• • •
— ты же не убьешь меня? это было что-то вроде кратковременного помутнения рассудка. железные шкафчики за спиной были слишком жесткими и передавали прохладу даже через достаточно плотную ткань спортивного костюма; лампочки над головой мигали, то выключаясь, то включаясь снова и совершенно точно говоря о том, что пора было время закругляться; хоккейные клюшки опирались о стену где-то возле двери, а в мыслях Хансо так и крутился бы их недолгий разговор на льду, если бы виновник его безрассудности не наклонил голову влево, углубляя поцелуй — мгновенное удивление превратилось в подавившийся выдох, потому что Хансо скорее ожидал, что, в худшем случае, его изобьют за такой внезапный порыв, в лучшем — просто оттолкнут и назовут придурком, но совсем не ответят взаимностью, потому что…• • •
Хансо, кажется, нравился Винченцо. он не был уверен точно, в чем была причина его заинтересованности, но он определенно чувствовал себя намного комфортнее, когда находился рядом с этим мужчиной: все проблемы начинали казаться ничтожными, сдвигаясь на задний план; страхи и настороженность пропадали, отдавая свои места спокойствию и первой за многие годы расслабленности; от Кассано не веяло опасностью, хотя, что уж тут говорить, Хансо знал, что он был достаточно и даже более чем опасным человеком, и, втайне говоря, даже если Винченцо все-таки собрался бы направить на него дуло пистолета — Чан особо не был бы и против, ведь быстрая смерть от Кассано была намного лучше, чем определенно долгая и мучительная жизнь в подчинении собственному брату, который контролировал каждый его шаг и не давал вздохнуть полной грудью. в самом прямом смысле этого слова.• • •
— ты выглядишь так, — насмешливый шепот опаляет ухо, и противный дискомфорт, перемешанный со все еще непризнанной паникой, липкими пальцами давит на грудную клетку, заставляя подавиться, — словно уже успел где-то оплошать, — кожей чувствуется смешок. если сконцентрировать внимание чуть правее, еще немного и, да, капельку выше, то можно увидеть ночной город за окном: тысячи мертвых светлячков сияют, делая темное небо мутно-светлым, словно разбавленная в воде краска, и манят в свои объятия броситься с высоты птичьего полета. или бросить с высоты птичьего полета… нет-нет, такие мысли были непозволительны. у него бы не хватило сил и смелости на подобное. определенно не тогда, когда главная причина его подшатанного здоровья стояла прямо напротив него, буквально в нескольких секундах от причинения какого-нибудь увечия — предчувствие никогда не подводило, а потому он просто продолжал стоять, сверля взглядом вид из окна за чужой спиной. — я прав, Хансо? — короткое постукивание пальцев по подбородку заставляет повернуть лицо, — что ты сделал не так на этот раз? — и юноша жалеет об их встрече глазами. Хансо всегда боялся смотреть в лицо Джуну — в чужих зрачках пылали костры, и вокруг них черти кружились, весело смеясь, пока в самом огне Хансо видел самого себя, вопящего от боли и сожаления. связь прерывается. младший видит улыбку на чужих губах и напрягается весь, втягиваясь от небольшого прикосновения пальцев к щеке, но молчит, не говоря ни слова: оправдание не желает приходить на ум, а правда дикими кошками скребётся в горле, пытаясь от испуга вылезти наружу, — ты не меняешься, — подмечает мужчина, перемещая взгляд на чужой дернувшийся кадык, — в комнату, Хансо. и Хансо, кажется, слышит треск. руки начинают дрожать, не осмеливаясь дотронуться до чужого тела, и, в конце концов, замирают в воздухе. делает шаг назад. — н… нет, хён, прошу, — голос становится отвратительно выше и переходит на вздрагивание, когда Джуну хватает его за локоть и ведет к двери, прошептав «а, так все-таки ты умеешь говорить?». Хансо тянется в обратную сторону, пытаясь высвободить руку из чужой хватки, — нет, хён… п… пожалуйста. не снова, хён, только не снова! — только просьбы разбиваются о чужой некрасивый смех, и младший думает, что…• • •
…возможно, это была ненависть. «возможно» — потому что Хансо никогда не был уверен на сто процентов в своих чувствах и желаниях, в своих словах и стремлениях, в своих действиях и целях. коротко — в самом себе. но Хансо точно хотел, чтобы это была именно она, ненависть — ведь что еще можно было чувствовать к единственному родному человеку, который, в свою очередь, убил всех остальных членов своей семьи и теперь медленно, но верно доводил до последней инстанции своего собственного брата? но, на самом деле, он чувствовал бóльшую ненависть к себе, нежели к старшему, ведь он никак не мог избавиться от глупой надежды на то, что всё скоро наладится: что Джуну начнет к нему относиться лучше, перестанет истязать его тело и душу и, возможно, даже… нет-нет, такого даже в мыслях быть не могло, ведь люди никогда не меняются, верно? а люди, которые только и делают, что приносят в чужие жизни лишь боль — тем более. но, все-таки, что если… — какой же ты идиот, Хансо, — отброшенный в сторону пузырек с таблетками раздается звяканием при соприкосновении с полом и укатывается куда-то под стол, — идиот. ты такой идиот, — пальцы зарываются в волосы, оттягивая и пытаясь притупить боль в раскалывавшейся голове — слишком большое количество мыслей и воспоминаний с каждой секундой все сильнее выводили из равновесия, заставляя юношу скукожиться на диване, — он никогда… — тихий шепот нарушается неожиданно вырвавшимся всхлипом, — он никогда тебя не… — и Хансо срывается на несказанном слове — в груди болезненно сердце ухает, расходясь на лоскуты при каждом соприкосновении с острыми ребрами. Хансо ладонь сильнее прижимает, пытаясь успокоить то ли своё чужими-руками-выброшенное, то ли самого себя, да только легче вовсе не становится: таблетки откинутые более не помогают, по щекам сползает что-то горячее и мокрое, и только багровые пятна на ключицах притупляют душевную физической, ведь…• • •
…кружило голову. тысячи разноцветных мошек переливались между собой, создавая перед глазами мутное и пугающее полотно — пугающее не помутнением разума, нет, потому что подобное уже случалось прежде, потому что подобное происходило как минимум раз в неделю: стоило сделать что-то не так, совершить какую-нибудь малейшую провинность, и Хансо только и оставалось, как с въевшимся в кожу смирением ожидать после взгляда на чужое нахмуренное лицо повторного, как говорит всегда Джуну, «терапевтического сеанса для самых непослушных». яркое месиво перед глазами пугало неизвестностью, ведь Хансо не мог даже представить, что собирался сделать его старший брат в этот раз: возможно, он снова поставит его на колени между своими раздвинутыми ногами и заставит открыть рот, как это происходило в большинстве случаев? — Хансо был бы не против, потому что, честно говоря, это было наименее болезненным и, в каком-то смысле, самым приятным наказанием. да, после этого у Со, скорее всего, были бы порваны уголки губ и болело горло, но, он уверен, это было намного лучше, чем разводить ноги самому и совершенно… другим образом.• • •
— н… нет, стой. — не дергайся, — строгий голос оседает на лице Хансо, когда он пытается дернуть в сторону стиснутую в чужих пальцах руку. Джуну тяжёлый. чертовски тяжёлый. и Хансо чувствует, как в бедрах скапливаются противные телевизионные помехи, покалывая и расползаясь медленно по его прижатому к кровати мужчиной телу, — или ты хочешь, чтобы я воткнул шприц тебе в глаз? не думаю, что тебе это сильно понравится, Хансо, — почти выплюнутое сквозь стиснутые зубы. младший неуверенно поднимает глаза к чужим, встречаясь, и сглатывает, понимая, что слова Джуну не были шуткой — где-то на подкорке сознания между реальностью, чувством самосохранения и неожиданной способностью к воображению потенциального будущего Хансо видит, как острая игла двигается прямо к его левому зрачку, после — вонзаясь и вырывая из его горла отчаянный вопль. должно быть, это будет очень больно. должно быть, после этого он ослепнет. должно быть, он всё-таки должен подчиниться. — умница, — теплая ладонь предательски нежно похлопывает по щеке, чтобы после медленно спуститься к вспотевшей шее — кадык начинает судорожно дергаться под ласковыми пальцами, и Джуну хочется как можно скорее надавить на это соблазнительное адамово яблоко и, отчасти, своей самой отвратительной частью разрезать его напополам, чтобы увидеть яркий сок, который бы опоясывал после шею Хансо — но он быстро отметает эти мысли в сторону, говоря себе «не сейчас» и возвращаясь глазами к приготовленному шприцу, — просто будь хорошим мальчиком, и, возможно, я не переборщу с дозой, — как ни в чем не бывало говорит Джуну, выпрямив спину и вытянув чужую руку к себе — благо, у Хансо всегда была такая мертвенно бледная кожа с выступающими синими венами, так что не приходилось прикладывать огромных усилий, чтобы найти нужную и ввести иглу, — ну-ну, тише, — шепчет он, наблюдая за резко скривившимся от едкого запаха спирта лицом Хансо, — да, вот так, — полностью выдавив содержимое, говорит Джуну, отпуская руку — та бессильно падает на простынь, на что он безразлично не обращает внимания, а после — впивается глазами в тело под собой, начиная наблюдать. честно говоря, Джуну не особо уважал подобные методы для чьего-либо подчинения, — в данном случае — младшего брата, — потому что ему не особо нравилось иметь отношения с тряпичными куклами — а именно ею Хансо и становился, стоило в его организм попасть хотя бы небольшому количеству чего-нибудь, опять-таки, как говорит Чан, «остужающего пыл». но, с другой стороны, что еще мог поделать Джуну, когда Со вел себя так неуважительно? что еще он мог сделать, чтобы младший стал немного послушнее? — у меня просто не было другого выбора, — шепчет Чан, опираясь локтями по обе стороны от чужой головы. был еще один плюс, он не соврет — под наркотиками младший выглядел слишком соблазнительно со своей бесконечной, ненарочной податливостью: его глаза танцевали с одной точки на другую, не зная, где остановиться. потемневшие, они плавали по лицу Джуну, на секунду сталкиваясь с его зрачками в каких-то неожиданных порывах смелости, но после — разрывали контакт, утыкаясь куда-то между чужими ключицами или в невыносимо разноцветный потолок; Хансо рыбкой раскрывал и закрывал рот, и он, сам того не замечая, прикусывал нижнюю губу, словно удерживаясь от каких-нибудь лишних, ненужных, опасных слов, которые могли вновь встревожить сердце Чана, пока последний наблюдал за тем, как эта самая губа от натиска зубов краснела, грозясь порваться; у Хансо были растрепаны волосы — неловкий, он был похож на взъерошенного воробья, который не знал, куда себя деть, и удивительно доверчиво ластился чановской ладони, начавшей перебирать пряди, — я должен был это сделать, чтобы ты немного успокоился, понимаешь? — продолжает Чан, совсем не ожидая чужого ответа — он знает, что Хансо просто не в состоянии придумать что-то более связное, чем приглушенные стоны из-за кружащейся головы, но удивленно хмыкает, встретившись с сопротивлением, стоило ему только вынуть первую пуговицу на рубашке из петли. — н…нет, я, — бормочет Хансо, ленивыми ладонями накрывая чужие — Джуну в ответ смеется тихо, чувствуя, как юноша неуклюжим котенком пытается оторвать от ткани его пальцы, — н…не хочу. нет, — Со, думает Джуну, выглядит слишком мило: весь беззащитный, насильно расслабленный, но все еще немного испуганный, пытается остановить его, но останавливается сам, давясь в всхлипе, когда Чан привстает с бедер, чтобы после, разведя его сведенные колени, уместиться между ними и притянуть его тело ближе к себе, — не хочу, хён, пожалуйста, — хныкает он. от чужого строгого взгляда руки падают вдоль тела, а после — сжимаются в кулаки, когда Джуну давит ладонью чуть ниже живота, забравшись под ткань. слишком. он не выдержит этого снова, — прошу, — потому что прикосновений слишком много и все они ощущаются горячими всполохами пламени. Хансо весь втягивается от встречи кожей с прохладным воздухом — Джуну наконец расстегивает все пуговицы, открывая себе вид на тяжело вздымающуюся грудь, и улыбается, когда, проведя пальцами вдоль от самой ямочки между ключиц до кромки брюк, Хансо начинает мелко подрагивать и прячет лицо в локте, пытаясь скрыть позорные слезы.• • •
— ты просто должен хорошо себя вести, Хансо, — юноша дергается в сторону из-за неожиданно прозвучавших совсем рядом слов, выныривая из облака мыслей и воспоминаний о вчерашней ночи. Джуну стоит совсем рядом, слишком рядом, и взгляд Хансо привычно быстро переходит на чужой темно-коричневый галстук в тонкую золотую полоску, на пуговицы белой отглаженной рубашки, на пальцы, застегивающие одну из трех пуговиц на пиджаке. на всё, лишь бы не в глаза напротив. — просто быть послушным, — повторяет мужчина наигранно обиженным голосом, — разве я многого прошу? — Хансо чувствует, как его лицо начинает гореть под чужим пристальным и, определенно, насмешливым взглядом, и кивает, прошептав почти подавившееся «нет, хен, это не много», — и…? — продолжает Джуну выжидаюче, заставая юношу врасплох — ему всегда нравилось наблюдать за тем, как младший пытался сломать сам себя, лишь бы не стать причиной его недовольства: в такие моменты Хансо неосознанно начинал жевать губы, то стискивая их, то расслабляя, словно в порыве произнести какое-то слово, но снова смыкая, запнувшись на собственной неуверенности. — и…я… — смотри на меня, — указательный палец вновь отвратительно мягко стукает по нижней части подбородка, заставляя несмело поднять глаза, — каким ты должен быть, чтобы не расстроить меня снова, Хансо? — Джуну кривит губы в насмешке, наблюдая за судорожно бегающими по сторонам зрачками. — п…послушным, — шепчет юноша, и Джуну замечает, как сжимаются его ладони в кулаки, через секунду расслабляясь и нервно дергаясь, — я буду послушным…господин, — заканчивает он, выдыхая и теряя неполучившийся зрительный контакт. — умница, — шепчет Джуну, привычно унизительно-невесомо шлепая ладонью по чужой щеке, и уходит, оставляя младшего наедине — у Хансо скребет в горле из-за невырвавшихся оскорблений, но он знает, так лучше. лучше не говорить ничего лишнего.• • •
— хэй, ты в порядке? — короткое звякание при соприкосновении металла со стеклом заставляет Хансо поднять лицо в вопросе обратно на собеседника: рассеянные карие глаза сталкиваются с чужими, обеспокоенными, и юноша тушуется, впиваясь взглядом обратно в тарелку с остывающим мясом — Винченцо смотрит слишком искренне, выводя своим непонятным для Хансо отношением из колеи, и, видимо, ожидает ответа на свой вопрос, не отрывая от его темной макушки глаз, — Хансо? всё хорошо? — снова спрашивает он, склоняя голову влево. Винченцо, думает Хансо, выглядел как всегда изысканно: запонки на его слегка закатанных рукавах белой рубашки отблескивали под тусклыми лучами небольшой люстры сверху; две пуговицы на рубашке были расстегнуты, говоря о его расслабленности; волосы, успевшие слегка потрепаться к вечеру, выглядели всё равно достаточно хорошо, чтобы промелькнуть в мыслях в юношеской голове с непонятным желанием впустить в них пальцы — слишком мягко. — в порядке ли я? — зеркалит юноша, давая себе очевидные несколько секунд на размышления о том, с каким выражением лица будет лучше всего ответить. он берет в руку почти допитую бутылку алкоголя, горлышком наклоняя к чужому стакану, — да…да, всё хорошо, — медленно наливает, не отрывая от напитка глаз — знает, что мужчина всё поймет, стоит им лишь столкнуться на секунду взглядами, — не переживай обо мне. всё отлично. просто немного замотался по работе, вот и всё, — он привычно растворяется в глупой улыбке, натянутость которой, к сожалению, Винченцо распознает сразу. Хансо, думает он, выдавало всё: бегающие по сторонам зрачки, надломленные уголки губ и беспокойные в мелкой дрожи пальцы, через секунду нелепо роняющие лучший кусочек мяса, который Хансо так хотел переложить в тарелку Кассано, прямо на его рубашку, — о, чёрт, — в странном для Винченцо испуге говорит младший, судорожно начиная вытаскивать салфетки, — чёрт, хён, прости, прости. — перестань, в этом нет ничего такого. — н…нет, хён, это моя вина, я сейчас всё исправлю. исправлю.• • •
— можно мне…? это было что-то вроде кратковременного помутнения рассудка. кафель за спиной был слишком жестким и прохладой пробегался по коже даже через достаточно плотную ткань рубашки; лампочки над головой приглушенно светили, оранжево-розовыми красками танцуя в черных волосах; руки все еще были влажными и пахли ванильным мылом; входная дверь была закрыта, так что Хансо мог спокойно выдохнуть, ведь вероятность быть пойманными случайным вошедшим сводилась к нулю, а потому… Хансо не может выбрать, где остановить свой взгляд: вот Винченцо смотрит своими слишком нежными спрашивающими разрешения глазами, и у младшего в груди что-то громко переворачивается из-за непривычки; вот несколько прядей падают на его лицо, и Чан не удерживается от того, чтобы провести по ним легонько пальцами, поправляя; чуть преступно ниже, и Хансо сдает себя целиком и полностью, слишком-очевидно-из-за-чего задерживая дыхание. — да… да, можно, — тихий шепот переходит беззвучие. пять сантиметров, четыре, три, и чужая ладонь мягко ложится на щеку Хансо, причиняя слишком непонятный комфорт; волосы Винченцо, как и ожидалось, ощущаются шелком, но Чан боится создать на его голове еще больший беспорядок, и сползает на затылок. два, один, и их губы встречаются в поцелуе: осторожный, долгий; на языке остается привкус алкоголя и смоченной в спирте вишни, и Чан вновь приоткрывает рот, желая попробовать еще. одна секунда, два, три, и он чувствует, что Винченцо ему больно делать не желает — в каждом прикосновении, жесте, взгляде, слове слишком много осторожности и нежности, и от этого в груди всё переворачивается, тянет, проявляется ноющей болью так, что плакать хочется, ведь…• • •
город за окном слепит своей утренней яркостью и ломающимися об окна лучами солнца; возле стола находится кресло с повешенным на него пиджаком черного цвета в крохотную прерывистую полоску; на полу возле стола лежит — что это? — крохотный, еле уловимый глазом, кусочек бумаги, не убранный невнимательной уборщицей шестидесяти двух или около того лет — Хансо давно говорил заменить её из-за её недостаточной ответственности к работе и… — и, знаешь, ты хорошо справился сегодня. …слишком преклонного возраста. вдруг она однажды упадет прямо в этом кабинете с каким-нибудь сердечным приступом или чем-то вроде того? это было бы очень невыгодно для компании и, скорее всего, какая-нибудь свободная газета снова бы выложила новость о бесхалатном отношении председателя Вавилона к своим подчиненным… хорошо справился? — что? — Хансо поднимает непонимающие глаза к стоящему в нескольких шагах от него и перебирающему документы Джуну: последний смотрит серьёзно, словно говорит правду, да только юноша своему слуху не верит, ведь Чан никогда еще не хвалил его. напрягало. — на заседании, — уточняет мужчина, откладывая листы в сторону на стол, — на самом деле, знаешь, я подумал, что… — он делает несколько шагов в сторону брата, становясь напротив — несмелые карие мгновенно падают куда-то на уровень подбородка и воротника, и Джуну кривит губы из-за постоянности младшего; Хансо слегка вздрагивает, все-таки сталкиваясь с глазами брата, когда ладонь последнего неожиданно падает на его левое плечо, слегка сжимая, — подумал, что отношусь к тебе недостаточно хорошо, — пальцы медленно перетекают на челюсть, ухо, щеку, осторожно поглаживая и выводя из строя, — подумал, что был слишком строг к тебе всё это время, — Хансо не понимает, к чему ведет Джуну: старший смотрит искренне, даже слишком искренне, из-за чего внутри скребется всё от неоднозначности чувств; его пальцы касаются кожи, мягко, почти невесомо, и Хансо не знает, то ли отстраниться ему хочется, то ли наоборот, поддаться чужим рукам, чтобы не разозлить старшего. незнакомые прежде эмоции вспыхивают в груди, грозясь вырваться нервным заиканием или напрягающим молчанием, но он, правда, не знает как реагировать на подобного Джуну. единственное, что он знает точно, что Джуну никогда прежде не целовал его так, словно… — давай же, расслабься, — на секунду отстраняясь, шепчет он, еле касаясь губами чужой щеки, — я не сделаю тебе больно, — уверяет, наклоняя голову слегка в бок и создавая зрительный контакт: юноша в его руках напряжен до безумия, своими оленьими глазами пытаясь выискать намек на ловушку, и Джуну еле сдерживается от смешка, слыша выдох Хансо, стоит ему провести по его щеке и вновь наклониться над губами, — это просто небольшая награда за то, что ты не расстраиваешь меня в последнее время, хорошо? — но он не дожидается ответа, целуя младшего: осторожно, мягко, не позволяя себе быть слишком грубым, чтобы не спугнуть. глаза закрываются в удовлетворении, когда Хансо приоткрывает дрожащие губы, разрешая зайти немного дальше — сладко, считает Джуну.• • •
горько, считает Хансо.• • •
— умница, — шепчет Джуну, растягивая губы в улыбке и смотря на тяжело дышащего брата, — хороший мальчик, — заканчивает он, и, привычно похлопав младшего по щеке, выходит из кабинета.• • •