— Это второй выговор с занесением в личное дело, Накахара-сан. Надеюсь, вы понимаете, что это значит, — строго говорит директор Фукудзава, сверля Чую взглядом, который, по всей видимости, должен вытащить наружу его безвинно почившую совесть.
Конечно, откуда ему знать, что этой самой совести у Чуи хватает лишь на то, чтобы не огрызаться и делать вид, что ему интересен весь этот бред, который ему тут лечат уже битых полчаса.
Лучше бы на физику пошёл, честное слово. Толку было бы больше.
— Понимаю, — отвечает Чуя — всё-таки гораздо более дерзко, чем следует человеку в его положении.
Херовом, честно говоря, положении. Второй выговор с занесением — почти приговор. Ещё один прокол — и его вышвырнут без разговоров.
Учителя считают, что он делает это намеренно, назло им, назло отцу, который отправил его в эту чёртову школу против его воли, что он специально провоцирует и создаёт Проблемы — именно так, с большой буквы.
Хотя, на самом деле, ничего Чуя специально не делает. В ту драку он, вопреки мнению дохуя умных взрослых, ввязался не потому, что хотел повыёбываться, а потому что просто не мог оставаться в стороне. Ну а курево — это курево, не он один балуется, просто остальным везёт больше, и их куратор не грёбаный Куникида, который помешан на своих грёбаных идеалах и чуть что сразу читает нотации и тащит к директору.
Честное слово, Чуе порой кажется, что Фукудзаве и самому Куникида надоел до чертей. Только ему, Чуе, это, конечно, не помогает нихрена.
Потому что он опять, второй раз за месяц, сидит в кабинете директора и пытается делать вид, что ему стыдно. Хотя нихрена ему не стыдно, конечно. Просто досадно, что попался, да ещё так по-глупому: думал сэкономить время и не побежал до места, где они с парнями обычно курят, а завернул за угол школы, где его, собственно, и спалил Куникида, выглянувший в окно. Как оказалось, Чуя, ещё не очень хорошо знакомый с планом здания, решил отвести душу с сигаретой в зубах прямо под окнами учительской.
И вот теперь они все здесь, кроме, разве что, отца, который очень вовремя свалил в командировку (но ему, безусловно, уже обо всём доложили).
Дерьмо.
Чуя вздыхает, мысленно сетуя на собственную невезучесть. Попытки покраснеть и тем самым, возможно, смягчить свою участь он бросил ещё десять минут назад, когда понял, что бесполезно.
Фукудзава несколько секунд разглядывает его с таким видом, будто решает, а может, ну его, сразу отчислить этого взбалмошного идиота к чертям, а то в следующий раз, чего доброго, кабинет химии взорвёт.
Но в конце концов говорит — и, кажется, его тон слегка смягчается:
— Я рад, что мы поняли друг друга, Накахара-кун. Можете идти.
Ну наконец-то. Он уже всю задницу себе отсидел и чуть штаны не протёр, ёрзая под пристально-осуждающими взглядами.
— Спасибо, Фукудзава-сан. — Склонив голову в знак благодарности, Чуя встаёт со стула и выходит за дверь.
Уже в коридоре он позволяет себе выдохнуть с облегчением. Этот разговор — вернее, монолог, сперва Куникиды, а потом и директора, вымотал его донельзя, буквально все соки высосал. В довершение всего он забыл дома завтрак, а впереди ещё целый учебный день.
Просто, блядь, комбо.
Но кое-что немедленно скрашивает его отвратное настроение.
Вернее,
кое-кто.
Что бы там ни считали учителя и отец, какие бы мотивы и грехи ему ни приписывали, Чуя не хочет, чтобы его исключили.
У него есть на это всего одна — но очень,
очень весомая причина.
И эта причина сейчас здесь, перед ним, буквально в паре шагов. Стоит, привалившись плечом к стене, держит в руках его, Чуи, рюкзак, который он бросил на скамейку перед кабинетом, чтобы не тащить с собой, и, вытащив из одного уха наушник, интересуется:
— Ну как, пронесло?
Рост под сто восемьдесят, тёмные, вечно растрёпанные волосы, карие глаза и не сходящая с губ ироничная кривая ухмылка.
Дазай Осаму. Мечта девчонок, любимчик учителей, его одноклассник, друг — и причина бессонных ночей вот уже несколько недель подряд.
Последний пункт — тайна для всех. И пусть так будет и дальше. Чуя даже думать не хочет о том, что случится, если хоть кто-то об этом узнает.
Как же он, блядь, попал...
— По твоему лицу вижу, что не пронесло, — хмыкает Дазай и, шагнув к нему, с улыбкой передаёт в руки рюкзак.
Чуя закидывает его на плечо и качает головой.
— Второй выговор с занесением. Мне пизда.
Выражение лица Дазая становится озабоченно-серьёзным.
Он хмурится, прикусывая нижнюю губу, он, чёрт возьми, всегда так делает, когда напряжённо думает о чём-нибудь, и Чуя готов его убить, только бы не видеть эту картину больше никогда и не дрочить на неё по ночам, представляя, как эти губы могли бы целовать его собственные или делать что-нибудь гораздо менее невинное.
Он отводит взгляд и смотрит в окно, слушая, как Дазай задумчиво говорит:
— Это уже серьёзно. Надо быть осторожнее, Чуя. Если, конечно, исключение — не то, чего ты добиваешься.
Он лукаво косится на Чую, всем своим видом будто спрашивая «ну что, я раскусил твой хитроумный план?».
Чуя вскидывается, возмущённо хлопая глазами.
— Конечно, нет! — рычит он, возможно, излишне эмоционально, потому что проходящие мимо девчонки косятся на него с опаской, а на Дазая — с недоумением, словно не могут взять в толк, что лучший ученик, без преувеличения, звезда школы делает в компании неблагонадёжного новенького.
Чуя тут тоже уже почти звезда. Стал ею в первые же две недели, сперва поцапавшись с группой слишком борзых второгодок, а потом начистив им же рожи, когда возвращался домой после школы. Справедливости ради — это они первые начали. То, что они не знали о его коричневом поясе по кудо — исключительно их проблемы.
В итоге он же и остался виноватым. Это был первый выговор.
И вот сейчас второй.
Нет, безусловно, в школе после этих случаев его авторитет взлетел до небес, даже девчонки начали подходить знакомиться. Откуда ж им, наивным, знать, что главный хулиган и возмутитель спокойствия, поставивший на уши всех и вся, втрескался в своего одноклассника.
Хотя «втрескался», наверное, слишком громкое слово… Чуя пока и сам не понимает, где заканчиваются его чувства к Дазаю и откуда они вообще взялись. Честно говоря, его это всё немало пугает: прежде объектами его симпатии были только девчонки, и с ними у него как раз всё всегда складывалось отлично. Девчонки его любят.
А вот Дазай Осаму — нет.
Даже в голове Чуи это звучит, как бред собачий.
Он запал на парня, серьёзно?
Из всех внезапностей, которые могла подкинуть Чуе жизнь, эта — самая внезапная. Просто пиздец, насколько.
Ситуация усугубляется тем, что у Дазая хоть и нет девушки, но его интересы совершенно точно и определённо простираются исключительно на женский пол. Не то чтобы в их школе принято афишировать свою ориентацию, но Чуя буквально на днях сам видел, как двое парней из параллели сосались за школой, и ничего. Никаких блядских выговоров. Или проблема в том, чтобы не делать того, чего нельзя, во время занятий, а после них — хоть трава не расти?
Но что-то подсказывает Чуе, что с ним этот номер не пройдёт.
Так вот.
Осаму Дазай.
Осаму Дазай идёт рядом с ним по коридору, кивая и улыбаясь практически каждой симпатичной девчонке, проходящей мимо. Его знают буквально все — и, естественно, эти же самые буквально все теперь знают и Чую. Потому что невозможно оставаться незамеченным, если постоянно тусуешься с Дазаем.
По правде говоря, Чуя и сам не понимает, как это произошло — ну то, что они начали тусоваться вместе. Просто сперва Куникида попросил Дазая показать Чуе школу и помочь в первое время во всё въехать, фактически назначив Дазая его гидом, а потом как-то так получилось, что вот они уже делают уроки вместе, а потом слушают музыку в школьном автобусе через одни наушники на двоих. Домой, как оказалось, им тоже ехать по пути.
Чуя не имеет ничего против такого расклада. Правда, с каждым днём думать о Дазае исключительно как об однокласснике и друге всё сложнее.
— Ты завтракал? — внезапно интересуется Дазай, когда они уже подходят к дверям кабинета.
— Забыл бэнто дома, — неохотно отвечает Чуя, старательно игнорируя протестующее бурчание в животе.
— Почему-то я даже не удивлён, — фыркает Дазай и, вдруг схватив его за локоть, тащит в рекреацию по соседству. — У нас есть ещё несколько минут до урока. Попробую что-нибудь придумать, чтобы ты не умер с голоду.
В итоге они сидят в тени огромного фикуса в дальнем углу и едят принесённые Дазаем сэндвичи с тунцом. Вернее, Чуя ест, едва не проглатывая язык от удовольствия, а Дазай сидит рядом и в своей обычной манере треплется обо всём подряд: о том, как отличился на факультативе по русскому — Чуя на него не ходит, — ляпнув вслух неприличное слово, которое было написано на полях учебника карандашом, о том, что скоро соревнования по баскетболу, а у него бросок в этом полугодии ни к чёрту, хрен его знает, почему, вроде бы, всё по-прежнему, о том, как Наоми — случайно! — утопила в школьном туалете телефон Джуничиро, и как они толпой, включив на всю катушку смекалку, пытались придумать способ его оттуда достать и не опозориться...
Дазай рассказывает об этом со смехом, без запинки, будто читает по бумажке или долго репетировал перед зеркалом, а Чуя смотрит на него и не может отвести взгляд. Он залипает на Дазае так, как ни на ком никогда не залипал, и больше всего на свете боится, что Дазай это заметит.
Поэтому он отворачивается и бурчит в бутылку с водой:
— То-то Танизаки злой, как чёрт, ходил.
— Ага. Наоми порой бывает просто невыносима, — со смехом подтверждает Дазай.
Кажется, он собирается сказать ещё что-то, но тут происходит кое-что, чего Чуя предвидеть никак не мог. Если бы предвидел — сам бы потащил Дазая на урок поскорее, и хрен с ним, с желудком.
Юмико Миура — капитан команды черлидеров и по совместительству первая красотка и умница старшей школы, по которой вздыхают практически все парни, за исключением, разве что, Чуи (потому что он вздыхает по кое-кому другому, ага), топая мимо в компании подружек, внезапно резко меняет направление движения и, увлекая за собой девчонок, подходит прямиком к ним двоим, сидящим под фикусом, как какая-нибудь долбаная парочка.
Чуя давится тунцом.
Юмико останавливается в шаге от
коленок Дазая. Кажется, Чуя уже знает, что сейчас будет, но, блядь, не верит.
Не верит он даже тогда, когда Дазай поднимается ей навстречу, улыбаясь сдержанно, но с заметным расположением и, вскинув бровь, говорит:
— Привет, Юмико.
— Привет, Осаму. — Она, как любят делать все девчонки, флиртуя с парнями, опускает глаза, мило улыбается и заправляет за ухо прядь длинных светлых волос. — Как дела?
— Отлично. — Дазай, улыбаясь шире, смотрит только на неё.
Юмико улыбается ему в ответ.
«
Сдохни, — от души желает ей Чуя про себя. —
Сдохни, и у меня тоже всё будет просто заебись».
Но, к его великому сожалению, этого прекрасного события не происходит. Да и удивительно было бы, если бы Вселенная внезапно стала ему настолько благоволить.
Чуя дышит через рот, тщетно уговаривая себя не злиться.
Объективно, Юмико — очень красивая девчонка.
Но, сука, то, что она флиртует с
его Дазаем, моментально переносит её в глазах Чуи в одну категорию с медузой Горгоной.
Чуя просто вне себя.
Пару секунд в рекреации — где вообще-то людей полно, и все они сейчас наблюдают за разворачивающейся сценой, — царит неловкое, прямо таки гнетущее молчание, прерываемое только скрежетом зубов Чуи, слышным, как он надеется, исключительно ему самому.
А потом Юмико говорит то, от чего у него внутри всё сперва переворачивается, а потом замирает и начинает болезненно ныть, как будто ему сообщили, что кто-то умер, или попал в беду, или просто стряслось что-то непоправимое.
Что-то, с чем он, несмотря на все усилия, ничего не может поделать.
Потому что это от него не зависит.
— Я подумала насчёт твоего предложения, — мурлычет Юмико, лукаво глядя на Дазая. — Я согласна. Давай сходим в кино.
Дазай улыбается.
Кое-кто из присутствующих в рекреации фотографирует исторический момент на телефон: ещё бы, две звезды школы наконец-то вместе, ну охуеть теперь, срочно в номер, это ж сенсация, которой все ждали, надеялись и верили.
Чуя забывает, как дышать.
Твою.
Мать.
Это грёбаное фиаско.
Похоже, в беду попал он сам.
Нет, конечно, любой разумный взрослый от такой характеристики ситуации закатил бы глаза и сказал, что это фигня.
Но для Чуи это просто
катастрофа.
Он не верит в то, что слышит.
Но поверить всё-таки приходится — когда Дазай, ухмыльнувшись, склоняет голову к плечу и говорит:
— Я рад, Юмико. Как насчёт завтра после школы?
— Да, я так и планировала, — деловито отзывается та и, откинув упавшую на лицо прядь волос, независимо улыбается. — Тогда до завтра?
— До завтра, — кивает Дазай и провожает её взглядом всё то время, пока она идёт — а вернее будет сказать, «победно шествует» по рекреации вместе со своей свитой.
Больше всего на свете в этот момент Чуя хочет, чтобы завтра произошёл апокалипсис. И чтобы долбаную Юмико инопланетяне убили первой, или цунами смыло, или что там обычно происходит во время конца света, неважно — главное, чтобы с ней это произошло в первые же секунды.
Наверняка с его лица сейчас можно писать картину «маньяк-убийца выбрал новую жертву». И неудивительно: таким кровожадным и желающим массовых убийств Чуя себя не чувствовал никогда.
Господи, что бы разбить…
— С тобой всё нормально? — внезапно слышит он совсем рядом.
И понимает, что он всё ещё с Дазаем, что Дазай видит его реакцию и не может оставить её без внимания.
Отец всегда говорил, что, если вопрос нежелателен, но отвечать на него надо в любом случае, нужно придумать максимально нейтральную формулировку, которую потом нельзя будет использовать против тебя.
Интересно, какая формулировка будет максимально нейтральной в сложившейся ситуации?
«Нет, я немного не в порядке, но буду в нём, когда убью твою новую девушку»?
«Да, конечно, я ведь только что придумал идеальный способ спрятать труп»?
«О, безусловно, ведь в магазинчике за углом продают прекрасные яды, а я об этом подзабыл»?
— Я не выключил утюг дома, — деревянным голосом брякает он невпопад. — Надеюсь, не вернусь к пепелищу.
— Если у тебя относительно новый утюг, то он автоматически выключается после нескольких минут бездействия, выдохни, — говорит Дазай, вновь усаживаясь рядом с ним. — Доедай быстрее и пошли на урок, если не хочешь ещё один выговор.
Чуя переводит взгляд на сэндвич в своих руках и понимает, что есть ему совершенно не хочется.
Но он для вида всё равно впихивает в себя оставшуюся еду и вслед за Дазаем, бодро — ну, конечно, кому-то светит крутое свидание, — вышагивающим по блестящей плитке, плетётся к дверям кабинета.
Его настроение настолько в минусе, что даже брюзжание Нацумэ-сэнсея на опоздавших учеников не способно опустить его ещё ниже. Усевшись за свой стол, Чуя украдкой наблюдает за Дазаем: тот сидит через стол от него в соседнем ряду и весь буквально светится от счастья, как лампочка. Наверное, если бы в кабинете было темно, Дазай мог бы осветить его силой собственного самодовольства.
А Чуя — своей горящей от злости и негодования задницей.
До конца учебного дня ещё куча времени, а Чуя уже выжат как лимон и хочет лишь одного — прийти домой, завалиться на кровать и смотреть в потолок.
И представлять, что могло бы случиться, будь он хоть чуточку посмелее и опередив Юмико.
Но нет.
Ничего не могло бы случиться.
Он — это совершенно другое.
Он не первая красавица школы, хотя, нет, даже не так.
Чуя прекрасно осведомлён о собственной привлекательности — множество поклонниц, то и дело написывающих ему в фейсбук и микси, тому подтверждение.
Дело вовсе не в его привлекательности или отсутствии таковой.
Дело в том, что он — не девчонка.
Охуенно своевременная констатация, бинго, Накахара, просто десять из десяти. Ты так-то не девчонка уже восемнадцать лет как, но никогда прежде это не было проблемой.
Чуе очень хочется, но не получается допустить даже мысли о том, что Дазаю могут нравиться
не девчонки. Дазай настолько гетеросексуален, насколько может быть гетеросексуален парень, он всегда в окружении самых красивых девушек, всегда в центре их внимания, всегда на десяток шагов впереди своих сверстников в любовных делах. Сплетни о его романах даже до Чуи долетали, а ведь он учится в этой школе всего-то пару месяцев.
У него нет ни единого шанса. Точка.
С этой мыслью Чуя проводит алгебру, два японских, химию и факультатив по английскому. С этой же мыслью едет в школьном автобусе, слушая одним ухом подборку в спотифае Дазая, а вторым — самого Дазая, который, как обычно, убаюкивает его своей болтовнёй настолько, что Чуя практически засыпает у него на плече.
Но немедленно просыпается, когда Дазай говорит у него над головой:
— Сможешь ко мне вечером приехать? Ну, после того, как проверишь, выключил ли ты утюг?
Чуе кажется, что сиденье ушло у него из-под задницы.
У нормальных людей от такого земля из-под ног уходит, а у него вот, сиденье.
М-да.
Кретин, ой, кретин.
Он удивлённо смотрит на Дазая и, невольно соглашаясь с надрывающимися в левом ухе «Dir en grey» в том, что если что-то потерял, то потерял навсегда, спрашивает:
— Зачем?
— У меня завтра офигеть какое важное свидание, забыл? — Глаза Дазая горят таким азартом, словно это не свидание, а церемония вручения главной награды за подкат года на центральном телеканале страны. — Нужно решить, что надеть, чтобы я был неотразим. Мне нужен объективный взгляд со стороны, Чуя! Поможешь?
Хотел бы Чуя сказать, что вряд ли когда-то сможет смотреть на него
объективно — особенно на то, как Дазай одевается для того, чтобы сразить наповал его, Чуи, соперницу. К слову, для того, чтобы сразить наповал самого Чую, Дазаю вообще одеваться не обязательно. Скорее уж наоборот.
Ничего из этого Чуя, конечно, не говорит. Он ведь не идиот какой-нибудь.
Вместо этого он с как можно более безразличным видом пожимает плечами и небрежно бросает:
— Ладно, если хочешь, я приеду. Часам к восьми. Норм?
— Отлично, как раз успеем уроки сделать, — с довольным видом кивает Дазай и подмигивает ему.
Его лицо сияет неподдельным счастьем человека, сорвавшего в лотерею грёбаный джек-пот, а Чуя чувствует себя побеждённым.
По всем фронтам.
И сегодня вечером его, похоже, добьют.
Чуя вовсе не уверен в том, что сможет встретить это поражение с достоинством, но ничего не поделаешь — он уже согласился.
А разве он мог отказаться?
***
Пытаться сосредоточиться на домашке, будучи в полнейшем раздрае — дохлый номер, так что в итоге Чуя, промаявшись до вечера без дела и радуясь, что отца нет — ещё расспросов, чего такой кислый, ему не хватало, — в половине седьмого уже подходит к дому Дазая, размышляя о том, стоило ли предупредить о том, что объявится раньше, или и так сойдёт.
Судя по тому, что Дазай открывает ему спустя несколько секунд после того, как Чуя нажал кнопку дверного звонка, — и так сойдёт.
Блин, неужели он
ждал?
Скорее всего, просто удачно оказался рядом со входной дверью, да, всё именно так и было.
— Привет, Чуя! — Дазай лыбится от уха до уха, затаскивая его за рукав в дом. — Проходи. У меня тут немного бардак, но ты не обращай внимания. Чай будешь? Есть пирожные, правда, я сам их не ем, но ты ведь любишь сладкое, да?
В доме Дазая неуловимо пахнет чем-то свежим и пряным, стены выкрашены в нейтральные цвета, приятные глазу, много свободного пространства и вообще уютно. Сам Дазай тоже
уютный — Чуя понимает, что видит его таким впервые, и это зрелище способно составить достойную конкуренцию тому Дазаю, которого он видеть привык: глядящему на остальных чуть свысока, затянутому в идеально отглаженный школьный костюм, со слегка растрёпанными волосами, но, по ощущениям, так и задумано, и рюкзаком через плечо.
Дазай, которого Чуя видит перед собой сейчас... другой: босой, в потёртых разношенных джинсах и просторной домашней рубашке, криво застёгнутой через одну пуговицу, как будто торопился, одеваясь, хотя, возможно, так и было, судя по влажным волосам, которые он то и дело отбрасывает с лица.
Зачарованно следуя за ним по широкому, выстеленному светлым ламинатом полу, Чуя вполуха слушает его болтовню, разглядывает картины на стенах и пытается не слишком проваливаться в его голос, потому что тогда всё будет совсем уж очевидно.
У Дазая дома Чуя впервые, но ему здесь уже нравится.
Не в последнюю очередь потому, что у Дазая дома есть сам Дазай — и больше никого, кроме них двоих, а это значит, что можно немного расслабиться. Просто разговаривать, глядя ему в глаза, просто пить чай, просто есть пирожные — которые, к слову, действительно оказываются офигеть какими вкусными, — просто шутить и делиться своими мыслями, не боясь нарваться на осуждение или непонимание.
Не всеми, конечно, мыслями он может поделиться даже с Дазаем, но во многом их взгляды на жизнь совпадают, и это круто. Чуя до сих пор не может взять в толк, почему Дазай вообще начал с ним общаться, но он невероятно рад тому, что это всё-таки произошло.
Пожалуй, если бы не Дазай, он вряд ли нашёл бы в этой школе друзей, а так, получается, сейчас у него есть целая компания хороших ребят, с которыми можно затусить, когда скучно и нечем заняться.
Хотя, безусловно, какой угодно компании Чуя предпочтёт компанию Дазая. Ведь только Дазай умеет с таким невозмутимым лицом пересказывать истории Достоевского — русского, который перевёлся в параллельный класс на последний год прямиком из Санкт-Петербурга практически одновременно с Чуей и первое время развлекал всех, включая учителей, рассказами про русские тюрьмы и психбольницы, — вставляя в повествование собственные остроумные ремарки, закатыванием глаз пародируя Фёдора и смеша этим Чую до слёз.
Ведь только Дазай может, оборвав сам себя на полуслове, посмотреть на Чую так пронзительно, словно догадывается обо всём, что тот так тщательно пытается скрыть. Словно это настолько очевидно, что даже смешно, и не смеётся Дазай исключительно из желания сберечь чувства Чуи.
Хотя последнее, конечно, вряд ли. Насколько Чуя успел изучить Дазая, тот не особо печётся о сбережении чьих-либо чувств. Излишней деликатностью тем более не страдает. Скорее, наоборот: язвительный сарказм — любимое оружие Дазая Осаму, которым он владеет виртуозно.
Честно, Чуя так и не понял, почему Дазай всё ещё не применил это оружие против него.
Но он готов на многое, чтобы так оно было и дальше.
Они пьют чай с пирожными на кухне, такой же просторной и светлой, как и остальной дом, и Дазай сидит напротив него на высоком барном стуле, подперев кулаком щёку, вдохновлённо треплется о том, куда собирается сводить Юмико на свидание и как здорово всё придумал, а у Чуи при каждом упоминании её имени что-то в груди сжимается и обречённо ноет, как будто ему наступили прямо на сердце.
Это, мать его,
невыносимо.
Но Чуя держится. Давится пирожными и чаем, несмотря на то, что кусок в горло не лезет, поддакивает Дазаю, когда тот явно ждёт реакции, натянуто смеётся в ответ на его шутки — хорошие, годные шутки, только Чуя, похоже, разучился понимать юмор Дазая.
Смеяться тоже скоро разучится.
На автомате плетясь за Дазаем в его комнату, Чуя уныло размышляет о том, что пришёл, видимо, зря, но не находит в себе сил прекратить эту пытку.
Он уже впаялся в Дазая, уже хочет быть с ним постоянно, даже если это «быть» болезненно настолько, что словами не передать, уже готов довольствоваться малым — всем, что Дазай способен ему дать. Пусть даже это просто дружба, которой, конечно, ему никогда не будет достаточно.
Но это лучше, чем ничего.
Наверное...
— Хэй, Чуя, ну как тебе?
Так. Он, похоже, вновь ушёл в свои мысли слишком глубоко и всё пропустил.
— Отлично, — деревянным голосом отвечает Чуя, наблюдая, как Дазай, сосредоточенно закусив нижнюю губу, застёгивает манжеты совершенно охуенной пурпурного цвета рубашки. Чуя знает, как называется этот цвет, исключительно благодаря дотошному учителю рисования, который всю среднюю школу учил их различать оттенки цветов, утверждая, что когда-нибудь это пригодится.
И вот, пожалуйста, Чуе действительно пригодилось, даже раньше, чем думал его учитель и он сам: теперь он может правильно назвать цвет рубашки, в которой его краш пойдёт на свидание с первой красавицей школы.
Огромное, блядь, спасибо, Ёшида-сэнсей.
Несколько секунд Дазай критически осматривает себя в зеркало, а потом, повернувшись к Чуе, уточняет:
— Ты уверен? У меня ещё голубая есть, но это как-то попсово, я не знаю...
— Тебе очень идёт этот цвет! — с жаром возражает Чуя, но, спохватившись, что его оценка гораздо более эмоциональна, чем следует, пожимает плечами и, откинувшись на спинку крутящегося кресла, максимально безразличным тоном добавляет: — Нет, ты, конечно, смотри сам, но мне кажется, это, — он неопределённо машет рукой в сторону Дазая, — идеальный вариант для свидания с Юмико.
Боже, блядь.
Он действительно это сказал.
Пару мгновений Дазай сверлит его нечитаемым взглядом, от которого Чуе становится не по себе, потому что начинает казаться, что он всё-таки спалился — слишком уж проницательно Дазай на него смотрит.
Но потом легко улыбается и, тряхнув волосами, предлагает:
— Может, в Mortal Kombat пару раундов, а уроки потом?
— Я и сам собирался предложить, — тускло улыбается Чуя в ответ.
Уроки потом.
Определённо потом.
***
Уроки они сделать всё-таки не успевают — несмотря на уверенность Дазая, что родителей не будет до утра, они неожиданно объявляются около одиннадцати, и Чуя вынужден пережить несколько крайне смущающих и неудобных минут, бочком, почти по стенке пробираясь мимо них ко входной двери. Прежде с родителями Дазая он не встречался — в самом деле, когда бы он успел — и походя отмечает про себя, что внешне Дазай очень похож на мать, но в повадках и манерах больше отцовского. Это легко заметить, если быть внимательным и наблюдать.
А к Дазаю Чуя очень внимателен. И наблюдает за ним постоянно. Возможно, это даже заметно. Определённо, нужно меньше пялиться.
— Может останешься, Чуя? — доброжелательно улыбаясь, предлагает мать Дазая, Рей. — Поздно уже.
— Я такси вызвал, — отвечает Чуя, косясь на надувшегося Дазая — тот тоже предлагал остаться, но Чую бросает в холодный пот от одной только мысли о том, что они останутся одни в его комнате на всю ночь.
Он точно не сможет заснуть. Будет лежать и пялиться на Дазая, слушать его дыхание, смотреть, как он спит. Может, под утро уснёт и задолбается потом отвечать на вопросы в школе, почему так хуево выглядит, подружку, что ли, завёл, и всё в таком духе.
Чуя не отказался бы завести себе Дазая. Но знает, что этого не случится. У Дазая уже почти налажена охуенная личная жизнь, и девушка его мечты согласилась на свидание, и вообще всё настолько хорошо, насколько можно себе представить.
Чуя никогда не простит себе, если всё испортит. Дазай ему слишком дорог, чтобы вставать между ним и его возможным великим счастьем. И уж тем более — чтобы рисковать тем, что у них с Дазаем есть: их дружбой, тёплой и искренней, несмотря на то, что Чуе этого так мало, что просто словами не передать.
Мало. Безумно. Но это лучше, чем вообще ничего — а это самое «вообще ничего» наверняка случится, если он вздумает признаться Дазаю в своих чувствах.
Нет. Это точно не вариант. Чуя опускает взгляд, шнуруя кроссовки, и сердце замирает от одной мысли о том, что они с Дазаем могут перестать общаться, что он своими руками может разрушить то эфемерное, хрупкое и прекрасное, что, единственное сейчас, придаёт его жизни смысл. Что Дазай будет презирать его, отворачиваться при встрече, делать вид, что он — пустое место, или, самое унизительное — жалеть.
Жалость Чуе не нужна точно. Что угодно, только не жалость.
Так что он не собирается бороться и что-то там отстаивать. Не за что бороться. У него нет шансов.
Ни единого грёбаного шанса. Дазай ни разу за всё время, которое они знакомы — недолгое, правда, но всё же — не давал повода думать, даже гипотетически, что ему могут нравиться парни. Чуя всегда видел его только с девчонками — с самыми красивыми, милыми и популярными, конечно.
— А уроки вы сделали? — строго интересуется отец Дазая, но Чуя, выпрямившись и надевая куртку, видит, что эта строгость больше напускная.
— Ага, — не моргнув глазом, врёт Дазай, и Чуя согласно кивает:
— Я для этого и приехал, Осаму помогал мне с английским.
— О, понятно, — усмехается Рэй, глядя на Чую, и на мгновение ему кажется, что она обо всём догадалась.
Господи, эти женщины со своей интуицией просто демоны какие-то, никогда не знаешь, что у них на уме.
Неловко попрощавшись, Чуя с облегчением сбегает и, только усевшись в поджидающее его такси, выдыхает. Ощущение, что он спалился со всеми потрохами, не отпускает весь путь домой, хотя, на самом деле, что в этом такого? Ну приехал к однокласснику, чтобы уроки сделать вместе, да все так делают.
Но Чуя, похоже, настолько зациклился на своих чувствах и их обречённой безответности, что везде и во всём видит подвох. Как человек, совершивший преступление и мучимый угрызениями совести, которому кажется, что все вокруг знают о его поступке и осуждают его.
Вот только никакого преступления Чуя не совершал.
Разве чувства — это преступление?
Разве их вообще можно как-то контролировать? Да если бы можно было, он бы никогда в жизни, никогда, никогда...
Не влюбился бы в Дазая.
Но он влюбился.
И теперь как будто бы виноват. Но на самом-то деле — почему? Откуда это дурацкое ощущение, что он
не должен, что он
не имеет права — что?
Быть собой? Чувствовать?
Любить?
Если думать об этом рационально, то бред, да и только.
Но он просто человек. Самый обычный подросток, впервые влюбившийся по-настоящему.
Если бы ему заранее сказали, что первая любовь — это так чертовски больно и безнадёжно, он по дуге обходил бы Дазая и затыкал уши при любом упоминании о нём.
Вот чёрт.
Он так попал...
В итоге Чуя всё равно лежит, пялясь в потолок, всю ночь, и забывается сном уже под утро, и едва не просыпает в школу, и опаздывает на школьный автобус, и забегает в класс уже со звонком.
Дазай удивлённо косится на него, но не спрашивает, что случилось, предлагает запасную ручку, когда выясняется, что свою Чуя забыл — как и карандаш, и вообще весь блядский пенал, и домашку, как планировал, не успел списать перед уроком, а когда выясняется, что сегодня внеплановый тест, становится совсем тошно.
Чуя пишет тест, почти не думая, потому что мысли заняты другим — в основном, обидой на судьбу из-за того, что не смог утром, как и всегда, провести немного времени наедине с Дазаем по дороге в школу, послушать музыку вдвоём, поговорить ни о чём,
просто побыть рядом.
— Всё в порядке? — шёпотом интересуется Танизаки, когда они вместе идут к столу учителя, чтобы сдать тесты. — Ты прямо сам не свой.
— Не выспался, — мямлит Чуя и поспешно ретируется в коридор, подальше от любопытных взглядов и новых вопросов.
Дазай стоит напротив дверей класса, что-то печатая в телефоне и загадочно улыбаясь. Чуя догадывается: скорее всего, он переписывается с Юмико, договаривается о свидании или просто болтает.
Как мог бы болтать с ним, Чуей, сегодня по дороге в школу.
Твою ж мать.
Чуя неловко устраивается рядом с ним, облокачивается о подоконник, уговаривая себя не пялиться в его телефон, но краем глаза всё равно пялится.
Дазай действительно переписывается, и имя контакта Чуя видит чётко.
Да, это Юмико, и его бедное глупое сердце сжимается от горечи и печали, словно в груди вдруг стало непростительно мало места. Чуя чувствует себя опустошённым, обессиленным, неживым, но самое стрёмное — то, что он ничего не может с этим поделать. От него ровным счётом ничего не зависит, и всё, что он может — это ждать.
Ждать, надеяться и верить, что когда-нибудь всё пройдёт само, что чувства притупятся, потускнеют, забудутся, а может быть, в его жизни появится кто-то ещё. Кто-то, из-за кого он забудет о Дазае, освободится от этого раз и навсегда и сможет общаться с ним, как с другом, ничего иного при этом не чувствуя.
Дазай коротко ухмыляется, всё так же пялясь в телефон и быстро набирая сообщение, закусывает нижнюю губу, хмурится, на мгновение переставая печатать, словно придумывает остроумный ответ, и Чуя пытается представить, что ничего к нему не чувствует.
Что его сердце не замирает восторженно, когда он видит Дазая, стремительно идущего навстречу по коридору, что оно не совершает кульбит всякий раз, когда Дазай смотрит ему в глаза, что губы не растягиваются в улыбку сами собой, когда Дазай улыбается
только ему, а язык не мелет чушь, только бы привлечь его внимание.
Чуя пытается представить — и не может. Это просто невозможно, немыслимо. Он не представляет себя без чувств к Дазаю, как бы абсурдно, по-подростковому драматично и абсурдно это ни звучало.
Говорят, первая любовь — это счастье и радость.
Чуя с удовольствием набил бы морду тому идиоту, который это придумал.
— Ну всё! — Дазай блокирует телефон и убирает его в карман. Победоносно вскидывает кулак и легонько бьёт им Чую в плечо, сообщая: — Мы с Юми сегодня идём в кино. На ужастик. Она, оказывается, их тоже любит, круто, да?
«Мы с Юми».
Пиздец.
Нет. Первая любовь что угодно, только не счастье и, уж точно, никакая она не радость. Чуя сглатывает невысказанное, загоняя его ещё глубже, чтобы точно случайно не проболтаться. Ему так больно, что дышать удаётся с трудом, и хочется убежать так далеко и надолго, чтобы забыть всё это навсегда.
Жаль, что от себя не убежишь.
В груди сперва невыносимо жжёт, а потом что-то будто бы замерзает, покрываясь толстой коркой льда, но Чуя находит в себе силы улыбнуться в ответ.
— Круто. Поздравляю. Надеюсь, ты не облажаешься.
Больше всего на свете сейчас он хочет, чтобы Дазай облажался.
