Break, broke, fixed

Последним, что ожидает услышать Чес, добывая себе на кухне что-нибудь пожрать перед сном, оказывается непонятный скрип у входной двери. Ощущение такое, будто кто-то не решается подать сигнал громче, или же… — Только этого мне не хватало, — мрачно цедит он, озираясь в поисках чего-нибудь тяжёлого: у них нечего украсть, но это не значит, что безнаказанно вламываться может кто угодно. Короткий взгляд в сторону окна избавляет его от дальнейших мыслей; Чес в два прыжка оказывается у двери. Они разошлись всего с час назад, может забыл чего- Он стоит на пороге, промокший насквозь, и первым, что замечает Чес, оказываются его налитые кровью глаза. В них пусто. Себастьян неподвижно смотрит куда-то сквозь него, и Чес тут же забывает все глупые вопросы, грозившие сорваться с языка. Он шире распахивает дверь, стараясь издавать как можно меньше шума, и Себастьян, помедлив, бредёт за ним. Чес прикрывает за ними дверь комнаты и оборачивается, вновь натыкаясь на бессмысленный взгляд. Себастьяна мелко потряхивает; дождевая вода струйками стекает с его волос, но сам он ничего не предпринимает. Кажется, только судорожная хватка на чехле скрипки даёт понять, что он еще часть нынешнего мира. — Присядь, — бормочет он, озираясь в поисках чего-нибудь подходящего, но быстро вспоминает, что нормальное полотенце сейчас в стирке. Досадно вздохнув, он лезет в шкаф и с надеждой вытягивает что-то, отдалённо напоминающее полотенце. Старое и с распущенными краями, но сухое и пригодное для использования. Он протягивает его так и не севшему Себастьяну, и тот, без всякого осмысления кивнув, берёт его в свободную руку, ничего больше не предпринимая. — Да чёрт возьми, — не выдерживает Чес и силой вырывает из чужих пальцев скрипку. Себастьян ошалело ведёт глазами, не сводя их с инструмента, но и не сопротивляясь. Чес укладывает чехол на стол и вновь оборачивается. Он вытягивает полотенце из слабой хватки и набрасывает на голову Себастьяну. — Вытирайся давай. Сигнал, кажется, наконец достигает адресата. Тот так резко опускается на кровать, что Чес в испуге делает рывок в его сторону, опасаясь худшего. Выдохнув, он садится рядом, предусмотрительно оставив между ними расстояние. Он не знает, как долго они сидят. Не знает, как долго Себастьян смотрит этим стеклянным, безразличным ко всему сущему взглядом в никуда. Но Чес ждёт, потому что знает: по-другому из этого человека ничего не вытянешь, до того хорошо он научен молчать. Зачастую слишком хорошо В какой-то момент, когда дождь за окном усиливается до невозможности, заглушая все посторонние звуки, голова Себастьяна совершает почти ничтожное движение в его сторону — и Чес готов. — Он… макет. Нашёл. Слова эти сказаны так тихо, что, отсядь Чес хоть ненамного, и дождь так и забрал бы их себе. Он видит, как дрожь Себастьяна усиливается. Видит беззвучно шевелящиеся губы, сведённые на переносице тонкие брови; видит, как подрагивают руки на коленях. — Он… м-ма… Судорожный всхлип, разорвавший воздух между ними, заставляет Себастьяна вздрогнуть и заозираться. Его сбитое с толку лицо с дрожащими губами и диковатый взгляд вновь без всяких слов приоткрывают Чесу часть той мерзости, через которую ему, очевидно, довелось пройти. Себастьян в испуге зажимает рот и отворачивается, когда следующий всхлип грозится вырваться наружу, но точка невозврата уже достигнута. — Эй, — он пытается отвести руку Себастьяна от лица; тот шарахается от его прикосновения как от проказы и валится назад, с трудом успев упереться в матрас руками, и Чес даёт себе клятву, что это будет первый и последний раз, когда он идёт против воли друга. Не дав ему отстраниться еще дальше, он тянет Себастьяна к себе, для надёжности усилив хватку на загривке. — Отпускай, — бормочет он, ощущая, как вялое брыканье в руках наконец-то затихает. Он чувствует, как медленно, безумно медленно сжимаются на его футболке тонкие пальцы. А затем стены отгороженной от мира комнаты сотрясает вой. Что-то рушится. Что-то громадное и могущественное; что-то, что выстраивалось, ковалось много лет, разлетается вдребезги прямо на его глазах, но всё, что он может сделать — молча сжать рыдающего, дрожащего, изведённого самим собой и окружающими Себастьяна. О нет, не макета он лишился этой ночью. — Ничё, — неслышно говорит он, уперевшись подбородком в мокрую макушку и устремив задумчивый взгляд в потолок, — мы это…заново построим.

_____

Чес не знает, сколько времени прошло: может час, может два — да и кого это волнует? Себастьян, совсем выбившись из сил, уснул, так и не подняв головы. Чес не может припомнить, в какой момент стихли лихорадочные всхлипы: слишком много собственных тяжёлых мыслей занимали голову. Надо что-то делать, думает он, пытаясь слегка отстраниться, но Себастьян с шумным вздохом тянется за ним. Чес вздыхает следом. Что ж. Иногда действительно нужно просто отпустить. Доверимся течению, думает он, медленно отползая к изголовью кровати и волоча за собой Себастьяна. Но сначала… он морщится, не горя желанием воплощать задуманное. Стягивая с практически бессознательного друга мокрый пиджак, Чес отгоняет неприятные мысли и, повесив смятую ткань на единственную имеющуюся в его распоряжении вешалку, убирает с глаз. Он слегка неуклюже укладывает голову Себастьяна на подушку и бросает сверху одеяло, накрывая прямо с носом. Раздобыв себе второе одеяло, он валится рядом, ощущая внезапный приступ усталости. Вся эйфория, наполнявшая тело после успешного концерта, давно покинула его. Вдвоём на кровати тесно, приходится лежать на боку, но сейчас эта мысль кажется ничтожной в сравнении со всем остальным. Чес тушит треснувший ночник над головой и прислушивается к сопящим вдохам друга. Он не знает, что именно сейчас происходит, но чувствует одно: грядут большие перемены. — Спи крепко, Глэм.

_____

Утро наступает раньше ожидаемого. Чес разлепляет словно набитые песком глаза и морщится от собственных ощущений: всё тело будто патокой измазано, в комнате жар, а к спине, судя по всему, примотана печка. Какая к чёрту печ- Воспоминания ночи обухом проходят по затылку; Чес подрывается, не зная чего ожидать, и, не сдержавшись, громко матерится от увиденного. Себастьян, за ночь отработавший оба одеяла, вяло стонет, потеряв источник тепла. Он не открывает глаз, и до слуха Чеса доносится его тяжёлое сбитое дыхание. Он опять дрожит как лист, и ничего хорошего эта картина никому не сулит. — Твою мать, дружище, — он прижимает руку к за версту горящему лбу и качает головой, убеждаясь в том, что не требовало подтверждения. — Вот это ты поймал… Вспоминая, почему он ближайшие два дня не на занятиях в консерватории, Чес сам почти стонет от облегчения, а затем тело окатывает ледяной волной. Так это же… у скрипачей там… — Блять, ваш концерт, — в ужасе тянет он и в изумлении наблюдает, как по команде открываются голубые глаза, затянутые пеленой. Себастьян на мгновение весь напрягается, но бессмысленный взгляд говорит Чесу, что он не пришёл в себя. — Только не говори, — как в чумном бреду шепчет он, стуча зубами, и от этого вида что-то резко колет Чеса под рёбра, — не говори отцу, пожалуйста… Сбегав в ванную, Чес укладывает вчерашнее полотенце другу на лоб, бесполезно утирая стекающие по вискам капли влаги. Себастьян стонет. Жалобно и протяжно, сгребая в охапку протёртую простынь. — Чшш, — бормочет он, прислушиваясь к возне за дверью: не дай бог мать сунется: она и трезвой-то гостей никогда не жаловала, а какая она сейчас — чёрт один знает. Несколько минут спустя он на пробу касается полотенца пальцами и матерится сквозь зубы: лоб Себастьяна огнем горит даже сквозь мокрую ткань. Какова вероятность, что мать не проснётся, пока он будет обшаривать дом в поисках какой-нибудь заначки с лекарствами? И даже если она найдётся, повезёт ли ему настолько, что там найдётся что-то для Себастьяна? Очередной стон выводит его из размышлений и подталкивает к делу. Чес крадётся мимо матери в кухню и начинает шарить по шкафам: сам он полжизни лечился кипятком и перепавшим от сердобольной соседки мёдом и ума не даст, где может храниться такое добро. Очевидно, судьба к его воззваниям совершенно равнодушна. Чес в бешенстве швыряет в ведро детский сироп от кашля, с которого давно стёрлись всякие обозначения, и в ту же секунду горько жалеет о содеянном. — Чё ты там творишь? — доносится из зала раздражённый голос матери, а затем начинается возня. Он слышит бряцанье ремня и в облегчении выдыхает, не осознавая, что задерживал дыхание. — Я в магазин, башка бля трещит… от тебя дармоеда всё равно не дождёшься… те чё надо? Он хватается за открывшуюся возможность, на радостях не огрызнувшись в ответ, и, кашлянув, спешно отвечает: — Можешь взять от температуры чего? Чем дольше длится молчание, тем сильнее сжимается что-то в его животе. — Дошлялся, ублюдок… ладно, — мрачно отвечает голос, а затем громко хлопает входная дверь. Он почти улыбается, радуясь, как легко отделался: надо же, ни до чего больше не докопалась! вовсе не потому, что ей всё равно Чес резво набирает таз ледяной воды и утаскивает в комнату. Инструменты и аппаратуру приходится сдвинуть подальше, чтоб не мешало ничего. Себастьян лежит в том же положении, и тень от шкафа на его лице делает круги под глазами ещё чернее. Чес поспешно стягивает с него уже тёплое полотенце, окуная в воду и вновь водружая на место. — Ничё, проснёшься как новенький, — заверяет он совершенно бессознательного друга и за неимением другого занятия присаживается на край кровати, принимаясь ждать.

_______

Он едва не рвёт инструкцию — так спешно вытягивает её из коробки; затем не сразу может сообразить, что от него требуется, и от этого нервничает ещё сильнее: а если не поможет? Если придётся вызвать скорую? Это ж документы оформлять, и что тогда? Нельзя об этом думать. — Глэм, ну-ка, — он легонько тормошит больного за плечо. Себастьян стонет, жмурясь, и даже не открывает глаз, — надо выпить, дружище, — он суёт стакан с растворенной таблеткой ему под нос, — давай-ка, поднимись… Себастьян давится и хрипло кашляет. Половина пойла оказывается у него за шиворотом, ещё часть — на руках Чеса. Он раздумывает было развести вторую таблетку, но решает дождаться результата. — Смотри мне, — с укором бурчит он, вытирая руки о футболку, — я уколы ставить не умею… Он задумчиво смотрит на мокрую от пота и лекарств рубашку Себастьяна, не решаясь что-то предпринять. Медленно, почти нехотя суётся в шкаф, выискивая что-нибудь подходящее, и тормозит на обычной выцветшей чёрной футболке, древней как мироздание. — Ладно, в футболке хотя б мокро не будет, — бормочет он, не зная, с какой стороны подступиться к Себастьяну. — Глэм. Глэм, тебе надо переодеться. Чувак, ты всё-таки в кровати лежишь. Ни одна черта не искажается на бледном лице. — Холера, — он чешет затылок, опускаясь на кровать, и обращает взгляд в потолок. — Я пообещал, что не буду делать ничего из того, что тебе не нравится. Вряд ли ты бы оценил, если бы я… — он шумно вздыхает, — блин, жрать охота…ладно, спи, чёрт с тобой…

_____

Он осознаёт, что лекарство всё-таки подействовало, когда при очередном заходе в комнату обнаруживает у ножки кровати скомканную белую рубашку. Исчезнувшая чёрная футболка не оставляет места для сомнений. Он почти ощущает, как ослабляется узел, мешавший глубоко вдохнуть, и ободряюще утирает Себастьяну испарину со лба, возвращая полотенце на место. — Чёрт ты, — беззлобно фыркает он, натягивая тому одеяло до подбородка, — совсем себя извёл… — Чес коротко вздыхает, ощущая, как чешутся пальцы от внезапного желания зажать между ними гитару. — Целый день вокруг тебя порхаю, а жало так и не отрастил, — он усмехается, — и только попробуй потом спасибо не сказать, слышишь? Никто ему конечно же не отвечает: глаза Себястьяна плотно сомкнуты, дыхание ровное и глубокое, и если бы не нездоровый румянец на щеках да дрожь, от которой кровать ходуном, можно было бы подумать, что всё, в общем-то, у него в порядке. В неожиданном порыве он садится за стол, придвигая к себе запачканный чем-то лист бумаги. _____ Чес потягивается, слушая, как хрустит спина: он два часа просидел над аккордами, то и дело переписывая места, навскидку показавшиеся непригодными. — Только поправляйся быстрее, — произносит он, откидываясь на жёсткую спинку стула, и медленно поворачивает голову, — а то видок у тебя — всех тараканов мне распуг- …что… Чес ведёт головой, поднимаясь с места и бесшумно скользя к кровати. Себастьян одеяло до ушей натянул, только нога в носке и торчит. Только нога и свисающая с узкой кровати рука. Чес медленно протягивает руку, не веря собственным глазам, и почти невесомо проводит пальцами по изуродованному запястью. Это…это что? Нити шрамов — старых, побелевших и истончившихся, и почти свежих синяков — красных, тошнотворно фиолетовых, — хаотично перекрывают синие вены, а покрасневшая воспалённая кожа- Кишки скручивает в смеси неожиданности и отвращения так, что приходится взгляд отвести на какое-то время. Как же он…упустил…где недоглядел? Неуж-то прямо у него под носом он такое вытворял? Нетрудно было заметить, что mon ami у него был с некоторой придурью, но Чес знал, как выглядят эти: ёбнутые, вечно ноющие похуисты, стремящиеся залезть в самую укромную дыру, чтобы в очередной раз вспороть себе лишнюю вену. Загоны Глэма действительно частенько вызывали у него некоторые… сомнения, но, несмотря на странности, заподозрить его в таком… Чес вновь присматривается к белёсым полосам. Этим шрамам уже не первый год. Как он мог не заметить раньше? Да разве ты искал? Он трясёт головой, пытаясь откопать в воспоминаниях хоть один момент, когда бы его смутила чужая рука. Ничего. За всё время их общения Глэм ни разу не появился на глазах в чём-то с коротким рукавом. — Те не жарко? — кидает он между делом, пока они отсчитывают минуты до выхода на сцену в каком-то забытом богом гадюшнике, где при удачном раскладе перепадёт на хорошее пожрать. Самому же приходится утирать пот со лба каждые полсекунды. Блять, неужели так трудно было открыть ебучее окно? Глэм даже не моргает; только качает головой с приклеенной улыбкой до ушей. Чес расслабленно пожимает плечами: как знаешь. — Вот как, да, — бормочет он, и неизвестное уродливое чувство внутри заставляет сжать зубы, — придурок. Спи-спи, да только от разговора уже не отвертишься. Ну, по крайней мере, средств для обработки порезов у них полный фургон.