Темнейшая мечта

Чонгук Проснувшись перед самым рассветом, когда бледно-голубое небо на горизонте уже слегка окрасилось в нежно-розовый, я ощутил родное сонное тепло под боком, вцепившееся в меня мёртвой хваткой, крепко обвив тонкими руками и пригвоздив к кровати изящной ножкой, лежавшей на моем бедре, и улыбнулся, крепче обнимая свое собственное, все ещё спящее солнце,что было во сто крат дороже и прекраснее того, что только-только пробуждалось на востоке. И это солнышко светило лишь для меня. Моя Лиса… Я улыбнулся оттого, как собственнически это прозвучало даже в моих мыслях, и зарылся носом в светлую пушистую макушку, с наслаждением вдыхая её сладкий запах. Лиса сонно заворочалась и вздохнула, крепче прижимаясь ко мне, и её тонкие пальчики сжались у меня на груди, словно не желая отпускать ни на миг. Я медленно провел кончиками пальцев по её тонкой изящной спинке, чувствуя, как шёлковая нежная кожа покрывается мурашками от моего прикосновения, и успокаивающе погладил её хрупкое запястье, накрыв её маленькую руку своей ладонью, и она вновь затихла от мягкого поцелуя в висок. Моё маленький сонный котенок. Моё счастье. Я старался даже дышать как можно тише и лишний раз не двигаться, чтоб не разбудить её и дать ещё немного отдохнуть. Тем более, сегодня было воскресенье и можно было никуда не спешить. Я планировал вообще оставаться дома и никуда не выходить, а в идеале и вовсе не выбираться из постели. Этой ночью и вчера вечером я совсем её вымотал, но не мог устоять, чувствуя, как жадно она отвечала на мои ласки, как сама подавалась ко мне, прижимаясь всем телом, и обнимала за шею, ища мои губы… Пока она хотела меня, нуждалась во мне-- я был готов давать ей все, что угодно. Я удивлялся сам себе, но моя жажда обладать ею граничила с безумием и день ото дня становилась лишь сильнее. Я так её хотел, что у меня темнело в глазах, и каждый раз, когда мы оказывались в постели, у меня нереально быстро срывало тормоза. Я пытался быть нежным и не спешить, но, чувствуя, как доверчиво она льнет ко мне, как ищет мои губы и жадно притягивает к себе, я срывался, с наслаждением проникая в её хрупкое податливое тело, сходя с ума от того, как послушно разьезжались ее стройные ножки под моим напором. Осыпая лихорадочными поцелуями тонкую шею, зацеловывая припухшие сладкие губы, с которых слетали такие же сладкие стоны вместе с моим именем и просьбами не останавливаться, я вжимался в изящное тело Лисы, дрожавшее и выгибающееся от наслаждения подо мной, и сходил с ума, вгоняя член до упора во влажное шёлковое тепло между раздвинутых бёдер моей малышки. Я не лгал, когда говорил, что никого никогда не хотел так сильно, как её. Потому что никого никогда так не любил… Лиса как - то спросила меня, что было бы, если б я не узнал о её чувствах ко мне. Глупышка. Неужели она думала, что я бы смог оставить её одну, предав? Что смог бы доверить её безопасность и счастье кому-то другому?Этого никогда бы не произошло, пока я был жив. Я ответил, что просто продолжал бы любить и защищать её, наблюдая за ней издалека и отгоняя всех потенциальных ухажеров, не давая никакой мерзости даже приблизиться к ней, не то что коснуться. Да, я всегда был собственником и эгоистом, и в ответ на её возмущенное моими словами шипение лишь тихо смеялся, замирая от счастья, и крепко обнимал моего царапающегося котёнка, целуя в волосы и поглаживая по спинке, пока она не успокоилась, понимая, что бороться со мной бесполезно и я всегда добиваюсь своего, и обняла меня в ответ, уткнувшись в шею и слегка прикусив для вида, чтоб показать, что она все ещё злится. Но ничто не могло омрачить моего счастья и той эйфории, которую я испытывал, пока держал её в своих руках, а она тихо дышала мне в ключицы, тоже потерявшись во мне и забыв, из-за чего сердилась. Мы словно были двумя противоположностями, но идеально уравновешивали друг друга, успокаивая и даря чувство принадлежности и безмятежного счастья даже посреди бушующих в нашей жизни штормов. Даже когда я был на взводе из-за проблем в компании или стычек с отцом, её присутствие всегда было способно успокоить меня, а когда прохладные тонкие пальчики вплетались в мои волосы, нежно поглаживая и унимая пульсирующую в висках боль напряжения, я и вовсе забывал обо всем на свете, позволяя моей маленькой фее прогнать своей ласковой улыбкой все мои тревоги. Я сам неоднократно задавался вопросом, когда моя любовь к сестре перешла из родственной привязанности и заботы в нечто большее, нечто запретное, глубокое и неправильное, по меркам этого мира, но, кажется, я всегда любил её, так, как и сказал ей в ту нашу первую ночь в доме у Тэхена , когда все мои самые смелые грёзы стали реальностью, и я испытал такое счастье, о котором даже и мечтать не мог. Из года в год наблюдая за тем, как моя девочка превращалась в настоящую красавицу, хрупкую и элегантную, окутанную неуловимым шармом и буквально излучающую аристократизм и очарование, я не представлял, как смогу отдать её кому-то другому, ведь никто --- и я был абсолютно в этом уверен, никто не сможет любить её так сильно, как я. Лиса всегда была маленькой, хрупкой и трогательно беззащитной, пробуждая все мои инстинкты защитника и желание оберегать её. А когда она стала проводить все ночи в моей спальне, я и вовсе чуть с ума не сошёл, всю ночь обнимая её и не смея даже думать о том, чтоб позволить себе большее, предав её безграничное доверие. Теперь же, чувствуя тонкие хрупкие пальчики в моих волосах, сжимающие пряди, невесомо нежно скользящие по моей спине и плечам, иногда оставляя следы от ноготков, и стройные ножки, обхватывавшие мою поясницу, слушая рваное сбивающееся дыхание, я был готов выполнить любое её желание, дать ей все, о чем она попросит, но она хотела лишь меня, и это желание ночь за ночью оставалось неизменным. Только с ней я впервые понял, что значит заниматься любовью, ведь до этого в моей жизни был только секс, без обязательств, без чувств, просто для удовлетворения похоти. Конечно, я старался уделять внимание своим девушкам и никого ни к чему не принуждал, тем более никогда не брал силой, но в этом не было необходимости, ведь они все были согласны на все уже от одной мысли о толщине моего бумажника. Мне не составляло труда затащить в постель любую девчонку, ведь они сами буквально вешались мне на шею и послушно раздвигали ноги, стоило лишь поманить, падкие на красоту и статус, но ни с кем из них я ничего не чувствовал и, удовлетворив физические потребности, без сожалений расставался на следующий же день, даже не запоминая их лиц и имён, ведь во всех этих лицах мне чудилось совсем другое. Юное, чистое, нежное лицо с огромными доверчивыми глазами, что всегда смотрели на меня с таким восхищением и чей тёплый свет всегда вёл меня домой, к ней. Тэхен даже в шутку называл меня бесчувственным чурбаном, ведь всех своих пассий он подолгу обхаживал и смотрел на каждую восторженным влюблённым взглядом, отчего каждая его девушка чувствовала себя единственной и неповторимой. Мне же, откровенно говоря, стало не до этого, когда я понял, что люблю собственную сестру и хочу видеть в своей постели только её. Когда очередная легкодоступная девица покидала утром мою постель, недовольная и оскорбленная, когда я ясно давал понять, что продолжения не будет, я не чувствовал ничего, кроме облегчения, сменявшегося раздражением и опустошенностью, с каждым днем все больше утопая в отчаянии от невозможности быть с той, кого любил больше жизни и кого хотел до дрожи. В то время Лисе было всего семнадцать, и она была лишь малышкой---- хрупкой и беззащитной, пробирающейся в мою спальню по ночам, как испуганный маленький котенок в поисках тепла и защиты, которые я больше не мог ей дать, ведь безумно боялся сорваться и сделать что-то запретное и неправильное, что-то, что позволило бы ей узнать о моих чувствах. Обнять слишком крепко или, не выдержав, прижаться губами к манящим губам сестры. Я сходил с ума и проклинал сам себя, не понимая, как такое могло случиться. Я был противен сам себе, не желая прикасаться к моей невинной девочке, чтоб не осквернить её, в то время, как в моей голове рождались совсем не невинные мысли, пока она спала в моей постели и даже не догадывалась о том, что со мной творилось от её близости. Что она делала со мной, когда просто улыбалась мне- так тепло и нежно, как никто другой. Поэтому я просто все чаще предпочитал не ночевать дома, держась подальше от моего сладкого искушения, ведь если я спал в своей постели, то наутро всегда находил Лису под боком, прижавшуюся ко мне юным изящным телом, на что моё тело реагировало соответствующим образом, и я матерился сквозь зубы, осторожно выпутываясь из её тёплых объятий, радуясь, что она спит и не видит мой утренний стояк, пробираясь в душ едва ли не на цыпочках, где мне самому приходилось снимать невыносимо сладкое возбуждение, невольная виновница которого в это время спокойно спала в моей постели, мягко улыбаясь, пока я с остервенением втрахивался в собственный кулак, шепча её имя. Я думал, что это помешательство со временем пройдёт, что я смогу забыть её, заменив другими-- опытными и холеными, согласными на все светскими львицами, охотницами на богатых мужей, послушно раздвигавшими ноги, стоило лишь щёлкнуть пальцами, и они все велись на моё богатство и внешность. Но когда очередная шлюха (а иначе их назвать язык не поворачивался) стонала подо мной, царапая мою спину и все шире разводя ноги, пока я грубо врывался в её податливое тело, я видел лишь Лису. Всегда только её, и тот тёплый лучистый свет из-под длинных ресниц, с которым она смотрела на меня, просыпаясь в моей постели и сонно улыбаясь. Но это было раньше, до того, как я бросил её, оставив одну, лицом к лицу с её давними кошмарами. И этот свет мерк с каждым днем все больше, когда я перестал приходить домой ночевать, и, когда мы иногда по утрам встречались на кухне, я прекрасно видел тёмные круги под усталыми глазами сестры, смотрящей на меня пустым безжизненным взглядом, и её хрупкие поникшие плечи, и чувствовал себя последней сволочью, зная, что сам являлся тому причиной, ведь без меня она не могла спать. Но я больше не мог спать с ней в одной постели, а прямо сказать ей об этом не решался, ведь это навсегда оттолкнуло бы её от меня, узнай она о моих чувствах, и о том, что её любимый старший брат видит лишь её, когда по ночам трахает других и лишь её имя шепчет, снимая напряжение в душе. Я видел и прекрасно понимал, как ранит Лису моё отчуждение и напускная холодность, ведь она искренне не понимала, что произошло, и я отчётливо видел в её, прежде таких ласковых и доверчивых глазах то же отчаяние, что плескалось на дне моего взгляда, и которое я всеми силами пытался скрыть, чтоб она ни о чем не догадалась. Она не могла понять, что сделала не так и почему моё отношение к ней так изменилось. Моя бедная малышка... Один бог знал, каких сил мне стоило сдерживаться, чтоб не броситься к ней и прижать к себе, уткнувшись в мягкие волосы, и шептать, что она ни в чем не виновата, что во всем виноват лишь я один, и что я люблю её, как и прежде, только во сто крат сильнее. Мне хотелось обнимать её так долго, как она позволит, вымаливая её прощение за все слезы и бессонные ночи, полные кошмаров, целуя её волосы, пока она не перестанет дрожать и не улыбнётся мне, как раньше, своей нежной улыбкой, предназначенной лишь для меня одного. Но я не мог этого сделать, ведь именно моя любовь могла больше всего навредить ей. Я так боялся, что, узнав о ней, она оттолкнет меня, возненавидев, и в её глазах вместо тепла поселится лишь презрение и отвращение, которого я, несомненно, заслуживал, за то, что посмел желать собственную родную кровь. ... Тот вечер с Соин в кабинете отца стал последней каплей в чаше её терпения, и я знал, что такого предательства она не сможет мне простить, с горькой иронией думая, что, может, это и к лучшему. Ведь если я не мог перестать любить её, то мог сделать так, чтобы она меня возненавидела. Конечно, моих чувств к ней это не изменило бы, и я продолжал бы заботиться о ней и оберегать её на расстоянии, но ей об этом знать было нельзя, ведь стоило мне позволить себе малейшее проявление нежности - и она бы тут же растаяла и простила мне все мои грехи, не зная, что моим самым большим грехом была любовь к ней. Мачеха давно вилась вокруг меня, положив на меня глаз с первого дня, как появилась в нашем доме, и я все чаще замечал похотливый блеск в её глазах, когда она старалась невзначай оказаться рядом, провести пальцами по моей руке или что-то томно шепнуть на ухо, отчего меня буквально выворачивало, и я все чаще задавался вопросом, где отец нашёл эту шлюху? После смерти мамы он стал ещё более холодным и отчужденным, полностью замкнувшись в себе, и наше общение свелось к односторонним приказам и указаниям, а о Лисе он словно вовсе забыл, предоставив ей самой справляться с тем ужасом, что так внезапно ворвался в её мир, полностью его разрушив. Отец даже не представлял и, похоже, просто не желал знать, что творилось в его собственной семье и что происходило с его дочерью, полностью погрузившись в дела компании, чтоб забыть о своём горе. Казалось, мама была единственной, кого он по - настоящему любил и кто мог повлиять на него хоть немного, смягчая его властную упрямую натуру. Но после её смерти он окончательно проиграл битву с собственными демонами и стал совсем другим. Мы все изменились, но больше всех пострадала Лиса. Моя нежная маленькая девочка, привыкшая к любви и заботе, просто не знала, как справиться с этой трагедией , и пришла ко мне — старшему брату, своему единственному защитнику, ведь отцу она была не нужна. Я всегда любил её и защищал ото всех, даже от родителей. Лиса была практически беспроблемным, тихим и спокойным ребёнком, и в те редкие моменты, когда что-то случалось, я всегда брал всю вину на себя, не позволяя ей долго переживать и расстраиваться. Она никогда не доставляла отцу серьёзных хлопот, но в тот момент, когда он был ей нужен больше всего, он практически отказался от неё. И я был уверен, что даже если бы он знал, как тяжело она переживала смерть мамы ---настолько, что я начал всерьёз опасаться за её психику, даже и тогда его заледеневшее сердце не дрогнуло бы, и он просто отправил бы её в клинику для душевнобольных, подальше от любопытных глаз, просто чтоб сбыть с рук и скрыть такой позор, как сумасшедшая дочь. Но я не мог этого допустить. Лиса всегда напоминала мне фарфоровую куколку своей изящной, почти эфемерной красотой, такой экзотической для Кореи, ведь смесь европейской и азиатской крови превратила её в редкую жемчужину. И я не мог допустить, чтоб, когда куколка сломалась, её просто выбросили за ненадобностью. Просыпаясь по ночам от её криков и сдавленных всхлипов в подушку, я думал, что сойду с ума от беспомощности, чувствуя, как моё сердце рвётся на части от боли и страха за неё, но я ничего не мог сделать, никак не мог ей помочь, только крепко сжимал её в объятиях, притягивая к себе её дрожащее тело, и держал рядом с собой, пока она не успокаивалась, согретая моим теплом, а остатки кошмаров уходили из её глаз. Я нежно гладил её растрепанные волосы, шепча, что все будет хорошо и я всегда буду с ней, что я люблю её и всегда буду рядом, и чувствовал, что она постепенно успокаивается и расслабляется, судорожно вздыхая, а по моим щекам текли горячие солёные дорожки, и я благодарил темноту, что надёжно скрывала от неё мои слезы. Мы с ней были сломлены и стали спасением и убежищем друг для друга, оставшись одни в этом бурном опасном мире. И в одну из тех давних ночей, наполненной слезами и горечью, я пообещал ей, что никогда её не оставлю и что даже если больше никого не останется, я всегда буду рядом. С той ночи её кошмары стали постепенно уходить, отпуская её сознание, и она смотрела на меня посветлевшими глазами, на дне которых больше не плескался бесконтрольный ужас. Лишь в самой их глубине все ещё таилось безумие, терпеливо ждавшее своего часа, который уже никогда не наступит. Я об этом позабочусь. Я поклялся уберечь её от него любой ценой, и сильнее моего упрямство была только моя любовь к ней. Лиса больше не могла спать без меня и я точно так же нуждался в ней, чтоб заснуть, в том, чтоб чувствовать её тепло и слышать тихое ровное дыхание, больше не срывающееся на крики посреди ночи. О нашем общем кошмаре знал только Тэхен, когда я однажды, не выдержав, все же рассказал ему о тяжёлом состоянии Лисы, когда был на грани отчаяния и не знал, что делать и к кому обратиться, все же умолчав о кошмарах и о том, как она билась в моих руках, не узнавая меня, глядя в никуда безумными стеклянными глазами. Тэхен очень переживал, узнав о затяжной тяжёлой депрессии Лисы, как я сам назвал её диагноз, не вдаваясь в подробности. Я знал, что рискую, делясь этой информацией, но мне не к кому было больше обратиться, ведь к нашему семейному врачу я пойти не мог, иначе он бы тот час доложил обо всем отцу. И тут друг снова пришёл нам на помощь, неизвестно каким образом раздобыв сильное снотворное и антидепрессанты для Лисы. Так вышло, что он всю жизнь выручал нас, и наши судьбы и тайны переплелись так тесно, что разорвать эти нити не было никакой возможности. И я всегда подозревал, что он относился к моей малышке с особой теплотой и трепетом, и время, когда он влюбится в неё, уже не за горами. Я видел, как нежно он смотрит на неё, даже несмотря на все их шутки и взаимные подколы, но мне оставалось лишь наблюдать, сгорая от начавшей пробуждаться и непонятной мне самому в то время ревности, которая сегодня едва не убила меня. Хоть Тэ и заверил меня, что не собирается переходить мне дорогу, я видел в его глазах нечто такое, что говорило о том, что все было не так просто, и он ни перед чем не остановится, чтоб завоевать благосклонность Лисы. Но даже стоя рядом с ним и позволяя ему сжимать её хрупкую руку, она смотрела только на меня, и этот взгляд был нашей линией жизни, и даже через расстояние я держал её у самого сердца и никому бы не позволил встать между нами. А желающих всегда было предостаточно… Когда в нашем доме появилась Соин, Лиса сразу невзлюбила её, но прекрасно справлялась с ролью высокомерной Ледяной принцессы, предпочитая просто не замечать её, отчего эта выскочка откровенно бесилась, понимая, что ей очень далеко до аристократизма и шарма моей сестры. Её же внимание, направленное на меня, и вовсе выводило меня из себя, когда она стала вести себя так откровенно непристойно, даже не стесняясь мужа и почти в открытую предлагая мне себя. Все эти её взгляды, улыбки ярко - алых вызывающих губ, мимолетные прикосновения, когда она словно случайно прижималась ко мне, вызывали во мне лишь отвращение, и когда я по вечерам приходил в комнату Лисы, мне требовалось немало сил, чтоб скрыть свою злость и раздражение. Моя девочка все видела и понимала, но ни о чем не спрашивала, молча раскрывая объятия и принимая меня в них, успокаивая мой гнев лёгкими прикосновениями прохладных пальчиков к вискам, когда я устало закрывал глаза, положив голову ей на колени, и позволял себе, наконец, расслабиться и забыться, пока она с лёгкой улыбкой гладила мои волосы. Но со временем эти невесомые ласки стали заставлять меня желать большего, и когда я все же позволял себе целовать её тонкие пальчики, я видел, как она терялась и замирала, как с каждым разом все больше сбивалось её дыхание и как нежно она смотрела на меня, поглаживая моё лицо, когда думала, что я уже дремаю. Но я не мог допустить даже мысли о том, что она любит меня не только, как брата. Что тоже желает большего и страдает от невозможности этих желаний... ... В тот вечер я был крайне зол и раздражен ссорой с отцом, возникшей на ровном месте из-за непредвиденной ситуации, случившейся в одном из наших клубов, и мне пришлось задержаться в офисе, хотя я обещал Лисе, что приеду пораньше, и знал, что она уже места себе не находит, волнуясь за меня. Но когда я вернулся домой, меня перехватила Соин, затащив в кабинет под предлогом того, что ей нужно было разобраться с бумагами, касающимися салона красоты, который отец купил для неё. Но разумеется, ни о каких бумагах и речи не шло, когда, едва за нами закрылась дверь, она стала прижиматься ко мне, настойчиво ища мои губы. И я не выдержал, хоть до этого просто игнорировал все её выходки. Сбросив со стола все, что там лежало, я толкнул её на него, нависая сверху и глядя в подернутые похотью глаза мачехи. Она уже, видимо, решила, что ей удалось заполучить меня в свои сети, а мне была противна даже сама мысль о том, чтобы переспать с ней. Она была ухоженной и красивой, но не вызывала во мне ничего, кроме омерзения, ведь, по сути, являлась лишь элитной шлюхой, готовой спать с любым, кто предложит больше. Но я был слишком зол и не мог в таком состоянии идти к Лисе и, хоть я и не собирался трахать эту стерву, решил, что сейчас самое время преподать ей урок, раз и навсегда поставив на место, чтоб она и думать забыла о том, чтоб залезть ко мне в штаны. Разводя и без того призывно раздвинутые ноги ещё шире, я сжал руках тонкую ткань, едва прикрывавшую их, с удовлетворением услышав треск ниток и задирая ее почти до бёдер, и склонился над ней, вжимая в стол. Соин пошло застонала, цепляясь за мои плечи, но я сбросил её руки, разорвав блузку, и мелкие пуговицы разлетелись во все стороны, открывая моему взгляду полную грудь, едва прикрытую бюстгальтером. Она снова обхватила меня за спину, притягивая ближе, уже предвкушая секс, но я склонился над ней, хищно скалясь, сильно сжав её грудь и даже не стараясь быть осторожным, и рыкнул: — А теперь прекрати стонать и послушай меня, дрянь. Я бы никогда не стал спать с такой дешёвкой, как ты. Даже мои шлюхи вызывают к себе больше уважения. И если не хочешь, чтоб о твоей выходке узнал отец и в ту же секунду вышвырнул тебя из нашего дома, ты навсегда забудешь обо мне и прекратишь свои жалкие попытки затащить меня в свою постель. Ты поняла меня? Она испуганно уставилась на меня, стремительно трезвея, и я уже собирался отойти от неё, с трудом подавляя желание обо что-то вытереть руки, но тут дверь кабинета распахнулась, ударившись о стену, и я вскинул голову, услышав тихий потрясенный вздох сестры. И встретившись с её затравленным неверящим взглядом, понял, что потерял её, окончательно уничтожив её веру в меня. Оставив отцовскую подстилку приводить в порядок разорванную мной одежду, я бросился вслед за сестрой, поймав её лишь на втором этаже. Но Лиса была похожа на разьяренную тигрицу, брыкалась и царапалась, и мне стоило больших трудов её утихомирить. Слушая, как судорожно она дышит, пытаясь успокоиться, и дрожит в моих руках, не в силах поверить в то, что видела, я чувствовал, как моё сердце рвётся на части от того, что я собирался сделать, но другого выхода на тот момент просто не видел. Тот наш разговор стал переломным моментом в наших отношениях, когда я сказал ей, что есть вещи, которых она не знает обо мне, имея в виду мою тёмную любовь к ней, но она назвала меня лжецом и, видя, как её глаза затягивает льдом, я с тяжёлым сердцем отпустил её, решив, что так будет лучше для нас обоих. Она разочаровалась во мне, и в её сердце разрушился мой идеальный образ всемогущего и непогрешимого старшего брата. Но именно этого я и добивался, хоть и чувствовал, как сердце с каждым днем все больше покрывается льдом. Поэтому, даже продолжая играть роль холодного соблазнителя, менявшего девушек, как перчатки, и никого не подпускавшего к своему сердцу, я ни на миг не прекращал думать и заботиться о ней, ни на минуту не выпуская из вида. Моя нежна маленькая девочка... Простишь ли ты меня за все ошибки, что я успел натворить, за всю боль, что ты испытала по моей вине? Но Лиса продолжала любить меня, несмотря ни на что, и это просто убивало нас обоих. Если б я понял это раньше… Если б я только знал…Мы бы не потеряли столько времени, которое и сейчас стремительно утекало сквозь пальцы, пока моя любимая спала в моих руках. И этого украденного у судьбы времени было так мало, чтоб наверстать все то, что мы с ней упустили... Я не говорил ей, зная, что она расстроится, но вскоре мне нужно было лететь в Японию, чтоб завершить все приготовления для нашего побега, и я снова был вынужден поручить её Тэхену. А от воспоминаний о том, как он обнимал её вчера вечером, у меня до сих пор темнело в глазах от ярости, а кулаки невольно сжимались, грозя подправить его смазливую и до невозможности идеальную физиономию. Я очень дорожил дружбой с Тэхеном и не хотел терять его, но если мне придётся выбирать между ним и Лисой, я без раздумий выберу её. Я натворил много глупостей и причинил ей много боли, но я буду искупать свою вину до конца жизни, до тех пор, пока буду нужен ей, до тех пор, пока она будет позволять мне находиться рядом и доказывать мою любовь каждый день и ночь. И, чувствуя, как доверчиво она льнула ко мне, обнимая во сне, я знал, что её сны спокойны и в них больше нет места тьме и безумию, ведь только со мной она чувствовала себя в безопасности. Спи, малышка. Я всегда буду защищать тебя. Не волнуйся больше ни о чем, я о нас позабочусь... Я заберу все твои тревоги, просто позволь мне быть рядом… И она позволяла, держа моё сердце своими хрупкими тёплыми ладошками... ... Всё эти мысли не давали мне спать до самого рассвета, пока я слушал, как она тихо дышит, и наблюдал за тем, как солнечные лучи скользят по комнате, окрашивая стены сначала в нежно - розовый, а затем ярко- золотой, и снова возвращался к воспоминаниям о прошедшей ночи. Я все ещё боялся причинить ей боль, но когда она жадно льнула ко мне, отвечая на ласки и шепча "ещё…",я неизменно каждый раз тонул в ней, срываясь и теряя контроль. Но в нашу первую ночь я был таким нежным, как никогда и ни с кем до того, лаская ее, целуя и делая все, чтоб Лиса полностью расслабилась и доверилась мне, забыв обо всех страхах, связанных с первой близостью. Воспоминания о той грозовой весенней ночи навсегда врезались мне в память, выжженные в моем сознании ослепительными вспышками молний и шумом неистового ливня, и мне казалось, что я никогда этого не забуду, даже если умру. Я так скучал по ней, сходя с ума вдали от неё от тревоги и беспокойства, что, когда наконец вновь увидел её, понял, что никому её не отдам, что она только моя, всегда была и будет, и это останется неизменным, пока я жив. А может и потом... ... Она стояла у окна, такая маленькая и беззащитная, а тёмные грозовые тучи в окнах за её спиной до ужаса напоминали те же самые тучи, сгустившиеся над нами в реальности, и я знал, что между ней и этой беспощадной бурей, так стремившейся сломить её, стоял только я, и только мне она доверяла даже свою жизнь. Когда она протянула ко мне руки, беззвучно прошептав моё имя, я бросился к ней, ничего больше не видя, кроме её доверчивых глаз, с такой любовью смотревших только на меня. И когда она, наконец, оказалась в моих объятиях, я понял, что никогда её из них не выпущу, не позволю сбежать, не позволю никому отнять её у меня. Пьянея все больше от сладости её губ и торопливых нежных поцелуев, которыми она осыпала моё лицо, лихорадочно цепляясь за меня, словно боялась, что я вновь исчезну, я подхватил её на руки и понёс в спальню, и мне было в тот момент плевать даже на то, что кто-то из прислуги мог видеть нас. Я слишком сильно скучал по ней, слишком долго отсутствовал и слишком отчаянно в ней нуждался. Похоже, у нас с Лисой всегда все было слишком. Оказавшись в её спальне, я понял, что сегодня ночью сделаю её своей. Хоть я оттягивал этот момент, как мог, давая ей время опомниться и передумать, но она хотела этого так же сильно, как и я, и даже когда она, задыхаясь, прошептала, что нам нужно поговорить, её губы все ещё продолжали скользить по моей коже, и ни о каких разговорах не могло быть и речи. Я не мог позволить ничему омрачить эту сладкую долгожданную ночь ---- ночь нашей первой близости. Лиса дрожала от волнения и желания, но я делал все, чтобы желание перевесило, а от волнения не осталось и следа, потянув её на постель и осторожно избавляя от такой ненужной одежды. Она позволяла мне абсолютно все, послушно следуя за моими руками и подставляя тонкую шейку под мои ненасытные губы, пока мои руки жадно сминали её аккуратную грудь, а в паху уже все трещало по швам от возбуждения. Но я не спешил, скользя губами по её тонким ключицам, и, надавив на изящные лопатки, заставил мою девочку выгнуться, подставляя грудь под мои жаркие поцелуи. И лишь когда её дыхание сбилось, срываясь на тихие сладкие стоны, я понял, что она больше ничего не боялась. Прохладные, чуть подрагивающие пальчики провели по моим плечам, снимая рубашку, и я осознал, что назад дороги больше не будет, с лёгкостью читая в её затуманенных глазах все то, что чувствовал и сам. Любовь, нежность, желание, трепет… И когда я предпринял последнюю попытку нажать на тормоз, шепча, чтобы она приказала мне остановиться, я знал, что она этого не сделает. Мы настолько потерялись в сладких ощущениях и друг в друге, что о том, чтоб повернуть назад,речи больше не шло. Лиса делала все, о чем я просил, послушно расслабляясь и раскрываясь под моими руками, и я надеялся, что ей не будет больно, что я смогу доставить ей такое удовольствие, что от боли не останется и следа. Я не лгал и когда сказал ей, что она была моей первой нетронутой малышкой, и от этого нервничал едва ли не больше неё самой. Она же была настолько во мне уверена, что я просто не мог подвести её, не оправдав ожиданий, поэтому был крайне осторожным и бережным, хоть и понимал, что в первый раз ей все равно придётся нелегко, отчаянно желая забрать всю её боль себе. Когда мы оказались в постели, даже несмотря на мои долгие ласки, она невольно напряглась от незнакомых ощущений, когда я начал осторожно и медленно проникать в её тело, но я снова стал целовать её мягкие губы, которые тут же послушно раскрылись, впуская меня внутрь, отвлекая , так же, как и её тело раскрывалось подо мной, поддаваясь под моим напором. Я чувствовал абсолютно все: как она дрожит, как часто дышит, как хватается за мои плечи, пытаясь справиться с волнами новых ощущений... И то, как безоговорочно она доверяла мне, кружило голову. Лиса была такой худенькой и хрупкой, что я даже дышал через раз, не смея двигаться, чтоб не причинить ей ненужную боль, но когда её дрожащие пальчики обняли меня за плечи, притягивая ближе и без слов показывая, что она доверяет мне, и она улыбнулась, я понял, что драгоценнее этой мягкой улыбки не могло быть ничего в этом мире. Казалось, вся моя жизнь вела меня к этому моменту, когда любимая будет улыбаться, так нежно глядя на меня затуманенными глазами. Я был предельно осторожен, как и обещал, и с каждым новым мягким толчком она расслаблялась все больше, позволяя мне проникать в её тело, и я глухо стонал от наслаждения, чувствуя, какой узкой, влажной и горячей она была для меня. Только для меня. Моя. Теперь полностью моя… Я понимал, что в нашу первую ночь она вряд ли сможет в полной мере насладиться близостью со мной, но делал все, чтобы ей было хорошо, ловя каждое её движение, каждый вздох, каждый стон и трепет длинных ресниц, готовый остановиться в любой момент, если она попросит, полностью забыв о себе и заботясь только о моей малышке, трепещущей и задыхающейся от моих настойчивых ласк.Всё время шептал ласковые глупости, зная, что ей нужно слышать мой голос, чтоб успокоиться, ещё с тех времен, когда она спала в моей постели, спасаясь от холода и темноты, и целовал её лицо, шею, плечи, всегда возвращаясь к жаждущим моих губ губам и сходя с ума от того, как доверчиво она льнула ко мне, обнимая за плечи, и неосознанно приподнимала бедра, двигаясь вместе со мной. О подобном счастье я и мечтать не смел. Всё наши последующие ночи были не менее нежными и горячими, но, оказываясь в постели с Лисой, я не спешил приступать к самому главному, пьянея уже от того, что могу гладить и целовать её атласную кожу, чувствуя, как она дрожит от желания в моих руках, наслаждаясь её тихими вздохами и слушая, как часто и неровно она дышит, пока мои руки и губы медленно водят по её нежной обнажённой коже. Мне и в самом деле казалось, что я могу кончить, лишь слушая её стоны, ведь каждый сладкий звук отзывался приятной тяжестью в паху, сползая вниз по позвоночнику волнами мурашек. Я никогда и ни с кем не испытывал такого наслаждения в постели. Но скорее всего, все дело было в том, что мы просто любили друг друга и даже малейшее касание любимой заставляло сердце замирать от нежности. После нашей первой ночи прошло всего чуть больше месяца, но мне казалось, что она была моей всю жизнь, что мы всегда принадлежали друг другу, ещё до нашего рождения и, возможно, так оно и было...