Дерзость тут неуместна

      Пялиться на себя в зеркало странно.       Я долго ругала Пик, что она захламляет мне комнату. Горшок с геранью, вешалки, одежды для которых у меня нет, верхнее покрытие для кровати и вот еще зеркало. Сначала я занавешивала его тканью, но когда Фингер это увидела, то устроила мне урок культуры: якобы накрывают зеркала, когда кто-то умрет в доме. Иронично выходит, учитывая мое недалекое будущее.       Возможно, мне и правда придется умереть, но днями ранее, прямо на этом сраном празднике. Я верна своему обещанию отдать сердце за Родину, вот только я не могу сказать, что не заробею. Мне не дали никаких инструкций, лишь зловещее предначертание — война все же будет. Правильный ли это поступок?       Ножницы в руках дрожат и сделать первый срез не получается. Конечно, было бы проще попросить кого-то, но я решила, что управлюсь самостоятельно. Это всего лишь волосы, и я не вижу смысла ходить с такой длиной, а выросли они довольно заметно. Косы под шестьдесят сантиметров мешаются в бою, этим неоднократно пользовался Порко, выигрывая за их счет в спаррингах (нечестно, но, как он сказал: в бою все средства хороши). Ни к чему их беречь, поэтому можно состричь до самых ушей.       Ладно, пробую снова. Рука все еще подрагивает, но я упорно сжимаю ножницы и подношу к косе. Ровно над плечами, осталось лишь сжать кольца…       Треск, ставни распахиваются и в комнату влетает поток ветра. Дьявол! Закружили в комнате, будто снег, листы бумаги, медленно оседая на поверхности. Со стуком кладу ножницы на тумбочку и поднимаюсь, чтобы собрать этот беспорядок. Разумеется, я и сама знаю, что лучше ничего не хранить на подоконнике, но в эти месяцы уборка в комнате — последнее, что меня волновало. Приседая по несколько раз, сгребая листы, натыкаюсь на тумбочку, загроможденную другим хламом, который я задеваю и тот падает на пол. Небольшая коробочка разбивается, крышка отлетает под кровать, позволяя высыпаться всему содержимому и раскатиться по полу. Вот ведь невезуха!       Сигареты, старая конфета, ручки, сплетенный браслет, ракушки — коллекция вещей, на первый взгляд кажущихся барахлом, но для меня она очень важна.       Например, сигареты. Мы гуляли с Порко по городу, когда он признался, что никогда не курил и изъявил желание попробовать. Купил целую пачку и с видом крутого парня сделал первую затяжку, как его окликнула мать за спиной. Напуганный как школьник, он впихнул пачку мне, начатую сигарету бросил под ногу, одновременно махая руками перед лицом. Как я же я смеялась тогда! Только подумать, Порко Галлиард превращается в милого и послушного мальчика перед матерью.       Конфетой меня угостил командующий Магат, когда я сопровождала детей на очередной проходной экзамен. Выдавал каждому кандидату, а я, так получилось, была в их компании. Довольно неожиданный жест со стороны столь требовательного и сурового инструктора.       Перед отъездом на военную точку на территории Крелеса, Зофия подарила мне сплетенный браслет на удачу. Она сделала всего два парных браслета, для себя и меня. Случайный взгляд на переплетенные красные ленты на запястье заставляют улыбаться и чувствовать себя непобедимой.       Ракушки мы собирали перед прибытием в гетто. Фалько с Удо очень хотелось спуститься на берег, а без сопровождения старших это было запрещено. Пока дети резвились, бегая босыми ногами у кромки воды, я собирала камешки, да ракушки.       Отголоски ностальгии медом ложатся на душу, даже руки удалось угомонить. Собирая все вещицы обратно, я оглядываюсь вокруг — вдруг чего-то не заметила.       Конечно.       У самой двери валяется белый платок. Тот самый, что я не надевала ни разу, но над которым плакала по ночам, прижимая к груди. Кусок ткани, причиняющий большую боль, чем нож или пуля. Я поднимаюсь с ним в руках и возвращаюсь на место у зеркала.       Ножницы лежат в руках, без колебаний вновь нависая у самого лица.       Пускай все пропадет, не жаль, нисколько! Ну же, хватит медлить, просто срежь! Раз и два! Срез и еще один. Две маленькие косички ложатся на стол, намного меньшей длины, чем предполагалось изначально. — Не могу, — бессильно произношу своему отражению, прежде чем уткнуться лбом на столик, сжимая в одной руке платок.

***

      Шатаясь на лестнице, один из жильцов натягивает веревку с цветными флажками над домами. Торговцы внизу предлагают большой выбор еды: от хлеба до омаров, маленькие закуски, сладкие пирожные и даже пицца. Горожане весело исследуют развернувшуюся ярмарку с деликатесами и вещами, привезенными из других стран. Праздник уже в разгаре, продажи активно ведутся, вокруг шумно и вроде даже весело. Дети затащили нас сюда, прося перепробовать всю еду, и отказать никак не получилось.       Среди всей суматохи, я чувствую себя лишней. Не к месту эта праздность, улыбки и смех. Но так выходит, что единственная в этой толпе, кто знает, чем закончится вечер — это я. Совсем не фейверком и оглушительными аплодисментами, и совсем не гордыми выкриками любимой Родины. Меня терзает предчувствие, отнюдь не доброе, и чтобы как-то отвлечься от этого, стоит уже все же похрабреть и оборвать все связи разом.       Наша дружба кончится сейчас, иначе вести бой, если такой будет, без замешек не выйдет. — Это точно можно есть? — Энни разглядывает неизвестное блюдо, которое ей всунули дети и убежали дальше. — Не узнаешь, пока не попробуешь. — Плохая идея, — вмешивается Райнер, забирая тарелку с неизвестным из рук Энни. — Мы уже много чего попробовали. Не забывай, что нам всем следует присутствовать на фестивале. — «Мы» довольно обобщающее звучит, — подходит к ним Порко, а Энни уходит к другому ларьку. — Вот, Вай вообще и куска в рот не взяла. Думаю, будет справедливо, если она хоть что-то да попробует!       Оставленное без ответа предложение побуждает его лениво подойти ближе, махая руками у меня перед лицом, с призывом вернуться с небес на землю.       Я должна это сделать, для себя и для них. Хочется верить, что я облегчу и им задачу, если вдруг отдадут приказ убить предательницу. Совесть уже грызет внутри, но я должна сделать то, ради чего была здесь все эти годы.       Получив удар по ладоням, он шипит и бранится под нос. Приходится заставлять себя произносить следующие слова: — Предлагаешь мне поесть перед казнью? — остальные ребята разошлись недалеко, но в переговорах толпы, они не услышали сказанного.       Зрачки Галлиарда расширяются, былая насмешка гаснет. Он никогда не умел врать, а если и пытался, то прогорал, когда опускал глаза в пол. Раскусить его могут даже дети. — Удивительное свойство дружбы: сейчас вместе гуляем, пробуем еду, а завтра просто сведете меня в могилу. Любопытно, как вы намеревались сообщить о таком? Прислали бы телеграмму?       Порко внимательно вглядывается, ища оттенки сомнения в моем выражении, но тщетно. Я отточила до совершенства навык обмана и манипуляций за время своего пребывания тут. И все же этот раз ощущается во сот крат труднее. Мне больно видеть как ставший мне близким друг разочаровывается во мне. — Ты должна была быть готова к этому с самого первого дня в Марлии, — теряется воин, не зная, как вести этот разговор. — Как приятно слышать! Что ж, в таком случае, мне жаль, что за все годы я так и не осмелилась вас прикончить, — ядовито лгу я, и Порко становится еще более ошеломленным. — Неожиданно, правда? Но ты ведь то же думаешь и на мой счет. — И что? — нарочно громко произносит он, заставляя Райнера и Пик обернуться к нам. — Осмелишься сейчас? — Чего опять сцепились? — интересуется подошедшая Пик, но я продолжаю обращаться лишь к Галлиарду. — Нет, ведь я велась на то, что мы и правда можем жить по-другому. Но раз ты мне говоришь такое, значит, я ошибалась. Я считала вас хорошими ребятами, сопереживала тяжелой судьбе, но сейчас понимаю, что дура. Дура! Это всего лишь притворство! Вы гнилые, бездушные убийцы, готовые на все ради гребаного куска красной ткани и гордого звания «марлиец».       Райнер, который впервые за последние недели стал выглядеть более живым, кажется, снова впал в отчаяние. Порко, стоявший передо мной, боялся сделать вдох и шевельнуть рукой. Он колеблется, не до конца уверенный, предприму ли я какие-то более решительные действия, тем более, вокруг люди и уже прибывшие гости из других государств. С Пик спала ее приторная улыбка и наконец я могу видеть как она раздражена по-настоящему. Все они чувствуют опасность положения, но не способны предсказать исход. — Друзья? Напарники? Чушь собачья! — я делаю резкий шаг вперед и Райнер с Порко синхронно подносят руки ко рту, а Пик достает из-за спины пистолет и наводит его на меня. — Так и думала, — с легким смешком. — Я для вас все тот же монстр, которого вы готовы убить без единой мысли. — Ты всегда была угрозой и сейчас это лишь подтвердила. Раз ты в курсе, то, по-твоему, решение лишить тебя силы безосновательно? Мы находимся на главной площади гетто, поэтому да, я без задней мысли прострелю тебе голову.       Сердце кровоточит, принимая правильность слов Пик, а разум холодно диктует продолжать представление. Ситуация набирает обороты и на наш конфликт уже обращают внимание прохожие. Наличие пистолета с четким прицелом остается незамеченным, так как мы стоим в дальнем углу и увидеть оружие проходящим просто невозможно. Конечно, я не собираюсь подставлять гражданских, они лишь фон для моей игры. Такой жест с моей стороны ребята должны расценить как предостережение. — А нас за аналогичное поведение вы называете демонами, не находишь это несправедливым? — Довольно, — Энни подкрадывается со спины, заставляя меня вздрогнуть. — Пик, опусти оружие. — И сейчас будешь ее защищать? — Она — моя проблема, поэтому я сама разберусь с ней.       Пользуясь моментом, я подхожу вплотную к Порко, заставляя его одновременно покраснеть и побледнеть. Дуло пистолета смещается и я слышу, как щелкает предохранитель. Я сильно подставляюсь, но Порко — единственный, кто все еще мешкается, и я должна это исправить. Он должен ненавидеть меня. — Ты, — перехожу на тон тише и отчеканиваю каждое слово, как нож об заточку. — все еще думаешь, что я не убью тебя? — Немедленно отойти от него. — Скажи мне, ты — почетный воин-марлиец, или же несносная язвительная девочка с проклятого острова? — наглухо игнорирую приказ Пик, продолжаю наступать на парня, что пятится назад с каждым моим новым шагом. — Наверняка ты пытаешься отыскать причину оправдать меня, но все это ложь! Все твои мысли и чувства по отношению ко мне, не твои! Это воспоминания Имир! Чего ты медлишь, ты же воин! Если не ты меня убьешь, значит…       По челюсти прилетает раньше, чем я успеваю закончить. Крепкий удар ослепляет болью, в ушах звенит как от снаряда, локти ноют от содранной об камни кожи. Сверху на меня взирает Энни, сжимая и разжимая ладонь. — Остальные чего стоят? Присоединяйтесь. — Закрой свой рот, — тяжело произносит она и еще с пару секунд убивает меня взглядом, а после обращается к Пик. — Идите на фестиваль, я уведу ее в камеру. — Надеешься, она с тобой под ручку прогуляется после такого?       Фингер опускает пистолет. Вид у нее крайне злой, хоть она и пытается выдать дешевые эмоции спокойствия и контроля. Она в действительности напугана моей выходкой. — Удумает чего — раздавлю в ладони, — угроза звучит жестко. — Не перестарайся, — Пик, получая весомые доказательства серьезности Энни, перещелкивает затвор. — Она должна дожить до завтра.       На этой ноте девушка подходит к все еще замершему Порко. Кладет ладонь на плечо, не оборачиваясь на меня, велит идти. Завороженный, он следует за ней, но потом движения становятся резкими и его фигура скрывается даже быстрее Пик. Хотелось бы, как и прежде при глупых ссорах, окликнуть его, ударить легонько под ребра и обозвать по-доброму. Должно быть, он тоже этого ждал, раз так долго стоял. Браун же вяло посеменил следом, не оборачиваясь. — Вот значит как вы прощаетесь, — моментальный пинок по голени заставляет меня затухнуть. — Поднимайся, — грубый приказной тон от Энни я слышала исключительно во время операций. — И не язви.       Все шло как надо. Леонхарт идет в направлении, которое я заучила еще в первый год пребывания, но который мечтаю забыть до сих пор. Старая военная база, переоборудованная в подземелье, находится на окраине гетто, на небольшом холме у берега моря. До нее приличных двадцать минут пешком, что одновременно хорошо, потому что все в рамках плана, и плохо, поскольку вытерпеть путь после сделанного будет нелегко.       Пульс все еще не может угомониться, переживая недавний разговор. Такими словами не разбрасываются, они вызывают смертельную обиду. Я буквально обесценила все пять лет нашей с ними дружбы, и простить такое не согласится даже пастор. На душе скребутся кошки, хоть горькая шутка и обернулась успехом — семена ненависти проросли. Но у меня есть сомнения на счет Леонхарт.       Чем дальше от центра, тем темнее становятся фонари, воздух — холоднее, а пряность сменяется соленостью. Меня пробивает дрожью не то от ночного морского ветра, не то от тревоги. Оттягивая рукава кофты до пальцев, я озираюсь по сторонам. В одночасье улицы опустели, вся шумиха осталась позади. — Неужели за предательство я обойдусь лишь одним ударом? Или ты решила оставить все развлечения на ночь?       Пока дорога уводит нас в сумеречные улочки, можно и поговорить напоследок. Она постоянно отмалчивалась, предоставляя все поучительные беседы Пик, но вот, никого кроме нас двоих нет. Отпираться некуда, как и просить о содействии. — Думаю, все еще впереди. Хотя предательство — это неверное название твоего поступка. — Есть слово похуже? — Преданность.       Боже, и зачем я только заговорила. Сама загнала себя в эту идиотскую ситуацию. — Знаешь, я хочу кое чем поделиться, — Энни сбавляет ход, ровняясь со мной. Часть ее лица остается в тени, другая же, окаменелая, блестит, но не дает никаких подсказок об ее настроении. — Мой отец был жестоким человеком. Именно он тренировал меня с самого детства. Никаких поблажек и жалости, он намеренно растил солдата, который будет биться до последнего. Эта подготовка изнуряла, а еще… злила. В один день я не выдержала и набросилась на него, наносила удары бездумно, в следствии чего отец остался хромым на одну ногу. Однако он воспринял травму как показатель моей хорошей боевой подготовки и похвалил.       Хочет захоронить свои секреты вместе со мной? — После того случая, я поняла, почему он так поступал. Это был его путь выживания, но все изменилось в день отъезда на Парадиз. Тогда он вымаливал у меня прощение, просил вернуться домой живой. Я ехала на миссию с четкой целью: как можно скорее захватить Прародителя и вернуться. Отец — единственный родной человек у меня, поэтому я верила в его слова и в свою победу. Все, убитые мной — это всего лишь мост, который бы привел меня снова домой. — Это ты так оправдываешься за содеянное? — спрашиваю я, не скрывая раздражения. — Отнюдь. Я сожалею о жертвах, но их уже не вернуть, — ее голос дрогнул. — Я действовала из соображений верности отцу. Но есть одна жертва о которой, я, может, жалею несколько больше.       Я растерялась. Холода пятилетней давности она обсуждает, словно вчерашний день. Весь ее монолог — крутящаяся тарелка, что нервирует, наворачивает круги, но так и не падает. — О ком ты говоришь? — Это случилось в день атаки стены Роза, когда Эрен намеревался закрыть брешь в стене огромным валуном. Он подслушал разговор Райнера и Бертольда. Это не оставляло никаких иных вариантов, как просто убить его. Так мне казалось тогда.       Вся ее речь сквозит печалью и звучит с надрывом, как если бы заставили играть старую сломанную игрушку. Мне все больше и больше становится не по себе, мрак сгущается не только снаружи, но и внутри. — Кто… — Я своими руками сняла с Марко УМП и смотрела, как его жрет титан! — тихо, но с явным нажимом перебила она. Меня же окатило ледяной водой от имени старого друга. — Перед смертью он сказал… Сказал, что хотел бы все обсудить.       Наш Марко… Значит вот, как погиб. Это признание будто толкнуло меня без жалости с обрыва на острые скалы. Тот день, трагичный день, когда число трупов превосходило число выживших. И все снова по вине одних и тех же людей.       С недавних пор я осознала целиком, что Энни тоже человек. Серьезно, все те года, я не сразу прониклась ею, не понимала, какого было убивать людей. Когда-то я думала, что она — бесчувственная глыба камня, которой ничего не стоит лишить жизни. Но то, как трепетно она относится ко мне, как бьется за меня (это все длинный язык Порко), наталкивает на мысль: так она пытается искупить вину.       Так покаянно признается, что я проникаюсь ее словами. Что бы и когда бы она не говорила, никогда не воспринималось мной искренне, но в данный момент она будто ломается. Я впервые ее жалею и понимаю эту тупую боль. — Зачем… Зачем ты призналась мне? — отрывисто спрашиваю я.       Не в силах смотреть прямо на нее, отворачиваю голову. Вся эта беседа быстро привела нас на базу, а мы даже не успели этого заметить. — Я хочу прислушаться к нему. Поговорить, я хочу поговорить.       Но как бы я не понимала ее раскаяние, горячее чувство мести сейчас сильнее. Любое ее предложение, прерывистый вздох и даже шелест рубашки вызывает у меня дикое, необузданное желание наброситься на нее немедля. После стольких лет молчания, она выбрала именно сегодняшний день, чтобы сознаться в убийстве Марко. Это непрошеное воспоминание всколыхнуло череду отрывистых моментов. Единственная оставшаяся жалкая нашивка, сжатая до предела в ладони, рыдания в плечо и пустые черные зрачки. — Вайолет, — мое имя слетает с ее уст трепетно и нерешительно. — То, как ты высказалась на площади, это ведь было нарочно.       Дыхание сбивается и меня прошибает током в области рук и шеи. Голова слегка закружилась. Это всего лишь провокация. — Ты сейчас шутишь что ли? — У тебя больше нет семьи, нет любимого человека. Так зачем же уходить? — я не прекращаю ход, миную внутренний двор и подступаю к лестнице, ведущей вниз здания. — Сегодняшний вечер ведь не закончится так просто? Отпираться нет смысла, я вижу тебя насквозь. — Слушай, давай ты просто закроешь меня в камере, как и обещала. Я хочу провести ночь в тишине.       Оборот за оборотом, а тарелка все кружится. — Мне казалось, что мы смогли заменить тебе отчасти тех, кто был на острове.       Ступени впереди остаются непройденными, мы останавливаемся на середине пути к камерам. Издевательство. Все эти года я наблюдала и изучала Энни. Ее поведение всегда располагало мне, хоть она и действовала из тени. Это не дает мне покоя. К чему эта благосклонность? Мания контроля или нечто большее? Почему именно я? — Как самонадеянно ставить в один ряд друзей и убийц. И вообще, прививать оружию чувство привязанности очень глупо. — Давай, скажи, что не считала нас друзьями, что не прикипела к детям! Ты не сможешь это сказать, потому что это ложь!       Удар, и от жалкой тарелки остаются лишь осколки. Ей удалось меня поймать в мою же ловушку. — Чего ты добиваешься? — Чтобы ты не врала. Хотя бы себе, — Энни обходит меня, спускается на пару ступеней и останавливается. — Я понимаю тебя лучше других, потому что на собственной шкуре ощущала то же, что и ты. Мешать не стану, но хочу удостовериться, что ты не пожалеешь о содеянном, как я пару лет назад.       Тухлый свет душит тишину, в целом становится заметно жарче. Она делает мне одолжение, тем самым ожесточая борьбу внутри меня. Это непросто, взять и предать людей, намеренно, без особого желания и понимания, к чему это приведет. Пособничает в диалоге, предоставляя другой вариант событий, тем самым взгромождая на мои плечи новый груз. Поворотное решение за мной, и следует обдумать все трезво, но как же давит все вокруг.       Энни оборачивается через плечо и всего лишь один взгляд выбивает все мысли, а вместе с ним и умение думать вообще. Серое мертвое море взметнулось в бушующей панике. Я вижу в ней себя.       Никогда прежде не видела ее такой — живой и мертвой одновременно. — Останься, — умоляет она, не оставляя попыток успокоить надтреснутый голос, но, в итоге, просто закусывает губу и склоняет голову.       Враг, она враг! Все это неискренне, криво и фальшиво. Если останусь — умру попросту, круг продолжит вращаться, будут новые жертвы. Нельзя сдаться! Энни ведь проходила через то же, она должна понимать, что в наших обстоятельствах убеждения и долг выше, чем чувства, я не могу, просто не могу поддаться… Ничего не поменяется, если я остановлюсь. Я обязана прекратить все это, у меня есть обязательства…       Неожиданно громкий нечеловеческий рев прорезает тишину каменного зала. Машинально потная ладонь проскальзывает по штанине, на боковине которой имеется железная заострённая кнопка. Режет не так глубоко, но этого вполне хватает, чтобы все пространство вокруг залилось ярким светом. Рука резко тяжелеет, становится длиннее, обретает толстый кожный покров. Закутанная в клубы багрового крутящегося дыма, наконец еле проглядывается огромная ручища, которую завалило обломками стен. Пыль забивается в нос и рот, я закашливаюсь, понимая, что становится невозможно дышать. Оттягивая момент, я позволила воле случая разрешить свои метания.       Грудь содрогается, рот открывается, да только ни единого вздоха сделать не получается. Нужно уходить! Я вытягиваю руку из кисти титана и на ватных ногах поднимаюсь наверх, пропуская ступени, спотыкаясь, падая и вставая вновь.       Сумерки точно остановились, не пуская ночи, и в той стороне рев и выстрелы словно окрасились красным светом и отогнали тьму. Тотчас все превратилось в кошмар, когда я осознала, что повторяю чужую ошибку. Я задыхаюсь, но мне все же удаётся выбраться наружу. Двор пустует, а на горизонте, вдалеке, где находится площадь фестиваля, я вижу взмывающее облако дыма. Отголоски людских криков доходят даже до этой базы.       Все начинает плыть перед глазами, темнота смешиваеся воедино с далеким светом, который снова проясняется, а потом рябит. Я сжимаю крепко футболку, через ткань корябую кожу, в тщетных попытках успокоиться. Нужно встать и идти… Я сейчас задохнусь. Что-то будто застряло в горле, не давая возможности пропустить кислород. Меня ждут, а еще там Энни под завалом, я виновата, но иначе нельзя, она убила Марко, и мои родители ищут меня, а как же план, встань, нужно двигаться, дышать, касаться, дышать, сделай вдох, вдох!       Нос втягивает студеный воздух и все внутри леденеет. Руки как закаменелые, с трудом разжимаю мертвую хватку, кажется, будто я выцарапала у себя дыру в районе ключиц. Теперь внутри сквозняк, но главное, что я дышу. Ветер завывает, осколки тарелки впиваются сильнее и я теряюсь. За долю секунды из очевидца превратилась в преступника. Сознание отключается и тело, кажется, действует само по себе. Я поднимаюсь с земли и начинаю бежать в сторону, откуда раздается грохот побоища.