Цветы зла, плоды добра

      ...стоя перед Ван Хельсингом на коленях, спрятал в его ладонях лицо, а затем принялся целовать руки ошеломленного вигиланта. Удивительней всего, что Влад Дракула, ни перед кем и никогда добровольно не преклонявший колен, сделал это без тени раздумий и ничуть не рисуясь. На его руке кроваво блеснул особенный перстень в виде шипастой короны: именно он стал залогом «воскрешения» своего обладателя, и он, принудив охотника вернуться, подавлял его волю. Но не влиял на желания. Вовсе не перстень был повинен в том, что у Ван Хельсинга загорелось лицо.       Дорогой дневник, это было… ох. Помню, я даже невольно закрыла себе рот ладонью, когда стала случайной свидетельницей этой сцены. Ну ничего себе! Отец никогда… Хотя его можно понять: проживи я хоть неделю с «невестами» – и с гробовщиком бы разделила ложе! (К слову, вполне себе авантажный господин, даже жаль, что отца кровью не пои – дай нюхнуть опасности, вот он и проникся этим проходимцем с голландской фамилией, хотя всем известно, что голландцы – самые настоящие извращенцы; mon papa, впрочем, заладил: «ангел, ангел» – хотя любому, кроме влюбленного отца, очевидно, что из Ван Хельсинга такой же ангел, как из меня – дочь приходского священника).       Так о чем я? О мужчинах? Нет, это неинтересно, замуж я не хочу… А, вспомнила, я хотела рассказать о себе.       Меня зовут Кара. Кармилла, черт возьми – спасибо папочке. Но, дорогой дневник, ты ведь совсем ничего обо мне не знаешь, а потому начну с самого начала.       Пятнадцать лет назад в Будапеште умерла родами моя мать, кузина тети Вероны (Верона была такой же страшной, как и две прочих отцовских жены, хотя она – моя родственница, некрасиво ее ругать). Никто не мог предположить, зачем моя мать, красавица-итальянка, отправилась в Румынию накануне разрешения от бремени. Никто, кроме нее и отца, не знал, что она зачала ребенка накануне ежегодного будапештского бала вампиров (мама состояла в браке, но между ней и отцом вспыхнула такая любовь, такая любовь… эх). Никто, кроме отца, не объяснил бы тот загадочный факт, что тетя Верона убедила Алиру и Маришку сохранить девочке (то бишь мне) жизнь, более того – умолить господина позволить невестам заботиться о младенце. Неудивительно, что дочь самого Дракулы с пелёнок подчиняла окружающих своей воле (а вот так!). Папа назвал меня Кармиллой, в честь героини одноименного романа, увидевшего свет в том же году. И это было ужасно глупо! Но отцовскую эксцентричность я люблю. Мой отец – лучший в мире, ни одна женщина его не достойна (кроме мамы, мир ее праху), поэтому пусть будет Ван Хельсинг, у него глаза красивые и гожий арбалет. Правда, мои черные глаза куда выразительней: они и больше, и взгляд у них магнетический, прямо как у папы. (Карл говорит, что я хорошенькая, но только дура поверит монаху, для клирика все мирянки хорошенькие.) Но не всем везёт оказаться дочерью самого Влада Дракулы, вот что я хочу сказать.       Что еще… Я нынче на пути из Румынии в Рим. И я ношу шляпу. Каюсь, я позаимствовала ее у Ван Хельсинга (когда-нибудь обязательно верну; вообще, не ему, стащившему у отца фамильный перстень, предъявлять претензии). Думаю, с неделю ни шляпа, ни прочая одежда охотнику не понадобятся, а мне она идёт, в отличие от Анны. И почему ее считали красавицей? Вы видели, сколько на ней румян, белил и прочей краски? А завитые локоны? А ее бесстыдная одежда? То-то же. Папа, кстати, мою короткую стрижку не одобряет. Это меня печалит, но ему пришлось согласиться с тетей Вероной, что «Кара перерастет». Хоть какая-то от тети была польза. Правда, думаю, она просто не хотела, чтобы мои волосы смотрелись лучше, чем ее, поэтому и позволила их остричь.       Грустно, что после гибели тети отец всерьез задумался над тем, чтобы ее место заняла Анна. Надеюсь, при виде того, как отец освежает воспоминания охотника, принцессу на ее небесах перекосит от зависти. Так ей и надо. Она была уж-замуж-невтерпеж-девицей: то делала вид, что пытается убить отца, на самом деле соблазняя его, то принялась охмурять «великого Ван Хельсинга» (но отца так в покое и не оставила, более того, наивный охотник поверил, что она тут жертва! вот вы бы отказали папе?). Конечно, я тоже использую Карла, но монахам нельзя жениться, а так ему будет, что вспомнить. Я буду его femme fatale. А заодно и папа в поисках меня наконец-то начнет действовать, прекратит хандрить, четыреста лет делая вид, что покоряет мир. Тем более, ему покрасоваться перед Ван Хельсингом захочется, как пить дать. Как же хорошо, что папа владеет этим страшным кровавым перстнем! Даже не знаю, что было бы в противном случае. Запереть их наедине пришлось бы, что ли… Но я до последнего не подозревала, что они двое могут… как в Европе, словом.       ...Прости, дневничок, но Карл тут притащил еду и пиво (хочет меня споить и воспользоваться моим состоянием, я читала в романах; но я не поддамся, я ему не человек! пускай поселянкам юбки задирает, а у меня, к слову, штаны, но не как у Анны Валериус, а пристойные), я вернусь к тебе сытой и довольной, и расскажу о своих мечтах.