«Серёжа Разумовский умный, добрый, очень талантливый. Олежек Волков мудрый, сильный, настоящий стратег. Они лучшие друзья, оба очень, очень хорошие мальчики, они наша гордость…»
— Чем быстрее начнём — тем быстрее закончим. Не смотря на все привилегии для «гордости» — наличие ключей, свободный доступ в общие комнаты, дополнительные деньги на расходы, помимо пособий, обязанности у них тоже иногда были: сегодня утром они дежурили в младшей группе, а сейчас должны привести в порядок душевые. Олег взял набор инструментов, чтобы подтянуть шкафчики и крючки, а Серёжу уже ждал уборочный инвентарь. Всё лучше чем в интернате, где и шагу лишнего нельзя сделать. — Я помогу тебе помыть пол, но стены сто процентов твои. — Олеж… — Разумовский кривится в гримасе отвращения, и Олег закатывает глаза. — Я прочищу слив. — Ты лучший, — Волков лишь усмехается, сжимая плечо друга, и закрывает за ними дверь на ключ, подталкивая Серёжу в помещение. Разумовский абсолютно никчёмный в бытовых вопросах, и дело скорее в личности, чем в отсутствии культуры быта, а Олегу и не сложно помочь, лишь бы Серый всегда под присмотром был, и их не разлучали — физические раны давно затянулись, все драки обоих друг за друга давно пережиты, но в голове свежи переживания, когда из-за ремонта в интернате их раскидали по разным местам, пока не случилось так, что обоих на постоянной основе определили в нынешний детский дом. Серёжа очень старательно водит хлорированной тряпкой на швабре по стенам, искоса посматривает на «хрустящего» отвёрткой Волкова, и сам себе ухмыляется: почему-то всё происходящее для него кажется очень… Уютным. Странным, но будто «так и надо». Скорее всего, это какая-то ассоциация из раннего детства, но Серёжа себя совсем не помнит лет до семи, а какие-то семейные документы затерялись при переезде от одних опекунов к другим. Олег приоткрывает окно, чтобы немного проветрить, подкручивает последние два крючка, и усаживается на подоконнике, наблюдая за Серёжей, закуривая слишком дорогие для него «Parliament», которые откуда-то притащил Серый. Серёжа мягкий, но не бесхребетный, принципиальный, когда уверен в своей правоте, Серёжа хороший, и от этого «хорошего» у Волкова мурашки по телу, когда он мягко улыбается, обернувшись, и чуть быстрее старается закончить с уборкой, натирая сантехнику гелем от ржавчины. — Оставь сижку! — Курение — вред. — Пару тяг. — Ладно, — Олег затягивается, выпуская обратно дым колечками, и сам себе усмехается, наблюдая за движениями Серёжи и попытками убрать волосы как-нибудь поудобнее. У него капелька пота стекает из-под волос куда-то под футболку — по шее, на спину, и Олег непроизвольно шумно вдыхает. — Дай, пока у меня руки чистые, — Олег в последний раз затягивается и подходит к Серёже, вставляя ему сигарету в рот. Вытирает руки об свои же джинсы, немного волнуясь, и осторожно зачёсывает рыжие пряди назад, приподнимая их от шеи, чтобы не было тех самых бесячих Серого «петухов», быстро затягивая неаккуратный пучок резинкой, что по привычке таскает уже как браслет. Придерживает сигарету, позволяя Разумовскому, наконец, затянуться, и сам же делает маленькую затяжку после него, снова поднося остатки сигареты к губам Серёжи, прижимаясь со спины, упираясь подбородком в плечо. — Где перчатки? — Только одна пара была. Я домою и отдам тебе. Серёжа в последний раз затягивается, отчего фильтр у сигареты вспыхивает маленьким огоньком, и Олег опасливо отводит руку от лица друга. Серый приятный. Никому не позволяет трогать его так, как позволяет Волкову, никто не имеет право трогать его со спины, никто не имеет право хозяйничать с его волосами, никто не имеет право на самого Серёжу, что тихо вздыхает, запрокидывая голову, потираясь об Олега. — Мой давай, закончим с полом и свалим уже. — Пару минут. Серёжа чуть торопится, но всё равно делает положенное, спешно споласкивая и снимая с себя перчатки, передавая их Олегу. Отворачивается, когда Волков встаёт на колени, отвёрткой откручивая решётку, и сам не понимает, откуда он такой брезгливый, вспоминая собственных вшей — хорошо, воспитатели почему-то пожалели и не остригли; всех кошек с лишаем, что он подкармливал, всех собак, что с детства обожает тискать, всех птиц, что лечил… Серёжа тащит вторую швабру и тряпку, Олег как раз закончил, и Серёжа с облегчением выдыхает, не видя «безобразия». — Не трогай тряпку! Опять потом твои руки лечить после хлорки? — Да я… — Олег смотрит хмурым взглядом из-под бровей, и Серёжа послушно кивает, отпуская. Волков красивый. Волков, когда сосредоточен, сексуален, и Серёже немного стыдно за такие мысли о друге. Немного. Совсем чуть-чуть. Потому что, правда, сексуальный. — Пойдём на улицу курить или тут? — Давай тут, а потом окно откроем на ночь, типа сушили. Разумовский любит когда их ставят на уборку: ему нравится запах хлорки, ему нравится ощущение уединения и какой-то недосягаемости — дверь закрыта изнутри на ключ, будто они… Наконец, не здесь. Будто хоть что-то под их контролем. Олег как всегда первым заканчивает свою половину, пока Серёжа мечтательно смотрит в стену, и Волков не сдерживает усмешки. — Серый, я тебя не для красоты брал. — Блин, сейчас… Олег всё равно помогает, получая в благодарность виноватую улыбку, и кивает в ответ, торопливо протирая пол на своей половине. Серый создан для компьютера и искусства, и Олег не осуждает Разумовского за его какую-то бытовую рассеянность. Олег тайно восхищается им. — Как думаешь, придерутся? — Вряд ли. Сделали всё, что должны. Вместе парни убирают инвентарь, развесив тряпки сушиться, и Серёжа первым спешно моет руки, чтобы занять подоконник, вытянув ноги так, что Олегу не сесть рядом. — Не сядешь нормально — не дам сигарету. — Заставь. Олег крепко сжимает острое колено, впиваясь короткими ногтями, проводя куда-то вверх, под шорты, но останавливаясь на невидимой границе, резко тыкая друга в бок длинным пальцем другой руки, заставляя испуганно взвизгнуть и согнуться, прижимая его руки к телу. — Волче! — Двигайся. — Теперь точно не подвинусь! Волков фыркает, отпуская руки парня, и смотрит ему в глаза, доставая из кармана шорт пачку с зажигалкой внутри. Неторопливо поджигает, на мгновение опустив взгляд, и затягивается, снова смотря в серые глаза друга. — Не смешно. — Я и не смеюсь над тобой. Я просил подвинуться. — Волков… — Олег выдыхает дым в сторону окна, отступая, но Серёжа резко подаётся вперёд, хватая Олега за резинку шорт, притягивая к себе, обнимая его ногами. — Олеж… У Разумовского жалобный взгляд снизу, и Олег в принципе не намерен больше играть — в конце концов, это Серый и притащил пачку… Олег, кажется, вообще пошевелиться не может, почти прижимаясь к другу, когда Серёжа, будто чёртов котёнок, скребёт по животу Олега, заставляя того лишь кивнуть, и самостоятельно достаёт пачку из кармана. — Спасибо, Волче, — Серёжа затягивается, убирая зажигалку обратно в пачку, и бросает её в карман Олега, отпуская друга из своей хватки. Это была идея Олега, перестать материться, но… Но, блядь, Серёжа. Член несколько раз дёргается, и Олег шумно сглатывает, отступая, наблюдая как Разумовский снова садится так, как и сидел, уперев ноги в стену, и с наслаждением выдыхает дым, откинув голову. Олег снова гладит острую коленку, цепляясь за ссадину — Серый упал во время игры в волейбол, и осторожно склоняется к ранке, невесомо целуя. — Ты чего? — Не знаю. Хочется… — А… А ещё можешь?.. — Олег кивает, с нежностью прижимаясь губами к колену, и Серёжа тихо охает, затягиваясь. — И вот здесь ещё… — он подставляет содраный локоть под ласку, и Олег мягко поглаживает, долго целуя. — У собачки боли, у кошечки боли, а у Серёжи не боли. У Серёжи ничего не болит, кажется, когда Волков заглядывает в глаза, чмокая в содранные костяшки, и Разумовский сильно краснеет, кивая. — Куда ещё? — Меня ещё… — Серёжа еле слышно шепчет, и Олег усмехается. Олег всегда целует медленно и нежно, как в их первый поцелуй, каждым движением убеждая, что он тут, он не жалеет, он всё равно любит его… — Олеж… — Я так соскучился, Серый, это пиздец какой-то. — Мы же всё время вместе. — Милу Игоревну инфаркт или инсульт схватит, если мы начнём сосаться в общем зале? Она так задрала мне «невесту» подбирать… — Только попробуй, — Серёжа зло шипит, удивив Волкова, и спешно затягивается, смотря ему в глаза. — Я… Я не ревную! Но… — Кончай чушь нести, куда я от тебя денусь. — Ты ведь не из жалости со мной, верно?.. — Господи, вроде гений, а такой тупой… — Я не гений. И не гей, кстати! Я, наверное, бисексуал. Бисексуалам нравятся парни и девушки… — А тебе только я и картины Боттичелли. — Волков! — Ну, ладно, ладно, — Олег склоняется, выдыхая дым между ними, и мягко прикусывает Серёжу за нижнюю губу, тут же посасывая её, заглядывая в глаза. — Можно, Серёж? — Д-да… Волков скидывает тлеющие бычки в вечно висящую на батарее банку, смотрит на раскрасневшегося Разумовского, и улыбается ему, лизнув в разодранную трещинку на губе, стягивая шорты, насколько это возможно, чтобы Серёжа не нацеплял заноз в задницу. — Я тоже хочу. Олег без промедления дёргает свои шорты вместе с бельём вниз, выступая из них, и тянется к члену Серёжи, вытаскивая, привычно возбуждая. Серёжа давно уже хочет большего, давно уже готов, он даже пробовал — сам, неаккуратно, пальцами, представляя Олега, но… Но чтобы попробовать по-настоящему — нужно попросить об этом, а Серёжа боится, одной рукой обхватывает их двоих и старается не думать об этом, смотря Волкову в глаза.«Не думать о сексе, смотря на Олега. Смешно».
— Серый… Хоть футболку сними, всё же на тебе будет. — Я читал, что чтобы отстирать сперму, нужно замочить бельё в холодной воде, и… — Я понял. Никогда не спорить с тобой. Ты умный. Особенно когда делаешь вот так… — Олег упирается лбом в лоб Серёжи, жадно вдыхая, и Разумовский с осторожностью косится вверх, любуясь закрывшим глаза Олегом, когда Серёжа поглаживает головку большим пальцем, царапнув ногтем. — Серый… — «Серый» твой друг. Сейчас я твой любовник…Любовник — что-то высокое, значимое, не тайное, а почётное, опытное в понимании Олега. Любовником будет «Сергей».
Серёжа. Серёжка. — Серёж… — Так лучше… — Разумовский запрокидывает голову, целуя Олега в подбородок, и Волков криво мажет по его губам, неловко стукнувшись носами: у Серёжи власть, когда он касается Олега — сейчас он не просто касается, а прижимает к себе, и Олег едва не скулит, толкаясь бёдрами в руку Серёжи. — Мы с тобой свет не выключили… Театр теней. — Похуй. — И вправду похуй, Олеж, — Олег с трудом раскрывает глаза, смотря на ухмылку парня, и прижимается к нему почти вплотную, целуя, чтобы хоть ненадолго отвлечь его от мыслей. Оба ведь любят эту игру: и «по-братски» убраться, и чтобы кто-то из них разыгрывал сцену в конце уборки, и целовать друг друга, обычно погасив свет или сидя не у окна, в конце концов. — Помоги, Олеж… Серёжа сопротивляется, всегда хочет «вместе», но Олег с нажимом отрывает его руку от них и крепко сжимает член Серёжи, позволяя ему тихо выть от удовольствия прямо на ухо, прощая мелкие укусы в шею, в последний момент успевая задрать футболку Разумовского, ощущая пульсацию в руке и липкость на ладони. — Опять я… Прости, я… — Люблю тебя, Серёж. Это приятное тепло и смущение никогда не пройдут, надеется Серёжа, снова целуя Олега, помогая ему получить удовольствие: кончиками пальцев левой руки ласкает головку, правой двигаясь по длине, и Олег разрывает поцелуй, тяжело дыша, крепко схватившись за худые бёдра Разумовского, запрокидывая голову. — Ай! Ты чего? — Серёжа взвизгивает со смехом, когда Волков садится на корточки, ладонью с живота собирая «последствия», и резко подаётся вперёд, не больно прикусив за бок. — Все мозги вытрахал? Олег лишь пожимает плечами, чмокая в место укуса, и медленно выпрямляется, направляясь к раковине, абсолютно не замечая зачарованного взгляда Разумовского на своей обнаженной заднице. — Волче, — Олег хмыкает от раковины, обернувшись, и Серёжа смущается, негромко продолжая; — Дам укусить за любой бочок, если утащишь меня под ракитовый кусток… — Давай покурим и спать, Серёж.Олег не уверен, что знает как выглядит этот чёртов «ракитовый кусток», но, кажется, он готов высадить заповедник.