Вкус чёрного кофе на её губах

Серо. Эрен смотрит через покрытое каплями дождя окно балкона, пока прохладный влажный воздух врывается в его пустую квартиру. Серо. Люди на улице спешат найти укрытие от нежданного ливня. Весна потихоньку начинала передавать свои права лету, оставляя неприятный привкус разочарования на кончике языка. Серо. Всё вокруг казалось слишком серым, скучным, почти безжизненным. Жан так и не ответил ни на одно из множества сотен сообщений, десятки звонков, и Эрен просто сдался. Даже во время учёбы Криштайн умудрялся приходить точно за пару секунд до начала и уходить тут же по окончанию пары. В свободное время они почти не пересекались, а если и удавалось встать прямо перед Жаном, попытаться вымолвить хоть что-то, он резко разворачивался и уходил в другом направлении или очень старательно делал вид, будто совсем не замечает его. Армин, в отличие от Микасы, отстал от Эрена с глупыми вопросами еще в первую неделю, когда шатен так старательно пропускал учёбу и игнорировал частые звонки и сообщения, совсем как Жан. Армин лишь пришёл в один день, принёс одолженную книгу и почти ушёл, но именно в тот момент Эрен осознал, насколько остро он нуждался в ком-нибудь. Нет, он не хотел говорить, Арлерт это понимал, поэтому они просидели в странной, но приятной тишине. Нужной тишине. Они будто делились всем, изливали душу, при этом просто молча продолжали пялиться кто куда: Армин не сводил небесных глаз с равномерно тикающих часов, а Эрен рассматривал принесённую другом книгу со слегка потертой обложкой и новым вкладышем лазурного цвета. В конце они просто обнялись, так крепко, как никогда, и Армин ушёл, оставив Эрена в желанном одиночестве. Микаса. Микаса. Микаса. Микаса. Она продолжала писать каждый день, – временами даже больше, чем один раз, – приходила и просто сидела под квартирой Эрена, облокотившись об дверь, даже не догадываясь о том, как парень, тяжело вздыхая, каждый раз засовывает руки в карманы, чтобы ненароком не впустить девушку, и опускается вместе с ней, прислоняется к холодной двери и ждёт, пока по коридору не прозвучат отдаляющиеся шаги. Он просто не мог позволить Микасе увидеть его таким... таким слабым и беззащитным. Разбитым. Он был разбит, потому что испортил что-то настолько прекрасное и важное. Он каждый день корил себя за это глупое любопытство и просил прощения у Жана за то, что начал ворошить нежелательное прошлое. В любом случае, это уже не было столь важно. Эрен давно понял, что как бы ему не было жаль, как бы он не старался, Жан не собирается подпускать его к себе снова. Как минимум сейчас. И Йегер уважал это, хоть поведение парня и вызывало тупую боль в груди, выводило из себя. Он просто ждал, когда Криштайн будет готов. Ждал и насмехался над собой: Боже, когда он успел по уши влюбиться в этого придурка, а главное – почему? Жан замкнутый, он не рассказывает о себе слишком много, лишь незначительные факты, не подпуская ближе к своему внутреннему миру. Он ужасно непонятный. В один миг смеётся и шутит очень странные своеобразные шутки, а после сидит молча, потупив взгляд. В такие моменты Эрену всегда хотелось подойти ближе и обнять Жана, спросить, что его беспокоит. Но парень продолжал наблюдать издали, понимая, что Криштайн ни за что не подпустит его слишком близко. Он вздохнул и отпил остывший брусничный чай, замечая неприятную кислоту послевкусия, которая раньше так нравилась, а сейчас вызывала отвращение. Он включил экран телефона и с вымученным вздохом заметил новое сообщение от Микасы. Ему было стыдно, что он так поступал с подругой. Он понимал, что Аккерман лишь волнуется и хочет узнать всё ли в порядке. Но Эрен не в порядке. И парень вряд ли готов сейчас признаться в этом кому-то, помимо себя. Внезапный звонок заставляет вздрогнуть, и Йегер с недоумением всматривается в звонящий контакт. Мама. Ему звонила мама. Они редко общались в последние месяцы из-за его занятости на учёбе и завалов Карлы на работе. И вот сейчас он подрагивающим пальцем потянул зелёный кружочек вверх, отвечая на вызов. — Привет, дорогой, как ты? — усталость ясно читается в родном голосе, но весёлые нотки дали понять, насколько сильно женщина была рада возможности поговорить с сыном, и это грело душу. — Привет, мам, всё хоро... — его голос был необычайно хриплым, Эрен не узнавал его. И когда парень понял, насколько легко он был готов произнести эту привычную ложь, осёкся, поджав губы. — Я не знаю, — начал шатен, зарываясь руками в волосы. Он буквально знал, что Карла задержала дыхание от волнения, вслушиваясь в его голос, чтобы не упустить ни малейшего слова. — Всё не в порядке, я не знаю, что делать. Эрен и сам удивился тому, с какой лёгкостью он поведал матери то, что уже давно лежало на его сердце. Карла лишь вздохнула и, очевидно, убрала бумаги куда подальше. — Милый, не хочешь сегодня заглянуть домой? Отец в командировке. Только ты и я, — Эрен улыбнулся. Он любит Гришу, но те моменты, когда парень может просто сесть за кухонный стол и оголить душу, зная, что его не осудят, всегда помогали в самые трудные моменты. И Эрен решился. — С удовольствием, мам, — на какое-то время между ними повисла недолгая пауза, от чего Йегер вымученно вздохнул, откинувшись на спинку кресла на балконе. — Спасибо, — тихо добавил парень, чувствуя даже через телефон, как мама расплывается в тёплой, любящей улыбке. ××× — Доброе утро, — голос Микасы всё ещё был хриплым после сна, и Энни просто не смогла не расплыться в довольной улыбке, чувствуя, как девушка притягивает её ближе, обнимая крепче. — И тебе, любовь моя, — поворачиваясь в теплом кольце рук, сонно пробормотала блондинка, кое-как раскрывая глаза. Она вытянула ноги, нечаянно пихая Кио, отчего кошка спрыгнула с кровати с недовольным мяуканьем. С того дня, когда Энни и Микаса всерьёз задумались о общем будущем, они приняли решение съехаться. И вот уже какое утро подряд Энни предаёт свои обыденные ритуалы, решая остаться подольше в мягкой постели рядом с её удивительной девушкой. Сегодня было прекрасное утро. За долгое время сдач сессий и, казалось, бесконечных смен в больнице, паре наконец выдался шанс провести время вдвоём, зная, что им некуда спешить. — Завтрак, или хочешь ещё поваляться? — спрашивает Микаса, явно зная ответ. А Энни лишь улыбается и тянется за утренним поцелуем, не взирая на то, что ни одна ещё не успела почистить зубы. Поцелуи Микасы всегда будут отдавать ей кофе и вкусом любимых губ, необъяснимым вкусом, который она никогда не спутает ни с чем другим. — Второе, — кратко отвечает Леонхарт, глубже зарываясь в тёмные шелковистые волосы, отдающие далёким запахом шампуня, – их шампуня, – и чем-то родным. Запахом дома. — Почему я не сомневалась? — с лёгким смешком Аккерман притянула её ещё ближе, ощущая, как тёплые ладони скользят по атласной пижаме, как ноги Энни переплетаются с её собственными, а любимая выпускает довольный вздох, вновь расслабляясь в её руках. С каждым днём Микаса всё больше и чаще задавалась одним и тем же вопросом: как ей могло так повезти? Утром, когда девушки в уютной тишине готовили завтрак совместными усилиями. Когда они спорили о том, какой фильм посмотреть сегодня вечером, а к концу уже и вовсе забывали о включённом телевизоре. Когда на сменах в больнице Микаса выходила на долгожданный обеденный перерыв и болтала с Энни о всякой чуши. Хотя, если честно, ей не был важен ответ, она просто была благодарна, что в её жизни появилась эта замечательная девушка. Утреннюю идиллию прервал звонящий на прикроватной тумбе телефон Энни, и та с протяжным стоном поклялась, что убьёт звонящего, а Микаса улыбнулась лениво, по-утреннему, нехотя высвобождая любимую из желанных объятий. Леонхарт зевнула и потянулась к мобильнику. Она взглянула на экран и замерла, отодвигая телефон подальше. Гудки прекратились, и Микаса напряглась, когда звонок повторился, и Энни выпрямилась, усаживаясь в постели, протирая заспанные глаза. Светлые брови сошлись на переносице, и Микаса заметила, как девушка неосознанно покусывает нижнюю губу. Блондинка прокашлялась, игнорируя взволнованные пристальные глаза и ненавязчивую ладонь на её бедре, наконец потянула зелёный кружок вверх, отвечая на вызов: — Я слушаю, — чем дольше длилось молчание Энни, чем дольше говорил звонящий, тем сильнее разрасталось беспокойство в груди Микасы, омрачая, казалось, идеальное утро. — Я тебя поняла, скоро буду. Когда вызов был сброшен, а телефон отложен на прежнее место, Энни продолжала сидеть на месте, не замечая, как осанка понемногу становится хуже, пока девушка вовсе не горбится, зарываясь пальцами в волосы. Микаса в тот же миг подскочила с места и села рядом с любимой, обеспокоено касаясь напряжённого лица. — Что случилось? Кто это был? — оторопело пролепетала брюнетка, проводя пальцами по родным щеками, спуская руки Энни вниз и сжимая их с достаточной силой, чтобы сказать «Я здесь, я рядом». — Отец попал в аварию, — начала девушка, и в тот же миг глаза Микасы округлились, и Аккерман почувствовала, как в груди что-то сжалось с невероятной силой и сорвалось, выбивая воздух. — Он жив, но в тяжёлом состоянии, — тело расслабилось со вздохом, но, кажется, Энни не разделяла облегчения любимой, отчего Микаса сжала губы в тонкой полоске и придвинулась ближе, опуская ладонь на поясницу девушки, поглаживая её медленными, круговыми движениями. — Хочешь его навестить? — Леонхарт молча кивнула, не отрывая глаз от точки где-то в конце их постели. Микаса вздохнула и поцеловала её в плечо, нехотя вылезая из тёплой постели. — В таком случае, нам всё же придётся выбрать первый вариант, — Микаса зашаркала серыми тапками к двери, и когда её ладонь крепко схватила ручку, она повернулась к ошеломлённой девушке и вздохнула. — Сходи в душ пока, — Энни коротко кивнула, и Аккерман скрылась за дверью, оставляя любимую один на один с собой. Это утро должно было быть идеальным, черт возьми. ××× За окном светило яркое солнце, когда девушки сели в машину. С того момента, когда телефонный разговор был окончен, Энни молчала и вела себя отстранённо. Микаса беспокоилась за любимую, ужасно беспокоилась, но решила дать Леонхарт пространство, в котором она так нуждалась. Она была просто обязана его предоставить, тем самым дав понять, что рядом, что она поддержит её и будет держать её руку, что Энни не нужно было проходить через все это в одиночку, потому что теперь у неё есть Микаса, её девушка, её опора и поддержка. Аккерман помнила их первое свидание, помнила, что отношения у отца с дочкой натянутые, мягко говоря. Но это не означало, что жгучее беспокойство в груди не увеличивалось с каждым приближающимся метром к больнице. Самое интересное, что отец Энни попал именно в их городскую больницу, что было странно, потому что мужчина все ещё должен был быть где-то в Великобритании, если Микаса правильно помнила, потому что они очень редко говорили на тему родителей, а точнее, почти никогда. Поэтому брюнетке было ужасно интересно, почему отец Энни вернулся в Нью-Йорк, о чем, похоже, не знала даже сама Леонхарт, нервно шкрябающая кожу руля. Микаса пыталась не бросать короткие, обеспокоенные взгляды в сторону девушки, но было сложно бороться с собой, потому что она делала это почти неосознанно. Она видела, как Энни было сложно удержать своё внимание на дороге, – они почти пропустили красный свет на прошлом повороте, – не забываться в собственных мыслях. Аккерман подумала, что могла бы как-нибудь позже сдать на права, чтобы временами сменять любимую за рулём, например в ситуациях, подобных этой. Хотя она надеялась, что подобное больше не будет происходить в их и так не простой жизни. Наконец, белый Порше остановился, и Энни заглушила мотор, вздыхая рвано, почти со всхлипом, на что Микаса машинально повернулась лицом к девушке, замечая, как та вовсе не убирает руки с руля, лишь сжимает его до белых костяшек и опирает лоб о твёрдую кожу баранки. Аккерман с сочувствием прикрывает глаза, чтобы не выдать эмоции, потому что она знала, что именно жалость просто убьёт Энни в сложившейся ситуации. Она потянула руку к любимой и опустила ладонь на её поясницу, поглаживая круговыми движениями. Блондинка подняла голову, игнорируя непослушные волосы на лице, и сердце Микасы больно сжалось, когда она увидела застывшие в родных голубых глазах слезы. Эта боль была почти физической, поэтому она так же выдохнула, зажмурив веки. — Идём, милая, — тихо, почти шёпотом сказала Аккерман, замечая лёгкое движение головы Энни, и в ту же секунду блондинка открыла дверь и вылетела из машины так быстро, как только можно. Казалось, если она этого не сделает, Леонхарт просто вновь заведёт мотор и уедет обратно в уютную квартиру, укутается в тёплое одеяло и проплачет весь оставшийся день, потому что, черт возьми, отец – единственное, что осталось от их семьи. Они шли к приёмной настолько медленно, несколько только можно было. Микаса не подгоняла её и вообще ничего не говорила, за что Энни была ей благодарна, очень благодарна, но даже так страх не унимался, он утихал и возвращался с новой силой каждый раз, когда из совершенно невнятных, даже пустых мыслей её вырывали громкие и резкие стуки дверей, шум звонящего телефона или разговоры нередких людей. Когда они дошли до девушки, роющейся в бумагах, параллельно что-то щебечущей в трубку стационарного телефона, Энни заметила, что не может вымолвить и слова. Во рту было настолько сухо, что даже шевеление языком приносило дискомфорт. Поэтому она повернулась к любимой и посмотрела на неё самым болезненным взглядом. Они говорили без слов, и Леонхарт была уверена, что девушка понимает её, потому что Микаса улыбнулась ей тёплой, но такой грустной улыбкой, и взглянула на взбалмошную медсестру перед собой. — Джулия, — ее голос был твёрдым и холодным, когда она обратилась к только что закончившей разговор коллеге. Пара карих глаз в тот же миг обратилась к ним, и Энни могла поклясться, что заметила промелькнувшее недовольство. Невольно блондинка вспоминала, как вчера вечером Микаса упомянула, что попросила поменяться сменами с одной безответственной и раздражающей медсестрой, от чего её коллега была просто в ярости. В другой ситуации Энни бы усмехнулась, может быть, отпустила бы едкий комментарий. Но не сейчас. Не когда её отец находился без сознания в одной из палат. — Аккерман, что-то хотела? — её голос был звенящим и неприятным, отчего Энни невольно поморщилась, и это не укрылось от внимательных серых глаз, на что Микаса мысленно усмехнулась. — В какой палате лежит Геральт Леонхарт и кто его лечащий врач? — голос девушки был строгим, она говорила сугубо по делу, и отчего-то это дарило Энни неясное чувство защищённости и спокойствие. Наверное потому, что она знала, что Микаса была рядом. Она сейчас здесь, вместе с ней, сжимает её ладонь так крепко, как никогда. — Кем вы являетесь мистеру Леонхарт? — поинтересовалась шатенка, переключая своё внимание на экран компьютера. — Дочь, — немного хрипло из-за долгого молчания коротко ответила Энни, замечая быстрый, обеспокоенный взгляд серых глаз. Она невольно поджала губы, потому что единственное чего ей сейчас хотелось – зарыться в шелковистых волосах, отдающих цветами, и быть прижатой крепкими руками как можно ближе, чтобы ладони Микасы выводили на её спине непроизвольные узоры, и мягкий голос шептал, что всё будет хорошо. — 115 палата, доктор Ханджи потрудилась на славу, так что не беспокойтесь сильно. Сейчас он спит, но, думаю, Вам можно будет посетить палату отца, только вот... — Джулия покосилась на Аккерман, что не ускользнуло от рассеянных голубых глаз, потому что всё её внимание было приковано к неприятным ей чертам лица. — Она со мной, — голосом, не терпящим возражений, вновь отозвалась Энни, на что медсестра быстро кивнула и вновь уставилась в экран компьютера, на этот раз намекая, что разговор окончен. Микаса потянула девушку куда-то в сторону лестницы на третий этаж, и Энни вновь мысленно поблагодарила любимую. Леонхарт совершенно не знала, что делала бы, если бы брюнетка осталась дома и не сопровождала её, повторю, черт возьми, к палате её отца. Скорее всего, Энни бы сбежала, даже не добравшись к двери с табличкой «115». Коричневая дверь перед ними отворилась быстрее, чем Микаса успела протянуть ладонь к ручке, и высокая женщина в квадратных очках почти столкнулась лицом к лицу с брюнеткой. На мягком лице появилась тёплая, казалось, радостная улыбка, хотя Энни совсем не понимала столь осчастливленного выражения. Шатенка поправила очки на носу с горбинкой и разгладила немного съехавший рабочий халат, удерживая пальцами светло-серый планшет. Она тихо прикрыла дверь за собой и облегченно выдохнула. — Я так понимаю, Вы дочь мистера Леонхарт? — Энни безмолвно кивнула, заступая немного за спину любимой. Блондинка почувствовала, как хват на её руке усилился, и выдохнула с преждевременным облегчением, до сих пор ощущая натянутость во всех мышцах. — Как он? — и вновь Микаса забрала на себя «главную роль», и вновь Энни поблагодарила мысленно свою девушку, и вновь на лице лечащего врача её отца появилась тёплая, успокаивающая улыбка. Женщина протянула руку в сторону лавы у стены, и они последовали за ней, усаживаясь совсем рядом друг к другу. — Сразу хочу сказать, что, несмотря на все трудности, он в порядке, — Зое поджала губы, покосившись на планшет. — Будет в порядке. Сейчас ему нужен лишь отдых, и через неделю-две мы сможем отправить его домой, — Микаса кивнула головой, не намереваясь перебивать коллегу, и Ханджи продолжила. — Помимо множественных переломов правой руки и несколько повреждённых рёбер, нам пришлось вытащить кусочек железной части из его груди, но не переживайте, никакие жизненно важные органы не были повреждены, — она потянулась к снимку, закреплённому на планшете, и передала его в умелые руки Микасы, а та со знающим видом потянула руки вверх, направляя снимок на лампу. Но когда любимые губы сжались в тонкой полоске, Энни почувствовала, как её сердце сдавило с не меньшей силой. — Мы только недавно закончили операцию, так что сейчас он спит под действием наркоза. Микаса ещё какое-то время разглядывала снимки, которые Энни совершенно не могла понять, поэтому отметила, что позже стоит уточнить у брюнетки, хоть она и доверяла уверенности в голосе Ханджи Зое. Ещё какое-то время они просидели на лаве в полной тишине, после чего раздался странный писк неизвестного Леонхарт прибора, и шатенка спохватилась, подскакивая с места. Микаса тоже встала, лишь Энни продолжила молчаливо перебирать новую информацию. — Что ж, мне пора, долг зовёт. Вы можете зайти к нему, он спит, но, думаю, будет рад видеть Вас, когда очнётся, — женщина тепло улыбнулась Микасе и похлопала её по плечу. — Если что, звони, — после чего развернулась на пятках и направилась куда-то в неизвестном блондинке направлении. Микаса приглушённо вздохнула и повернулась к любимой, немного пошатываясь. Она присела на корточки и уложила на родное лицо ладони, оставляя нежный поцелуй на её макушке. — Он будет в порядке, я уверяю тебя, — когда никакой реакции не последовало, брюнетка нахмурила брови, не обращая внимание на морщинку, и нежно провела большими пальцами по мягким щекам Энни. — Ты мне веришь? — Леонхарт кивнула головой, еле сдерживая всхлипы, и вновь заглянула в любимые серые глаза, вглядываясь в редкие, едва заметные частички голубого в радужке. Палата была просторной и чистой. Шторы были прикреплены к стенке, впуская редкие для Нью-Йорка лучики солнца. Тишину помещения прерывали настойчивые звуки аппарата, и блондинка наверняка бы поморщилась от этого, если бы не стоящая позади Микаса. Брюнетка не проходила дальше, стоя у запертой двери. Она решила дать любимой необходимое пространство, чтобы девушка медленно побрела к одинокому стулу у постели отца. Энни опустилась на него неуверенно, медленно, запуская руку в раскрытую ладонь родителя, и то, как Энни смахивала нарастающие слезы просто сводило с ума, почти разбивая натерпевшееся сердце Микасы. — Что на нём было? — тихо спросила блондинка после затянувшегося молчания, а Микаса лишь вновь нахмурила брови, мягкой поступью ближе приближаясь к девушке, чтобы опустить руки на спинку стула по оба плеча Энни, от чего та невольно вздрогнула. — Снимок? — уточнила Аккерман, и Энни безмолвно кивнула, глядя на умиротворенное, усыпанное царапинами и синяками лицо отца. Микаса колебалась, но решила быть честной. — Осколок находился ближе к левой части груди, — она выдержала короткую паузу. — Ближе к сердцу. — О Боже, — судорожно вздохнула блондинка, не сумев сдержать горячие, мерзкие слезы. Она резко развернулась к Микасе, притягивая любимую в крепкие объятия. Она просто в них нуждалась, и брюнетка это понимала, прижимала девушку настолько близко, насколько могла. Она проводила ладонью по мягким светлым волосам, ныряя пальцами в пшеничную гриву, водила ладонью меж лопаток, зажмурив собственные глаза, пытаясь удержать колющие слезы за свою девушку. Микаса клялась, что если бы она могла, то разделила бы всю ту боль вместе с Энни, лишь бы облегчить понимание, что сегодня она могла потерять своего отца, свою семью. Вскоре всхлипы прекратились, но Аккерман не отошла, даже когда блондинка прекратила ощутимо подрагивать под её руками. Она стояла так, пока Энни сама не отодвинулась, но лишь для того, чтобы заглянуть в серые глаза и провести пальцами по любимым чертам лица. И лишь по одному взгляду небесных глаз Леонхарт, Микаса понимала, насколько сильно девушка была благодарна ей за честность, за то, что она была рядом. И брюнетка знала, что это самые правильные решения, то, что нужно было её родному человеку. Честность. Такие нужные объятия прервал шорох со стороны постели и едва уловимые постанывания. Микаса округлила глаза, парой минутами раннее уверенная, что отец девушки пробудет под наркозом ещё добрых пару часов, а Энни тут же подскочила к мужчине, вновь сжимая его ладонь. — Воды — с большими усилиями прошипел Леонхарт-старший, в попытках приподняться на локтях, но вновь застонал от резкой, колющей боли по всему телу и странному головокружению, сопровождающемуся неприятной болью в висках. Энни тот час подскочила к чашке на небольшом столике у постели отца, в то время, как Микаса со всей аккуратностью помогла мужчине приподняться, чтобы осушить стакан. После того, как спутанные светло-русые волосы вновь коснулись подушки, карие глаза с ощутимым оттенком серого покосились в сторону дочери и стоявшей подле неё незнакомой брюнетки. — Энни, — то, как он произнёс её имя заставило сердце вновь сжаться, а совсем недавно пролитым слезам вернуться в уголки глаз. Микаса ненавязчиво скользнула по напряжённым, едва заметно вздрагивающим плечам любимой, что не укрылось от отца девушки. — Папа, — осипшим шёпотом произнесла Энни, ступая ближе к стулу. Она вновь опустилась, сжимая немного холодную ладонь, и выдохнула. И в этом вздохе было все: и облегчение, и вся та боль, которая лежала на сердце блондинки, и беспокойство. И все это ощущалось как самый сильный удар, поэтому серо-карие глаза наполнились такими же горькими слезами. — Прости меня, — в тон голоса дочери бормотал Геральт, мечась глазами по напряжённому лицу дочки. — Прости меня, — все вторил он, а Энни просто замотала головой, прижимая его руку к своим губам, и Микаса просто не смогла ничего сделать, кроме как зажмурить глаза, со всех сил сдерживаясь, чтобы не заплакать вместе с ними. Глядя на то, как её девушка сидела у койки отца и шептала, что ему не за что извиняться, она вспомнила себя той злополучной ночью, когда в дверь постучали, а она побежала, чтобы открыть её, потому что так хотела похвастаться родителям, которых так давно не видела, что успела сделать все домашнее задание даже без помощи миссис Йегер, не взирая на то, что они имели свои ключи и могли с лёгкостью открыть входную дверь. Но когда на крыльце она не увидела родных материнских глаз и тёплой улыбки отца, она впала в ступор, рассматривая расширенные зрачки и поджатые тонкие губы мужчины в форме. А после только боль и темнота. — Папа, — тёплые пальцы Энни, касающиеся внутренней части ладони Микасы, вывели девушку из худших воспоминаний, заставляя вновь раскрыть вымученные глаза. Брюнетка открыла веки и заметила, как изучающие, но безразличные серо-карие глаза, уносят Микасу в первые недели их с Энни знакомства, и на душе отчего-то потеплело, как бы странно это не было. А может, всему виной обхватившая её руку ладонь любимой. — Это Микаса, моя девушка, — твёрдо проговорила блондинка, выпрямляясь на спинке стула. Аккерман заметила, как вытянулось лицо отца её девушки, поэтому взволновано поджала губы, прикусывая внутреннюю часть щеки. Энни явно была напряжена и взволнована, но брюнетка осталась на месте, не предпринимая никаких действий, чтобы смягчить волнение девушки. Она лишь продолжала смотреть в настойчивые глаза Геральта, замечая, что в ушах начинает звенеть от собственного беспокойства. — Понятно, — вздохнул мужчина, переводя усталые глаза на дочь. Энни поджала губы, прям как её девушка, — черт, сколько бы времени не прошло, она трепетала от того, что могла так спокойно называть любимую своей девушкой. — И всё? — изумлённо спросила блондинка, немного краснея, когда изучающие с долей интереса глаза прожгли её собственные. — А нужно что-то ещё? — было видно, что слова давались ему с лёгким дискомфортом, потому что его брови сходились на переносице с каждым словом всё сильнее. А может, это из-за глупого, – по его мнению, – вопроса дочери. — Нет, — всё ещё пребывая в лёгком шоке, ответила Энни, забирая волосы обратно. Отчего-то ей стало неловко от пристального взгляда, которого Леонхарт-страший, казалось, вовсе не собирался сводить с неё. — Ханджи, Ваш лечащий врач, — уточнила Микаса, наконец подав голос, завладевая вниманием русого, на что Энни благодарно вздохнула. — Она сказала, что Вы сможете отправиться домой в ближайшие неделю-две, и уверила нас, что с Вами всё будет в порядке, но я хотела бы спросить, как Вы себя чувствуете? — мужчина некоторое время молчал, борясь глазами с серыми омутами напротив, а после хмыкнул, замечая, что девушка даже не поежилась от такого напора, лишь легко улыбнулась. — О, ну если не взирать на то, что я весь поломан, голова ужасно болит и во рту сухо, — Микаса медленно кивнула, ожидая продолжения, и стала немного свободнее, чем раньше. — Ещё глаза щиплет. — Понятно, — выдохнула Аккерман, замечая беспокойство на лице любимой, но брюнетка лишь шире улыбнулась, даря успокоение, в котором так нуждалась Энни. — Это всё из-за наркоза, скоро пройдёт. А глаза щиплет, потому что Ваш организм нуждается в отдыхе, мистер Леонхарт. — Ты врач? — с долей сомнения в голосе спросил мужчина, вновь попытавшись сдвинуться с некомфортного ему положения, но быстро бросил эту глупую затею и удрученно вздохнул. — Да, — лишь коротко ответила Микаса, замечая лёгкое удивление и едва уловимое восхищение с долей одобрения во взгляде и довольной улыбке отца её девушки. В дверь постучали, и в этот момент в палату вошла никто иная, как Зое, с немного растрёпанными волосами из-за постоянных поправлений пучка и неизменным планшетом в руках. — О, мистер Леонхарт, Вы очнулись! — восклицала немного громче, чем следовало, Ханджи, виновато улыбаясь, когда Геральт поморщился из-за неприятной головной боли. — Мы выйдем, а вы пока поговорите, да? — обращаясь к своей девушке, спросила Микаса, протягивая ладонь блондинке. Та лишь благодарно улыбнулась, шепча губами безмолвное «спасибо», потому что они обе нуждались в свежем воздухе и кофе. Ну, может, ещё немного батончиков из автомата, но это без вариантов. ××× Эрен слушал очередной трек Eminema, шагая медленно по больничным коридорам. Он ещё долго просидел на том чертовом балконе, но в какой-то момент парень понял, что так больше продолжаться не могло, поэтому он принял тёплый душ, ощущая, как на душе становится легче. Пока оживляющие струи воды омывали его тело, Йегер решил, что заберет мать с роботы, потому что помнил, как она умеет теряться во времени и просиживать лишние часы в своём кабинете, да и просто он слишком давно не забирал её с работы, что когда-то было рутиной. Он здоровался со смутно знакомыми коллегами матери и быстро шагал по лестнице на третий этаж. Проходя палаты, Эрен остановился у коричневой двери с белой табличкой, обрамлённой в серебристую рамку, на которой отчётливо читалось имя его матери. Чувство гордости заставило парня улыбнуться, – или может он не хотел показаться таким разбитым перед женщиной, – и три негромких стука отдались лёгким эхом в кабинете. Приглушённый родной голос гласил войти, поэтому Эрен без промедлений потянул ручку вниз и улыбнулся шире, замечая, как шатенка с растрепанным хвостом на затылке что-то сосредоточено читала на белой бумаге. Он был прав. — Мам, пора домой, — ручка повисла над журналом, и заметная улыбка тронула мягкое лицо. Карла откинулась на рабочем кресле и устало вздохнула, протягивая руки вверх с лёгким хрустом в мышцах. — Какой у меня замечательный сын, — парень выгнул бровь, проходя в глубь кабинета, и уселся на маленьком, но довольно таки удобном диване. — Пришёл забрать свою маму с работы, чтобы провести её домой, где он не был уже целых четыре месяца, — упрёк в конце предложения был довольно таки «прозрачным», отчего парень тихо посмеялся, глядя на маму щенячьими глазами. — Ты же знаешь, столько всего навалилось. Учёба забрала все мои силы, — жаловался парень, подпирая кулаком подбородок, а Карла лишь хмыкнула, собирая вещи в сумку. — Только учёба? — искоса глянула женщина, замечая вмиг розовеющие щеки сына и то, как глаза застеляет непокорная дымка грусти. Эрен помялся на месте под пристальным взглядом матери, зная, что она видит его насквозь. — Да, ты права, — вздохнул парень, выдвигаясь в сторону двери. — Но это подождёт, я очень хочу есть, так что давай поспешим, — и Карла вновь улыбнулась так тепло, что на душе стало легче. Просто потому, что она рядом, просто потому, что мама была готова поддержать его, чтобы не случилось, выслушать и дать совет. В такие моменты Эрен вспоминал Микасу и Армина, которые лишились своих родителей слишком рано. Нет, не подумайте, он не жалел лучших друзей, ему просто было больно за них. Больно, что они лишены места, куда всегда могут вернуться, тёплых улыбок родителей и сытного ужина под глупые разговоры. Больно, что им пришлось пережить такую катастрофу, которая оставила заметный след на его друзьях. Дорога домой выдалась длинной. Наверное потому, что они решили пройтись пешком по вечерним улицам Нью-Йорка, плотнее укутываясь в одежду, чтобы заглянуть в магазин по пути и поссориться насчет того, что приготовить на ужин. Конечно же, Карла сдалась под щенячьими глазами сына и его глупыми аргументами: «Я ведь так давно не был дома», «Боже, всё это время я просто мечтал о твоей курице в сливочном соусе» и женщина расстаяла, хотя и упрекнула сына, ведь он сам виноват, что не смог выкроить время и заглянуть домой хотя бы на час. Когда дверь просторной квартиры была расскрыта, Эрен тут же прошёл в сторону кухни и выложил коробку с парой кусочками шоколадного торта и продукты, которыми его мать, видимо, решила закупиться на неделю вперёд, раз уж пакеты были возложены на сильные руки Йегера-младшего. Он промчал мимо Карлы в сторону уборной прежде, чем женщина успела заболтать сына, на что она тихо посмеялась, скидывая верхнюю одежду на вешалку. Когда руки были вымыты и вытерты досуха, Эрен вновь вошёл на кухню, забивая на предложенные тапки, пощеголял к Карле в носках, которая уже вовсю моталась от столешницы к плите, шаманя над купленными продуктами. Парень тепло улыбнулся, когда мама лишь отмахнулась на его предложение помочь, ведь «с тобой на кухне лишь хлопот нажить можно». Хмыкнув, он с грустью прикрыл глаза, вспоминая последнее утро в квартире Жана. Их последнее утро. Он быстро отмахнулся от ненужных мыслей, пропуская знающие взгляды женщины, и припал к столешнице, незаметно от матери ковыряя шоколадный торт, — потом ведь наверняка будет жаловаться, что остался без десерта после ужина, а Карла будет сново талдычить ему, что сам виноват, не нужно было есть сладость втихаря, что он ужасно нетерпеливый. А ведь так и есть, Эрен ужасно нетерпеливый. Почему он просто не мог подождать, когда Жан сам ему откроется, раскроет душу, поделится частичкой себя и прошлой жизнью? Но уже было поздно. Слишком поздно сожалеть и думать «А что если?». Когда ужин был съеден, когда Карла закончила недовольное ворчание по поводу съеденного кусочка торта, а в чашках была разлита вторая порция чая с бергамотом, аромат которого разносился по всей квартире, они молча сидели за кухонным столом, наслаждаясь чувством сытости и присутствием друг друга. — Сынок, — вдруг начала Карла, так тихо-тихо, что шатену пришлось прислушаться, а Эрен лишь вопросительно промычал. — Как его зовут? — он не был удивлен. Мама всегда знала, что с ним, она всегда видела его насквозь и никогда не осуждала, и это вызвало лёгкую меланхолию с грустной улыбкой. Эрен вздохнул и поднял мокрые глаза на мать. — Жан, — так же тихо, почти с шёпотом произнёс Эрен. Его голос утопал в шуме живого города, но Карла слышала, он знал, что она слышала. И имя вышло так легко и нежно, что мать разделила грустную улыбку сына, накрыв его нежную ладонь своей. — Мы познакомились в универе, — почему-то парень чувствовал острое желание поделиться с ней этой историей, он должен был это сделать. — Знаешь, Жан казался таким заносчивым и глупым с его идиотским юмором и нахальной улыбкой, — Йегер усмехнулся. — Как только его увидел, я сразу понял, что влип по полной, — Эрен затих, и, казалось, Карла перестала дышать или делала это так тихо, чтобы не мешать сыну, лишь сжала его руку чуть сильнее, мол, я рядом. — Он всегда заставлял меня улыбаться, даже не зная этого, и в какой-то момент я понял, что встаю по утрам и думаю о новой встрече, это ужасно раздражало меня, понимаешь? — он поднял свои большие глаза на женщину, и та улыбнулась еще шире. — А потом мы начали встречаться, и я понял, что влюбляюсь всё сильнее. И теперь, — он замялся и начал судорожно ловить ртом воздух. — Теперь... — повторил Эрен, едва ли не всхлипывая. — Мам, я всё испортил, он не простит меня. Йегер запустил дрожащую от эмоций руку в беспорядочные волосы и часто замотал головой, прикрывая веки, ощущая, как слезы обжигают щёки, а потом тёплые руки, обвивающие его полностью с такой нежностью и заботой, позволяя излить душу, выплеснуть накопившиеся за долгое время эмоции. Карла просто молчала. А слов и не нужно было. Она прижала немного сухие губы к виску сына и обнимала, обнимала своего мальчика, перенимая его боль себе, облегчая ношу на его плечах. И Эрен понял, что именно этого ему и не хватало. Он нуждался в любимой маме и её родных и крепких объятиях; во вкусном ужине и уютном молчании с запахом бергамота; в тихом слушателе, дарящем чувство освобождения. Когда всхлипы прекратились, а лёгкое, едва уловимое дрожание во всём теле стихло, Эрен немного отодвинулся и утер нос. Он заглянул в родные, мамины глаза и улыбнулся. Тихо, с благодарностью. Парень уже хотел что-то сказать, но новое сообщение прервало его. И что-то внутри просто взмолило разблокировать экран, и Эрен замер. Его глаза расширились, воздуха резко стало слишком мало, поэтому шатен оттянул край ворота и тихо выдохнул, приоткрыв губы в изумлении. Это был Жан. Жан, которой избегал его так нестерпимо долго. Жан, который вышвырнул его на улицу, не желая слушать глупые оправдания. Жан, который просил о встрече. Прямо сейчас. Его Жан хотел поговорить прямо сейчас. И Йегер вскочил со стула, извинился перед матерью и начал судорожно собрать вещи, не замечая тёплой улыбки на мягком, родном лице. Он выскочил в коридор подъезда, не помнил, как оказался на улице, и просто бежал, бежал и снова бежал, пока не оказался в парке, в котором Жан, его Жан, просил о встрече. И он сел на первую лавочку, под ярким, – ярче, чем Луна, – фонарём, спиной к огромной арке-входу. Он упал на руки, опустив голову вниз, в попытках привести дыхание в подобие нормы. Но даже так сердце не унималось. Сердце стучало с отчаянной яростью, отбивая сумасшедший ритм о рёбра. Он почти задержал дыхание в ожидании и с горькой усмешкой подумал, что Жан не придёт, когда сзади раздался притворно-ровный, едва слышный любимый голос, и Эрен замер: — Его звали Марко, — глаза загорелись, и сердце, казалось, зажглось, Эрен сглотнул тягучую слюну, в попытках не развернуться и встретится с этими завораживающими глазами. — Мы были друзьями детства. Жили в соседних домах, учились в одной школе, всегда вместе. Там, откуда я родом, гомосексуализм – это грех. Самый ужасный из возможных проступков, — горько хмыкнул Жан, зажигая лёгкий огонёк, после чего оранжевый притеснил краешек табака и бумаги. — И, конечно же, я влюбился именно в него, — Эрен знал, что история имеет плохой конец, и ему стало больно за любимого, но он продолжал молча слушать, бегая глазами по кустам впереди. — К моему несчастью, Марко тоже влюбился, — тишина, долгая и тяжёлая. Будто на грудь вмиг обрушились тонны, сдавливая и перекрывая кислород. — Он был таким свободным и настоящим, всегда улыбался и смеялся так звонко. Он был словно солнце, я просто не мог не полюбить его, — затяжной вдох и шумный выдох. Жан поджал губы, но продолжил давить на своё сердце. — Об этом узнали парни из нашей школы, самые гомофобные ублюдки, которых я встречал. Они поджидали Марко где-то на пути домой, — и в этот момент позади Эрена раздался всхлип, и шатен резко повернулся и увидел тихие слезы на искажённом болью лице. Он не почувствовал, как его собственные глаза застилает пелена. — Он так и неуспел доехать до больницы. Эти ублюдки били с такой силой, что порвали ему селезёнку. И в этот момент Йегер не смог, не сдержался. Он перескочил через лавочку и притянул любимого к себе, заключая в такие же крепкие объятия, обхватывая Жана так же, как Карла совсем недавно его самого, и он просто прижался еще ближе, хватаясь за футболку парня с такой силой, что ткань тихо трещала. Криштайн рыдал в крепкое плечо одногрупника и вдыхал такой знакомый запах дезодоранта, бергамота и дома, пока Эрен водил по его спине своими нежными ладонями, скорбя вместе с любимым. Жан отодвинулся, когда почувствовал, что накатившие слезы отступили, что он мог спокойно стоять на ногах, и судорожно выдохнул, убирая волосы назад. — После этого случая, отец сказал, что мы переезжаем в Нью-Йорк, и старшую школу я окончил здесь, а в память от Марко мне осталась та фотография и боль, столько боли, — он вновь втянул воздух, отгоняя подступающий приступ паники, и заглянул прямиком в серо-зелёные глаза, пропитанные сожалением и стыдом. — Прости меня, — уже в который раз за эти месяцы проскулил Эрен, проводя ладонью по шершавой щеке. — Я не должен был трогать ту фотографию. — Не должен был, — просипел Жан, прислоняясь к мягким ладоням любимого. — Мне так жаль, что тебе пришлось пережить такое. Это так ужасно и несправедливо, — шатен коснулся лбом хмурого лба напротив и прикрыл веки, понизив голос до шёпота. — Я хотел бы облегчить эту ношу, только позволь мне, молю, позволь быть рядом. Но Жан молчал. Молчал так нестерпимо долго, что Эрена прошибло резкой дрожью. Он сжал челюсть, сдерживая эти предательские слезы, и открыл глаза, медленно, нехотя отодвигаясь от любимого. Он чувствовал, как в груди что-то с треском ломается и, казалось, сердце остановило свой бег, почти прекращая биться. Но в ту секунду, когда Эрен успел поверить, что это конец, сухие губы царапнули его собственные. Так быстро и неуклюже. Так непохоже на привычного Жана. И улыбка расцвела на лице, почти до боли в скулах. И он потянулся вперёд и накрыл эти сухие губы нежно, медленно и бережно сминая, будто боялся спугнуть, вкладывая все невысказанные чувства в поцелуй. И Жан понял. Жан коснулся ладонью гладкой щеки, углубляя поцелуй, и прижался еще ближе. Они даже не заметили, как мелкий дождь намочил их одежду. Им было попросту всё равно. Важны лишь они и их любовь. ××× Микаса коснулась плеча любимой, чувствуя, как мышцы под пальцами напрягаются, и блондинка вздрогнула. Энни разлепила сонные глаза и замотала головой: на секунду она забыла, где находится. Аккерман прижала палец к губам и махнула в сторону спящего Геральта, а младшая Леонхарт лишь вымученно вздохнула и поднялась с кресла, чуть не свалившись на пол, когда запуталась в собственных ногах. Хорошо, что сильные руки не позволили ей разбудить отца, и они вышли в коридор, тихо прикрывая дверь. Энни потянулась, а Микаса беспокойно провела пальцами по волосам. — Милая, тебе нужно съездить домой и принять душ, поспать и поесть что-то более сытное, чем больничный салат и ореховый батончик, — светлые брови сошлись на переносице, и блондинка потерла глаза пальцами, недовольно поджав губы. Энни понимала переживания любимой и была согласна, но она просто не могла бросить отца. Не снова. — Микаса, я не могу, понимаешь? Просто, — она запнулась и прикусила нижнюю губу, зарывая пальцы в волосах. — Боже, я чуть не лишилась его, — шумно выдохнула Энни, вновь прикрывая тяжёлые веки. Она почувствовала, как родные руки касаются ладони, и позволила Микасе сплести их пальцы, а после слегка сжать ладонь. — Мне так страшно, — ещё тише повторила она. На Нью-Йорк опустилась ночь. Коридоры были почти пусты, и лишь редкие врачи косо поглядывали в их сторону, но замечая усталые глаза знакомой медсестры, они вспоминали слова доктора Йегер и просто проходили мимо. Да, Энни понимала, что им нужно было поехать домой, потому что здесь она могла просто сойти с ума. — Я знаю, знаю, — тихо вторила Микаса, прижимаясь губами к больно пульсирующему виску Леонхарт. Энни, с едва уловимым полу-стоном, вновь прикрыла слипающиеся глаза и теснее прижалась к брюнетке. — Давай так: мы остаёмся на ночь, но завтра обязательно съездим домой, хорошо? — блондинка безмолвно кивнула, вдыхая родной запах, утыкаясь в любимый изгиб шеи, и Аккерман довольно поцеловала её в макушку, крепче обнимая, шепча что-то успокаивающее, и Энни понимала, что может уснуть прямо в её объятьях. — Раз уж я проснулась, может выпьем кофе и съедим ещё по одному из этих дерьмовых батончиков? — она правда пыталась улыбнуться, но усталость настолько завладела разумом девушки, что уголки губ притворно изогнулись в подобии усмешки и тут же спали, на что Энни недовольно хмыкнула, а Микаса тихо посмеялась, целуя её в щеку, отстраняясь. — Хорошо, милая, но думаю, я могу достать что-то по-существенее зёрен с орехами, — блондинка изогнула бровь в вопросе, а Микаса устало улыбнулась. — Один надоедливый медбрат задолжал мне обед, а его мама готовит отменные ланчи, так что жди здесь, я скоро, — прозвучало тихое «Хорошо», и Аккерман быстро скрылась за поворотом, направляясь в сторону комнаты отдыха, а Энни всё продолжала повторять, как же ей повезло с любимой, что она ни за что бы не справилась, если бы не эта замечательная девушка. Вскоре из-за поворота показались два силуэта: Микаса держала в руках одноразовые стаканчики, отстраненно выслушивая весёлые рассказы улыбающегося низкорослого, лысоватого парня, несущего в руках коробку с ланчем. Девушка временами кивала или что-то коротко отвечала, но тут же возвращала взгляд к Энни. И в этот момент блондинка почувствовала укол совести: глаза любимой были уставшими, плечи понуро опущены, не взирая на крутящегося вокруг весёлого коллегу, а под глазами с каждым шагом всё отчётливее виднелись тёмно-синие круги. Леонхарт вспомнила, что Микаса совсем недавно говорила о завале на работе: брюнетка всё чаще брала дополнительные смены, потому что рук не хватало, и теперь Энни было совестно, ведь она заставила девушку провозиться с ней весь выходной, не дав и шанса на отдых, но она знала, что Аккерман отмахнулась бы на эти неуместные мысли и назвала бы её дурочкой. Из-за собственных раздумий Леонхарт не заметила, как перед ней остановился молодой медбрат и с доброй улыбкой пристально изучал черты хмурого лица. — Привет, меня зовут Конни, я работаю с Микасой, будем знакомы! — и только когда Конни протянул ей свободную руку, блондинка выбралась из тумана неприятных мыслей и встретилась с обеспокоенным взглядом серых глаз. На немой вопрос Энни качнула головой и улыбнулась одной стороной губ, крепко пожала протянутую ладонь и попыталась вернуть себе стойкое лицо, когда заглянула в заинтригованные глаза. — Энни, — отстраненно ответила блондинка и вложила руки в короткие карманы джинс. Парень лишь хмыкнул по-доброму и вручил холодный контейнер с едой, который Леонхарт приняла не сразу и, даже не подозревая, что её щеки приобрели розовый оттенок, буркнула спасибо. — Да, Микаса, кажется, теперь я знаю, как она повелась на тебя, — брюнетка нахмурила брови и после того, как стаканчики оказались на краю лавы, махнула на него рукой, сложила их на груди, оперевшись на бедро. — Да ты что, Спрингер, не просвятишь? — с лёгким раздражением спросила Микаса, пропуская мимо ушей очередной смешок парня. В это время Энни непрерывно наблюдала за взаимодействиями парочки. — Вы похожи, — в этих словах не было оскорбления, и тёплая улыбка на глупом лице Конни была тому подтверждением. Аккерман не оставалось ничего иного, кроме как едва слышно вздохнуть и ответить на улыбку коллеги. — Ладно, — вновь начал медбрат, поглядывая на наручные часы. — Мне пора, а то снова огребу за бездельничество, — он недовольно скривился, но вскоре вернул приветливую ухмылку и махнул рукой девушкам, удаляясь. — Потом вернешь контейнер. — Не обращай на этого бездаря внимание, — после затянувшегося молчания выдохнула слова брюнетка, опускаясь на знакомую лавочку. Она покосилась взглядом на свободное рядом с собой место, и Энни послушно села, тут же откинувшись спиной к стене, неприятно морщась из-за заметной боли в пояснице. Микаса протянула всё ещё горячий стаканчик, и Леонхарт, не глядя, забрала его, проводя пальцами по ладони любимой, и отпила приятную жидкость, вновь морщась, но теперь из-за фруктового вкуса на языке. — Это чай, — недовольно заметила блондинка и отложила стаканчик с чаем в бок, скрестила руки на груди. Микаса лишь устало ухмыльнулась на притворную угрозу в голубых глазах и коснулась холодной стены затылком, прикрыв глаза. — Да, чай. Я подумала, что мы и так много кофе в последнее время пьем, а травяной чай, насколько я помню, является одним из его главных заменителей, — Энни хмыкнула и вновь отпила приятную жидкость с привкусом клубники и, может, вишни или смородины. Непринуждённая тишина вернулась в коридоры больницы, прерываясь лишь размеренным дыханием Микасы и лёгким постукиванием ноги Леонхарт по плитке пола. — Вообще-то, фруктовый чай – не зелёный, — брюнетка тихо посмеялась и открыла глаза, сонно потирая их. Было очевидно, что Аккерман трудно держать веки раскрытыми, даже её глаза имели едва заметный красный оттенок, на что Энни поджала губы и с трудом смолчала, зная, что Микаса не оставит её одну у больничной койки её помятого отца. — Прости уж, это единственное, что я нашла, кроме ужасно дешёвого растворимого кофе, — блондинка вяло улыбнулась и, опустив голову на плечо любимой, прикрыла глаза. Ей было так спокойно с Аккерман. Рядом с этой потрясающей девушкой она чувствовала себя защищённой от всего. Ей было так приятно, потому что родные руки касались её талии, успокаивающе поглаживали бок. Ей было так хорошо, потому что рядом сидела Микаса. Её Микаса. Брюнетка молчала, но ей не нужно было говорить, чтобы передать всю ту поддержку, ту любовь, что она чувствовала. Всё это было вложено в её касания, взгляды и лёгкие, усталые улыбки. И так было даже лучше, потому что прямо сейчас Энни хотела просто молча уснуть на крепком плече, вдыхая любимый запах тела Микасы. Она была уверена, что девушка знает это, и именно поэтому продолжала тихо выводить неясные узоры на футболке Леонхарт. Вскоре блондинка уснула с мыслью, что что бы не случилось, она может пережить любые трудности, пока Микаса была с ней.