Таракашка

Сквозь кромешную мглу закрытых глаз просачивался слабый свет, заставляя ресницы дрогнуть. Щёки и уши обледенели и уже не чувствовали морозного покалывания, они теперь вообще ничего не ощущали, словно лишившись нервных окончаний. Свет настойчиво бил по векам, возвращая малую долю сознания. Звуки стали обретать какую-то материальную форму, где-то далеко, будто из другой вселенной, слышались голоса. Они не имели оттенка, онемевший мозг юной Шиляевой мог различить лишь человеческую речь среди помех внутри головы. Точно, как те самые телевизионные каналы без сигнала. Шум, черно-белые полосы, смешавшиеся в один большой ком. Только бы не услышать едкий писк, когда переключишь на следующий. Тело точно воспарило над землёй, больше не касаясь твердой влажной поверхности. Чувство лёгкости овладело конечностям, а вот голову стянула неимоверная тяжесть. По пятам за странным ощущением ступило нервное волнение. Мозг не мог осознать вполне, что происходит и стал в отчаянии будить владелицу. Щёлки глаз приоткрылись и серые зрачки стали медленно передвигаться. Но не увидели ничего, кроме чёрного пятна кожаной куртки. В виски ударила опаляющая боль, захотелось взвизгнуть, но сил не хватило даже для того, чтобы расправить грудь для вдоха. Зрачки двинулись наверх и тогда рыженькая совершенно потерялась в пространстве. Вверху — низ. Земля, сугробы, речка… Пятифан, закинув Варю на плечо, как коренастая обезьянка, карабкался по верёвочной лестнице к домику на дереве. Канаты прогибались от двойного веса, да и сам Ромка до дрожи боялся уронить ношу, с необычайной крепостью сжимая каждую следующую ступень. У самого дверного проёма выглянул Бяша и, запустив ладони под живот Таракашки, втащил её внутрь, освободив запыхавшегося товарища. Снова голоса и шорох вокруг парализованной тушки. Варя водила глазами сквозь едва открывшиеся щёлки век, но ничего не видела. Только размытые силуэты крутились рядом. Голову приподняли и теперь затылок коснулся чего-то мягкого. Лба дотронулась чья-то горячая ладонь. От неё повеяло знакомым запахом дешёвого табака. Девочка помнила этого запах — точь-в-точь такой, когда бурятёнок заставлял её умолкнуть в доме. Потому что там кто-то был… Мысли стали вращаться быстрее атомного коллайдера. Воспоминания хлестнули Варю звонкой пощёчиной и тогда она содрогнулась всем телом, будто пробудившись от летаргического сна: — Бяш… — промямлила девочка сухими губами. Она приподнялась на локтях, превозмогая головную боль, и тогда картинка перед глазами стала обретать четкость. Ромка в одной олимпийке, которую он обычно надевал под куртку, смотрел на Варю таким тяжёлым взглядом, что он почти ощутился физически, придавив плечи обратно к деревянным половицам. Над головой девочки склонился Бяшка, бледный и с дрожащими губами. — Лежи, Таракашка, — Ромка выдохнул клубок пара. Совсем не облегченно, наоборот, будто готовясь к чему-то дурному. — Вы… Вы тут, — у Вари дрогнул подбородок и из глаз непроизвольно хлынули слёзы. Они стекали по вискам, наполняя уши, просачиваясь в волосы, но всё не могли остановиться, — Вы рядом. Я так рада, что вы рядом! Шиляева бы не вспомнила, как давно она так плакала. Навзрыд. При двух быдлявых мальчикашках, которые без всяких сомнений прозовут её «соплёй» и перестанут общаться. Ну и пусть. Пусть она станет, как Семён — слабой, глупой, бесполезной. Может, тогда чёрный ящик отстанет от неё, может тогда она наконец сможет жить свою беззаботную детскую жизнь дальше и забыть о кошмаре, который втянул девочку в свою липкую паутину. Бяша стер Варины слёзы рукавом: — Тисе ты. Захлебнёшься, на. Прокручивая пальцами зажигалку, Ромка отвернулся и пробубнил какое-то невнятное ругательство. Бурятёнок понимающе посмотрел на братка. Неважно о чём именно говорил Пятифан. Это выражение подходило ровно ко всему, что произошло за ночь. Варя, немного успокоив рыдания, заставила себя выпрямиться. Она вытянула руки и обняла обоих так крепко, словно боялась, что их вновь утащат во мрак и она останется одна в самом жутком посёлке этой планеты. Пятифан как-то отрешённо похлопал Варю по спине, но Бяша вцепился в Шиляеву с неменьшей силой, чем она сама: — Мы думали, сто ты всё, на. Сто тебя нет, — бурятёнок зажмурился, зарываясь носом в рыжие волосы. — Я и сама так думала, — надорванным голосом пискнула Варя и, собравшись с силами, отстранилась. Всё это время под головой у неё лежали скомканные куртки мальчишек. Шиляева потрогала своё лицо. Переносица болела, а под носом запеклась кровавая струйка. — Вас не забрали, — удивлённо шепнула девочка. — Куда? — Он… Твой папа сказал, что отведёт вас в милицейский участок. Ромка мрачно усмехнулся: — Я уже раз десятый туда «отправляюсь». Пиздит, как дышит, — мальчик ухмыльнулся, растирая замёрзшие костяшки пальцев, — Домой тащил, чтобы ремня всыпать. — Ага, только Ромка его как куснул за руку! Чуть палец с мясом не вырвал, — на Бяшу накатила слабая волна веселья, — Ну и мы удрали, пока батя орал, на. Варя стерла ладошками остатки солёных дорожек со щёк. На улице светлело, но солнце ещё не поднялось над верхушками деревьев. — Как вы меня нашли? — Как только умотали от бати, сразу побежали к тебе домой. А там — калитка и дверь нараспашку. Тебя нет, — закончив отогревать руки, Ромка хрустнул шеей, разминая всё тело, — Бяша чуть с катушек не слетел. Пятифан предательски усмехнулся. Назло. Снова провоцирует, ещё и в такое неподходящее время. Варя нахмурилась и тогда Ромке пришлось стереть улыбку с чрезмерно озлобленного лица. — Мы посли по дворам, но тебя никто не видел, на. — Ага, слали нас куда подальше. — Тогда додумались в лес двинуть, — бурятёнок показательно вытащил из кармана миниатюрный пластмассовый фонарик, — Искали до утра. Дослушав, рыженькая вздохнула. Изнемождение пронизывала всё тело, шею и спину ломило, а конечности перемёрзли настолько, что почти перестали реагировать на прикосновения. — Без вас я бы замёрзла в снегу… — Варя умолкла, когда наткнулась на вдруг расвирепевший взгляд Пятифана. — Варя! — неожиданно повысил голос Ромка. Первый раз её имя прозвучало из его уст вместо приевшегося погоняла, — Ты могла умереть, понимаешь?! По-настоящему сдохнуть! Сдохнуть! Пятифан стащил шапку с головы и уткнулся в неё лицом. Кто, как не рыженькая, мог понимать, что до смерти оставалось лишь несколько секунд…  Девочка остро ощутила вину. Она втянула в свою беду двух таких же детей, которые по неясным причинам согласились ей помочь. Бяшка окаменел от Ромкиного возгласа и, очнувшись, с силой толкнул друга в плечо: — Тебе орать не западло, на? — А тебе сидеть в гараже не западло было?! — Ромка огрызнулся, оскалив ряд островатых крепких зубов. Бурятёнок вздрогнул и ссутулился. Он не ответил, потому что знал — вместо слов прозвучит нечленораздельное блеяние. Ромка ударил исподтишка по самому больному месту. Тема гаража была под запретом в банде: она никогда не высмеивалась и не использовалась, как издёвка или унижение. И тогда Шиляева поняла: Ромка боится. Он странный, дёрганный, будто что-то внутри натянулось до тонкости гитарной струны. И теперь выплёскивался яд, которым пропитался отравленный страхом мозг малолетнего хулигана. Вид едва живого тела Таракашки надломил его, перевернул представления о последствиях. Потустороннему он не сможет вмазать кулаком, не сможет обругать и заставить чертовщину скрыться от одного лишь угрожающего взгляда. — Рома! — крикнула Варя, чувствуя приближение скорого рукоприкладства. Пятифан, проигнорировав девочку, громко схаркнул в оконный проём деревянного домика. — Короче, — он натянул шапку обратно так, что раскравневшиеся уши остались торчать на морозе, — Если ебанём не мы, то ебанёт нас. Ромка задрал голову к кривоватому дощатому потолку. Один из брусков как-то слишком выделялся на фоне остальных. Варя думала, что это так мальчишки заделали дыру в крыше, но тут Пятифан протянул руку в сторону Бяшки: — Гони сечку. Бурятёнок, пришедший в себя, выудил из кармана свой складной ножик, которым обычно пользовался в творческих целях. Рома стал усиленно ковырять лезвием в несуразном куске фанеры. Железные гвозди один за одним падали на пол, издавая негромкий лязг. Варя в непонятках посмотрела на Бяшку, но по его сосредоточенному лицу быстро отсекла — он знает, что происходит. — Это слиском, на, — твёрдо заявил Бяша, сдвинув брови к переносице. В голосе мальчика не было и ноты обиды на главаря, словно он напрочь забыл о стычке. Отходчивый. — А кони двинуть не слишком? О Таракашке подумай, если за свою жопу не боишься. — Да что происходит? — Варя и так была на пределе сил после вырванной ночки, а тут ещё и какие-то загадочные телодвижения. Доска наконец поддалась и Ромка одним рывком отодрал её от потолка. На пол рухнули ошмётки древесины и… Варя прикрыла рот ладошкой, поражённо глядя на лежащий перед ней пистолет. Совсем не игрушечный. Увесистый, с коричневой рукоятью, поблёскивающий исцарапанным железом. — Батин травмат, — Пятифан поднял пистолет и покрутил его в руках, в шутку прицеливаясь в окно. Он так небрежно им орудовал, что Шиляева встрепенулась и по инерции ухватилась за рукав Бяшки. Бурятёнок как-то неловко двинул рукой. Если бы Варя не была так занята рассматриванием оружия, она бы заметила, что Бяша намерено касается её ладони пальцами. — Ты всё-таки воруешь у отца? — всё, что смогла выдавить рыженькая. — Никогда Ромка ницего не крал, на, — вступился Бяшка. — Правду говорит. Только травмат. Если бы не забрал у него — не жили бы ни я, ни мать, — Пятифан опустил дуло и проверил предохранитель, — Пора запустить пару пуль по этой адской коробке. — Ты всерьёз думаешь, что гараж можно… Убить? — Варя поморщила носик и переносица заболела с новой силой. — Гараж — нет. А того, кто сидит внутри — возможно. Надолго запомнит этот урок, — Ромка сунул травмат за резинку спортивок и накрыл его олимпийкой. Варя с Бяшей переглянулись. Им — детям, которым непосчастливилось видеть чёрный гараж, — идея Ромки показалась сверх сумасшедшей. — Ром, это уголовщина, — Варя попыталась возвать к рассудку мальчика, но Пятифан был непреклонен. — Лучше на нарах, чем в могиле. Естественно, никто бы не стал судить двенадцатилетнего мальчика. Ответственность легла бы на опекунов. Если к Ромкиному отцу девочка не испытывала сочувствия, то от мысли о его доброй матери у Вари сжалось сердце. Рыженькой пришлось просто понадеяться на то, что у мальчишки хватит ума не использовать настоящее оружие не при каких обстоятельствах вообще. Пятифан заметно осмелел и вернул себе прежнее настроение: — Встать смозешь? — Бяшка подставил девочке плечо и помог подняться. Ноги не болели, а вот голова трещала по швам. — Лёд приложи, — гоготнул Ромка, указывая пальцем на нос Шиляевой. «Ах ты мстительный подонок» — Варя презрительно сощурилась. Теперь пришёл её черёд выпалить: «Да всрался мне твой лёд!», но вообще-то… Холод был бы очень к месту. Переносица свербела и пекла, словно её жарил летний зной. Рыженькая мужественно терпела боль. Солнце поднялось над кронами сосен и осветило берег реки. За выходные вода покрылась прозрачной коркой льда уже полностью, переливаясь в лучах. И вновь лес потерял свою враждебность. Наоборот, стал притягивать, манить, словно предоставляя открытую ладонь с горстью сладостей. Мальчики проводили Варю до дома. — Там мой нож валяется, — Ромка кивнул на калитку, — Оставь себе. Девочка кивнула. Осторожность не помешает. — А вы куда? Бяшка открыл было рот, но Пятифан осадил его властным взглядом: — Таракашкам знать не положено, — процедил Рома, но тут же добавил, — Ненадолго. Слово пацана. * Варя зашла в дом и закрыла за собой дверь на замок и массивную щеколду. Вновь это чувство — чужая в собственном доме. С порога вейнуло запахом табака, который не успел выветриться даже с открытой нараспашку дверью. Теперь, в тепле и спокойствии, Шиляеву подкосила усталость. Девочка медленно сползла на пол, облокотившись спиной на стенку. Тело чувствовалось таким тяжёлым, словно за ночь владелица превратилась в Семена Бабурина. Какое-то мучительное равнодушие овладело Варей, душило чувством вины и одновременно предлагало выход — наплевать на все. Вообще на всё. Смерть — ну и ладно. Только родители расстроятся… Расстроятся ли Бяшка с Ромой? «Когда я высыпалась в последний раз?» Девочке пришлось напрячься, чтобы дойти до ванны. Она с опаской заглянула в отражение зеркала над раковиной. На переносице зрела едва заметная горбинка и сочный багрово-синий отек. Щеки изрезаны ветвями, а челка взъерошилась, как у новородившегося птенца. Включив воду, Варя подставила ладони под теплую струю и замерла. Стоять бы так вечность. Вода ласкала пальцы, смывала грязь и кровь, которую девочка усердно пыталась оттереть с лица. Белая раковина окрашивалась то в красноватый оттенок, то в серый, а у стока образовалось мешанина из песка и воды. Умывшись, Шиляева вновь безучастно посмотрела в зеркало. Вот он — её новый нос. Что скажет мама, когда увидит? «Такой красивый носик был — как у француженки!». Она всегда так говорила про аккуратную вздернутую Варькину тюпку. Горбинка была небольшой, но твердой. Девочка не решалась придавить ее, потому что тогда боль колола до самого затылка. Движения рыженькой стали слишком механическими, неосознанными. Промокнула лицо полотенцем, вышла в коридор и подобрала Ромкин нож-бабочку, который он выпустил при столкновении с разгневаным отцом. Перепалка казалась такой далекой, будто прошло не меньше года. Девочка подошла к крючкам для верхней одежды, чтобы кинуть ножик в карман своей куртки и тут, в пику Вариной измученности, зазвонил мобильный. Варя замерла, глядя на куртку, но будто сквозь неё. В отличие от недавнего, сейчас ей крайне не хотелось общаться с отцом. Девочка вытащила телефон из кармана. Вместе с ним на пол вывалился какой-то мусор, но Шиляева отвлеклась на экран мобилки. «Папа» Нарочно, что ли? — Алло, — голос Вари покинули эмоции, со стороны она звучала, как автоответчик. — Варвара, здравствуй. Позволь поинтересоваться, почему ты не в школе? — раздосадованный голос Константина Петровича никак не встряхнул выжатую до нитки дочь. Рыженькая подняла глаза на календарь, висевший у входной двери. Понедельник. — Мне звонила Лилия Павловна. Сказала, что ты не явилась на уроки. Это как понимать? — голос по ту сторону линии ждал ответа. А Варя посмотрела на пол, куда пару секунд назад вывалилась бумажка из кармана куртки. Смятый комок лежал в щели ободранного паркета. Шиляева подняла его и стала крутить в пальцах. Чек? Глупости, в этой глуши не выдают чеки. Любовная записка? Еще глупее, кому Таракашка сдалась, если с ней в школе даже не общаются? — Варвара! — строгость отца вернула девочку в реальность. — Да, пап… Я всё-таки заболела, — Варе пришлось натуженно покашлять, хотя вышло все равно неубедительно. — Вот как? — недоверчиво переспросил Константин Петрович, — Тогда я приеду завтра и буду тебя лечить. — Нет! — шустро ответила рыженькая, оживившись. Дом прокурен, на кухне страшный бардак, а половина лица девчонки в синяках и ссадинах. Её до восемнадцати лет больше не оставят одну, — Я сама. Скажи только, где у нас аптечка. — Варь, — папа тяжело вздохнул, — Ну захотела прогулять — так и скажи. Легко взрослым сначала наехать, а потом твердить: «Так и скажи». — Извини… — пробубнила Шиляева, совершенно незаинтересованная в беседе. Зажав телефон между ухом и плечом, она стала параллельно разговору разворачивать комок бумажки, который всё это время мяла в руке. — Что с тобой происходит? То хочешь, чтобы я скорее приехал, то наоборот — упёрлась рогами. — Я просто… — на измятом листе оказался странный стих, — Жду тебя, правда. Приезжай, как сможешь. — Хорошо. В пятницу двину домой. Тебе… — Ага, целую, пока! — Варя поспешила откинуть мобильный и вперилась глазами в чудаковатые строки. Стихотворение было написано рваным почерком, будто автор только научился держать в руке перьевую ручку. Строки прыгали, мешали друг другу, сталкивались и вольно вылетали за пределы листа. Вся бумага была испачкана в кляксах и грязи, а к обратной стороне даже прилипло пушистое пёрышко. Сопоставив слова, девочке удалось прочитать: «Красное полотнище Вьется над бугром. «Варя, будь готова!» — Восклицает гром. И в крови горячечной Подымёмся мы, Оками незрячими Увидаем мы. Лес тебе поможет, Варя! Сбережёт, Лес врага погложет, Варя! Отобьёт. Лесу доказала Свою силу, прыть, Лес не побоялась Снова навестить.» Закончив, Варя осмотрела лист со всех сторон в поисках подписи, но, кроме пятен и серых разводов, ничего не нашла. В тексте оказалась масса грамматических и орфографических ошибок, будто стихотворение писал человек, не знающий русского языка. Хотя таких полпосёлка — пойди заставь Ромку с Бяшей сдать диктант, они и в школе-то месяц не появлялись. Невротически зубчатый почерк заставил рыженькую поёжиться. А что, если писал шизофреник? Или, того хуже, Бабурин решил поглумиться? Нет, он бы не произвёл на свет такой складный слог. Как и её новоиспечённые друзья. Все догадки разбивались только о вопрос: «Почему здесь моё имя?». Оно повторялось несколько раз и, если в первых строках его было не рассмотреть, то в остальных «Варя» отчётливо чернело на старой заляпанной бумажке. Девочка аккуратно сложила лист в несколько раз, как будто это могло помочь ему расправиться, и сунула обратно в карман куртки. Когда-нибудь она вернётся к стихотворению, но точно не сейчас. Рыженькая зашла на кухню. Здесь особенно ощутимо в нос ударила вонь сигарет, гитара лежала на полу, куда Ромка её сплавил по-быстрому, чтобы освободить руки для ножа. Чашки с давно остывшим чаем тоскливо стояли на столе, а рядом — пепельница, в которой бычки и чуть рассыпавшаяся мимо неё зола. Варя села на табуретку, сложила руки перед собой и опустила на них лоб, прикрыв глаза. Убираться не было сил. Не было сил даже на то, чтобы дойти до кровати. Сладкий сон погладил Шиляеву по медной макушке, приголубил, прежде чем завлечь в свою безмятежную пропасть. * Сквозь сонную поволоку стал доноситься какой-то неравномерный, но отчетливый стук. Словно капли дождя барабанили по хлипкому жестяному подоконнику снаружи кухонного окна. Тук-тук-тук. Медленно, настойчиво. Варя очнулась поздней ночью. Она медленно приоткрыла глаза и что-то необъяснимое заставило сердце встревожиться. Взгляд вперился в край истасканного стола, покрытого кружевом трещин, и пол. Вот всё, что положено видеть человеку, который уснул, упав головой на сложенные впереди себя предплечья. Тук. Тук. Надоедливый звук зловеще затихал. Пульс набрал темп. Не может пошевелиться. Застыв в онемевшей позе, сидя на табурете и глядя в обветшалые половицы, девочка пыталась двинуть хотя бы мизинцем, хотя бы губами. Но тело отказывалось. Сонный паралич сковал хрупкое туловище, стянул свинцовым корсетом, вжал рёбра в органы так, что им стало тесно внутри. «Это пройдёт. Две-три минуты и пройдёт» — заверяла себя Варя, потому что знала, как обычно происходит сонный паралич. Она уже испытывала его в далёком детстве, когда мучилась от ночных кошмаров. Тук-тук. Слуховые галлюцинации — это нормально в таком состоянии. Нормально. Тук-тук. За стуком последовал скрежет. Будто неведомая тварь провела когтистой лапой по окну справа от Вари. Дребезжание стекла утихло, но затем вновь с новой силой: Тук. Тук. Тук. Тук. Рокот стал настырнее. Нечто за окном усердно пыталось пробраться в дом, буквально «достучаться» до сжавшейся от панического аффекта девочки. На пол перед глазами рыженькой упала бордовая капля. Она разбилась о половицы и растеклась по поверхности, быстро просачиваясь в трещины. Кровь из носа? На удивление, эта часть лица совершенно перестала болеть. Будто зажила за это короткое время сна. Но… Ещё капля. И ещё. Багровой струёй кровь хлынула на пол, скапливаясь в неровную лужицу. Тук-тук. Скрежет повторился, Нечто по ту сторону дома резало стекло чем-то острым, заточенным до колкости копья. Галлюцинации — нормально. Нормально! Варя двинула глазами и страшное осознание довело её до внутренней истерики. Слушается только правый глаз. Кровь, льющаяся на пол, стекала по скулам, подбородку из пустой глазницы. Пустая, чёрная, словно развороченная миной яма. Боли не было, но тёмная лужа увеличивалась перед взором девочки. Закричать невозможно, челюсть не открывалась, а язык запал в глотку, не пропуская воздух в лёгкие. Тук-тук. Галлюцинации! Всё не взаправду, всё не взаправду… «Варя, очнись!» — в голове бился истошный крик. Треск. Звук трещин, которые поплыли по тонкому стеклу. Нечто прорвалось. Разбило преграду, сломало единственное, что спасало Таракашку от внешнего мира. Чёрного, кошмарного мира. «Проснись, проснись…» Треск, треск, треск. Совсем близко. «Проснись!» * Варя громко вдохнула и резко подняла голову. Тут же столкнувшись лбом с неопознанным объектом монгольской наружности. Сердце колотилось, как бешеное, воздуха не хватало и девочка жадно упивалась, глотала его, боясь потерять сознание. — Ты цё, на?! — вскрикнул Бяша, досадно потирая ушибленное место. Даже не паралич. Просто сон. Обычный кошмар… За окном было светло, никакой ночи и близко не видать. Варя глянула на часы — половина третьего. Она пощупала глазницы. Оба глаза на месте и видят прекрасно. Наконец девочка могла выдохнуть в облегчением. — Что ты делаешь? — рыженькая непонимающе уставилась на бурятёнка и тот раскраснелся до ушей. — Я будил тебя, но ты не реагировала. Как убитая, на, — мальчик решил тактично умолчать о том, что воспользовался возможностью и стоял рядом с девочкой несколько минут, втягивая веяние того самого теплого пряного аромата, исходящего от волос и кожи Шиляевой. Руки Бяшки немного потряхивало, щёки пылали, как при высокой температуре. Если бы не внезапное пробуждение, он бы её поцеловал. Коснулся рыжей макушки, впервые в жизни испытав, какого это — целовать девочку, пусть и не в губы. — Как… — Варя отгоняла остатки кошмара, возвращаясь в реальность, — Я же закрывала двери. Ты как тут оказался? — Цердачное окно у вас нараспашку, на, — хмыкнул Бяша. — Оно же крохотное! — Тоцно, на. Поэтому Ромка ждёт на улице. Шиляева представила, как Бяшка протискивается в узкий проём чердачного окошка и хихикнула. Спустя пару минут на порог прихожей ввалился Пятифан. Кожанку он держал в руке, свёрнутую наподобие мешка. По виду её оттягивало что-то тяжёлое. — Чего копался так долго? Я озяб, как псина, — Ромка зло зыркнул на узкоглазого. Немного помявшись, хулиган протянул импровизированную сумку Варе, — В общем, держи. Мы нарвали. Варя заглянула в «мешочек» и изумлённо хлопнула ресницами. — Зимки, на! — довольно растёкся Бяша. — У нас так зимние яблоки называют, — добавил Пятифан, преисполнившись гордостью за их с товарищем поступок. Гора красных маленьких яблок в инее сверкали на свету, что падал из дверного проёма с улицы. Сто лет Варя не ела фруктов! Сезон прошёл и, кроме горькой клюквы, в посёлке было не достать прелестей летнего времени. Прилив радости отшвырнул равнодушие и Таракашка засветилась прежней счастливой улыбкой, которая так давно не касалась её губ.