воды, замутнённая пеленой тумана, что тянутся к лесу. Во тьме бесконечной черноты летней ночи тонули пики сосен, лишь жёлтая луна подсвечивала веточки. Шуршали камыши, но лягушек не слышно. Вообще вдруг стало подозрительно тихо, ни птиц, ни ветра. Только плеск. Сначала тихий, затем всё отчётливее слышимый в ночной тишине. Будто купается кто. А следом и смех, звонкий, серебристый. Девичий. Пара молча переглянулась и обоим вдруг стало жутко. Мороз пробежался по спине, стискивая лёгкие, так что не вдохнуть душного воздуха с привкусом тины. Молча, не сговариваясь, они поставили вёдра с ягодами на землю, чтобы в случае чего быстро дать дёру. Хихиканье, – неживое, нечеловеческое, тихое, – растворялось во мраке, отражалось в тишине леса, обрываясь на плеск. А потом тонкие, ехидные голоса принялись что-то протяжно выть-напевать без слов. Будто древняя песня, молитва зовущая о боли и проклятии. Сердце, до этого застывшее, пустилось в пляс. Дымка страха заволокла глаза. Схватив за руку мужа, бета попятилась. Хрусть Под ногой надломилась ветка. Песня стихала. Тревожная тишина повисла над озером. Мужчина громко сглотнул, не отрывая глаз от зарослей камыша, за которыми кто-то был. Смех, похожий на лопнувшую гитарную струну, пронзил воздух. Отмерший мужчина потряс головой и отпустил её руку. – Пойду, проверю что там. Округлив глаза, жена вцепилась в его ладонь мёртвой хваткой, не желая отпускать. Шёпот скакал то почти неслышно, то чуть ли не в полный голос. – Алдар! Алдар, не ходи! – отчаянно бета всхлипнула, глядя ему в глаза. Алдар лишь улыбнулся приободряюще, осторожно сжал вцепившуюся в него ладонь. – Сиди тут и жди, я скоро вернусь. Развернувшись, он помялся и шагнул в заросли камыша, скрылся как актёр за зановесом. Вновь стало тихо, слышно было лишь как крохотные волны ударяли о каменистый берег, усыпаный галькой. Туман холодил, пледом наползая на ноги, от страха и холода стучали зубы. Она сжала челюсть, чтобы нечто из воды не услышало этого звука. Ребёнок активно пинался в утробе, будто побуждал мать уносить отсюда ноги. Ощущение чужого взгляда стрелами впивалось в кожу. Что-то в лесу тихо зашуршало. Раздался странный звук. Будто скрипят металлические ржавые ворота. Она вздрогнула, медлено поворачивая голову на источник скрипа. Долгие секунды было тихо и темно, непроглядно. Но там, в черноте, явно было что-то, или кто-то. Кто-то схватил её за руку. Она взвизгнула, оборачиваясь. Муж смотрел на неё огромными, похожими от испуга на расплывшиеся чирнильные кляксы, глазами. Лицо было бледным как простынь, с гротескно заострившимися, замершими в ужасе чертами. – Бежим! И, держа её за руку, кинулся не разбирая дороги. Опрокинул ведро с ягодами, так что те рассыпались по траве. Сжимал до синяков, больно тянул, но она и не думала что-то спрашивать или тормозить. Одного взгляда хватило, чтобы понять – он увидел нечто действительно страшное. После беготни через лес, они вышли на холм. Отсюда было видно горящие огни посёлка и крыши домов в лунном свете. С того дня он потерял что-то важное. Говорил мало и нехотя, всё сидел задумчиво и печально смотрел на то, как готовится к скорым родам жена. Лишь спустя несколько недель заговорил. Вечером вышел с ней посидеть на лавочке, выпил настойки, которую в последнее время хлебал всё чаще и вдруг, поставив локти на колени, опустил в ладони потяжелевшую голову. Она не мешала, лишь глядела беспокойно, будто знала что на этот раз он сам заговорит. – Знаешь, Аюр, я ведь... Помру скоро. – Что ты! – она тряхнула его за плечо, – Что ты говоришь такое! Не надо! Он с трудом поднял голову, заглядывая в её испуганные глаза. – Помнишь, тогда на озере? То русалки были.***
Выйдя из-за листвы, он сразу же увидел их. Молодые нагие девушки сидели кто в воде, кто на берегу на камнях, кто волосы длинные расчёсывает, кто белую ткань в мутной озёрной воде полоскает. Ошарашенный, он застыл, глядя на нечисть, а те смотрели в ответ, лишь сильнее заливаясь смехом. Одна из них поманила его белой, с серыми паутинками вен, костлеватой рукой с синими пальцами. – Алдар, иди сюда, к нам. Её подруги лишь смеялись глядя на них, и смех их будто в голове у него раздавался, как и тихий, таинственный голос. Мужчина нахмурился. Откуда ж они, проклятые, имя то его знают?! Тут другая русалка, чья голова торчала из воды, выторащила на него белые глазные яблоки, с мутно-фиолетовыми точками зрачков и заговорила, будто слышала, о чем он подумал. – Да мы всё знаем, а ещё... – подняв руку, кисть которой была обглодана, видимо, рыбами, от чего было видно оборванные шмотки кожи и чистые белые косточки, показала на него пальцем, – Ты, Алдар, помрёшь скоро. Не долго тебе жить осталось. Вот мы тебе саван и стираем. Две из них, что сидели на берегу и что-то полоскали в воде, засмеялись пуще прежнего, ликуя, и достали из воды, показывая ему, белый саван. Тут он, не видя ничего вокруг, сорвался с места, убегая прочь от озера.***
Ветер острыми снежинками обжигал лицо, щипал морозом уши и студил горло. Вьюга выла, прогибала деревья, раскачивала заледенелые провода электропередачь. Огни посёлка давно потонули во тьме и пурге снежинок, скрылись за стволами деревьев. Стоило Аюр пересечь кромку леса, как тот взвыл, зашатался, схлестнул ветви прямо перед её лицом. Бета упорно откидывала их в стороны, царапая руки, но продолжала идти вперёд, попутно утирая текущие по щекам слёзы, подмерзающие на подбородке корочкой. Путь шёл по тропе, которую почти замело снегом, как и звериные следы рядом. Сейчас рассказы про тени из леса её вовсе не пугали. Не до того. Даже они не помешают ей дойти до Алевтины. Алевтина... По именам друг друга не зовите. Услышат. Она знает. Она точно что-то знает! Совиный клич донёсся сквозь шум ветра. Свет в окнах одинокого дома на опушке, дрожал, но упорно пробивался сквозь снежное марево. Здесь, в поле, ветер хлынул с новой силой, отталкивая назад, упорно давя на плечи могучими руками. Снег западал в сапоги при погружении в сугроб. Очертания дома стали ещё ближе. Едва не упав на крыльцо, она громко постучала в дверь, да так, что доски прогнулись. – Кто? – спросил женский голос и дверь открылась, являя хозяйку дома. Кочева молча осмотрела запыхавшуюся женщину: едва застёгнутую куртку, болтающийся шарф, растрёпанные волосы, вся в снегу. Омега похлопала глазами, – Может, чаю хоть? Ты же вся... – Спаси его! – прервала её бета, хватаясь за домашний халат пенсионерки. Откуда-то с верхнего этажа послышался плачь ребёнка, явно разбуженного шумом внизу. Аюр передёрнуло. – Мама, кого там принесло?! – раздражённо нахмурилась высунувшаяся из зала Карина, кинула на непрошенную гостью многозначительный взгляд и побежала по лестнице, успокаивать сына. Они обе проводили её взглядом, затем, уже куда менее дружелюбная Алевтина повернулась на прихожанку. – Жди тут. Я сейчас, – она закрыла дверь и исчезла на несколько минут, после чего вышла на крыльцо обувшись и завернувшись в большущий мужской тулуп. Женщина, что прямо сейчас теряла самое важное, тут же вытянулась струной. Ветер, до того злобно пихающий в спину, стих, будто кто-то щёлкнул выключатель. – Молю, спаси его! Это всё озеро! Русалки, они... – Я знаю, – жестом руки прервала её ведьма, – Чего ты хочешь от меня? – Ты же знала про это, правда? – почти отчаяная улыбка неловко растянулась по синим губам, – Может знаешь способ какой, наговор, что угодно, я отдам всё... – Нет его, – суровый, как ледяной ветер, голос вновь её оборвал. Замерев, она уставилась в холодные, как льды Байкала, глаза, – Его кровь должна идти, и только. Омега непоколебимо развернулась, открыв дверь в свой дом. Женщина позади неё вдруг ожила, глаза её вспыхнули неправильной, ненормальной надеждой. – Чего ты хочешь, а? – глаза нервно задёргались на синющем от холода лице, – Что нужно? Мелкий? Забирай! Хочешь, прямо в руки им отдам, только прошу... – Закрой рот,– ведьма, замершая в прямоугольнике света тёмной фигурой, зыркнула из-за плеча синими огнями, – Ты хоть слышишь что говоришь? Предупреждала я вас. Сами виноваты. Слёзы прокатились по лицу вновь, но ведьма взирала на это безучастно. Есть вещи, которые нельзя нарушать. Она шагнула за порог, скинула тулуп с покатых плеч. – Есть закон. Нарушать его я не буду. Он должен уйти. Бета хотела кричать, падать, кидаться на неё, умолять. Но не могла. Взгляд ведьмы парализовал, лишил мышцы движения, а связки голоса. Она изо всех сил пыталась пошевелиться, но никак не выходило. Стоило же омеге закрыть дверь, как онемение пропало. Зато появилась дыра в душе, прямо посередине груди. Вновь поднявшийся ветер будто свистел сквозь неё. Алдар умер через четыре дня в больнице. Его жена с тех пор, несколько раз носила сына к озеру.***
Дождь закончился, сигареты тоже. Всё это время они сидели молча думая о своём и блуждая вокруг мутным взглядом. Бяшка вновь оглянулся на дом, нахмурился и резко поднялся, ударяя ладонями по худым коленкам. Решительно оглянулся на Рому, что явно плыл в своих мыслях и чувствах. – Погнали, на. – Куда? – вяло протянул Пятифан, поднимая глаза на товарища, что улыбнулся, демонстрируя прогал вместо передних зубов. Схватив босоту за руку, он поднял его со скамьи и решительно потащил к калитке, ведущей на улицу. – Выяснять всё будем, на.