Проститутка.

Его звали Чимин. Я приходил к нему в дом, где постоянно шёл ремонт. Он бросал меня на бетонные плиты кухни, бил по голове точечными проверенными ударами так, чтобы не осталось шрамов, но было много крови. Он душил меня, но не до смерти. Он выкручивал руки и оставлял на них круглые разноцветные синяки. Иногда он уродовал лицо, но тоже мастерски: ни один зуб не был выбит, скулы не повреждены, нос не сломан. Однажды он раздел меня и выставил на лестничную клетку на обозрение соседям, которые возвращались с работы. Он много платил. После одного посещения хватало на месяц на еду и одежду. После визитов к Чимину хотелось только одного — никого не видеть. Хотелось очень малого — крепкого чаю, закутаться в плед и всё забыть. Ночные кошмары прекращались. Не снилось ничего. Если была зима, можно было долго смотреть на снег, так, что он постепенно темнел и становился чёрным. Даже если Бог есть, он так далеко от меня! А что, если за смертью он останется также далеко? Почему люди всё время говорят о счастье? Что это такое? И почему меня не научили этому слову? Почему во мне нет стыда? Почему я так остро чувствую себя гостьей на этой земле и в этом мире? Почему для меня даже фундаментальные вещи невесомы и относительны? Почему для меня нет главного и второстепенного, но всё — второстепенно вместе со мной? И если я привязан к проституции как к допингу или горькому лекарству, что будет, если я поменяю допинг или откажусь от него? Найду ли дополнительные силы, чтобы осознать все процессы, происходящие во мне? Те самые, благодаря которым я ищу мужчин как средство избавления от паники и смертной тоски. Его звали Юнги. Он беседовал со мной и оставлял деньги. Он больше спрашивал, чем говорил о себе. Он приносил продукты и покупал лекарства, которые мне были необходимы. Мы могли долго находиться вместе. Он сделал мне предложение, и я согласился. Был безоблачный день. Мы заполнили заявление в ЗАГСе, и нам дали месяц на размышление. Я позвонил ему перед днём бракосочетания. Я не пришёл. Многие мужчины не называют своих имён. Многие придумывают о себе то, чего с ними не случалось. Многие напиваются до полусмерти. Многим нужен только изощрённый секс. Некоторые хотят убить, но я до сих пор жив. Ночью Намджун вышел на балкон и увидел глаза голодных собак. Собаки были крупные и чем‑то напоминали коров. И глаза у них были влажные, большие, с разным разрезом, широко и узко посаженные. Они что‑то делали с ней и делали невозможное. Они были сильнее его. «Кормить!» — быстро решил он и направился к холодильнику. То, что нельзя было выбросить с балкона, он налил в большой оранжевый пластмассовый тазик. Там были остатки супа с хорошими мозговыми костями, и туда же он побросал ломтики сыра, в пакет положил творог и шагнул в темноту. В темноте подъезда он разглядел бледное лицо и тело лежащего Ви. «Потом», — сказал себе он и прошел дальше, во двор, к собакам, где его долговязая фигура возвышалась, как сухое дерево, залитое светом звёзд. Собаки любовно виляли хвостами и чавкали. Он ждал, пока миска не опустеет и не станет чистой, и вдруг обнаружил, что по его щекам текут слёзы. «Ви!» — Намджун взял в руки миску и засеменил в подъезд. Я жив, но какой ценой! Мамочка, почему ты не научила меня быть счастливым? Почему мне так холодно и нечем дышать? Почему я так быстро устаю и всё время нахожусь в поисках того, за что бы ухватиться? Я бродил весь день и не заметил, как на дорожках парка потемнело. Фигура мужчины возникла внезапно и адресно. Я узнал его сразу и побежал. Мне надо бежать быстро и экономить силы. Добежать до людной улицы! А надо ли? И может быть, всё это сон, а когда я умру, наконец‑то проснусь? И если всё предопределено, зачем бежать? Если всё известно наперёд? Смерть дышала мне в затылок. Вот они! Дивные, высокие тополя и маленький пивной бар. Он почему‑то закрыт… Ветер уверенно дует мне в спину. Как же это напоминает сон! Ещё раз — ветер, огни, крик какой‑то птицы, пустая пивная… Однажды всё пойдёт не так… Я закричал и встал в свет фонаря. И потерял сознание. «Очнулся? Слава Богу!» — перед глазами алели губы Намджуна. На кухне пахло оладьями и свежим персиковым вареньем. — Хорошо. Иди к себе, умойся и приходи завтракать. — Можно не умываться? — Можно. — Можно есть? — Ешь. … — Можно ещё? Намджун никогда не видел так близко Ви, а разглядев пристально, понял, что тот хуже голодной собаки, стоявшей в полночь под балконом среди своих. Поразила неухоженность, неразглаженность, усталость его лица, и… как бы это сказать, замученность и даже обречённость. Почему‑то захотелось до него дотронуться, может быть, что‑то передать от своего внутреннего благополучия… Он не знал, как это сделать: «Вот крем. Бери сейчас же и мажь лицо… Чёрт те что. Молодой парень, а за собой не следит», — Намджун решительно открыл банку и стал намазывать крем на лоб, напряжённые виски, провел руками вокруг глаз… Под глазами он увидел глубокие фиолетовые озёра, а в глазах — что‑то такое, от чего, стало страшно. Всё однажды происходит впервые, и впервые ему стало страшно не за себя. Такого он ещё не видел. «Значит так, не раскисать», — пожалуй, эту фразу он сказал себе самому. Он подумал, что если сейчас Ви ещё немного поест, то сегодня он не умрёт, но Ви свернулся калачиком у него на тахте и тяжело задышал. — Тебе, может, скорую? У тебя что болит? — Всё болит. Скорую не надо. Всё однажды происходит впервые. Я впервые проснулся в комнате соседа, который меня ненавидит и сплёвывает мне под ноги, и он оказался милым мужчиной! Возможно… если бы… то мы, возможно, были бы друзьями. Я так давно не был окружен рукотворным уютом, и теплотой, и какой‑то неземной свежестью, исходящей от деда. Я не мог назвать свою квартиру домом, так же как и тело своё — домом для души. И как я оказался здесь? Почему кадр сна — свет от фонаря, если это был сон, остался в сознании как последний? Почему я хочу подольше остаться в этой светлой комнате, обо всём забыть, почувствовать себя маленьким мальчиком, у которой всё впереди. — У тебя всё впереди, — сказал Намджун, не очень веря в то, что говорит, — только надо взяться за ум. Как это так, взяться, он не совсем понимал да и не знал, как это делается. А я пытался. Пытался взяться, но у меня ничего не получалось, только подкатывала тоска волна за волной, и следующая была больше предыдущей. Она гнала меня к себе, в свой угол, в свой лес, как кошку перед смертью зовут духи, и она следует за ними. Я вошел, нет, не вошел, вполз, проник к себе в квартиру, и у меня осталось сил ровно на один звонок. — Чонгуки, здравствуйте, кажется, я умираю. — Я понял. Еду. Диктуй адрес. Неожиданно стало легко, как будто произошло чудо. Как будто всю вину и тяжесть души я переложил на маленького человека, который откликнулся на зов о помощи. Чонгук приехал быстро. Быстро взял меня под руки, помог сесть в машину, быстро повёз куда‑то за пределы города, быстро остановился: «Приехали. Выходи». И я вышел.