***
День подарков выдался солнечным и холодным. Я проснулся первым и соскользнул с кровати, не потревожив Холмса, что случается нечасто. То, что я смог сделать это сегодня утром, без сомнения, объяснялось тем фактом, что вчера вечером мы выпили уже третий бокал виски за сезон. Я умылся и побрился, а затем оделся, а также смял постельное белье; нелепый фарс, которому мы предавались только ради приличия. Никто из нас не верил, что миссис Хадсон действительно была одурачена этой пантомимой, но мы все трое довольствовались тем, что притворялись, что это так. Позаботившись таким образом обо всех тонкостях, я спустился в гостиную и открыл дверь, давая понять, что завтрак будет желанным. Билли появился через несколько минут, чтобы развести огонь в камине и принести газеты. − У тебя было приятное Рождество? − спросил я его. Он ухмыльнулся. − Да, спасибо, сэр. Миссис Хадсон заварила чудесный чай, и у нас были крекеры! В одном из них обнаружился свисток. Я заметил, что он немного прихорашивался, и запоздало обратил внимание на его одежду. − И, похоже, она также подарила тебе новую куртку и брюки. − Разве они не великолепны? − Он потёр одну из блестящих пуговиц. − Они выглядят почти как настоящее золото, не так ли? − Действительно. − Я сел за стол, чтобы просмотреть бумаги, когда мальчик закончил с огнём в камине и сбежал вниз по лестнице. Читая об ужасном пожаре возле Лондонского моста, унесшем жизни нескольких человек в Рождественский день, я рассеянно прислушивался как к звукам, доносившимся из кухни, так и к звукам, доносившимся из соседних комнат, которые указывали на то, что Холмс уже встал и одевается. Вскоре он появился в гостиной, хорошо одетый, в своём обычном чёрном костюме и свежей белой рубашке, с новым бледно-зелёным галстуком, цвет которого очень хорошо подчёркивал его глаза. Его удерживала на месте серебряная булавка с единственной идеальной жемчужиной. На лестнице ещё не было слышно шагов, поэтому я почувствовал себя в безопасности, сказав: − Мистер Холмс, сегодня утром вы выглядите просто потрясающе. Как и Билли, Холмс выпрямился после моих слов. Затем он слегка ухмыльнулся, позволив пальцам задержаться на мягком галстуке. − Судя по вашему взгляду, можно подумать, что это подарок вам, а не мне. − Я вполне способен убить двух зайцев одним выстрелом, − поддразнил я. Он окинул взглядом мой вполне приличный твидовый костюм. − Полагаю, мне придётся подождать до вечера, чтобы увидеть, насколько льстит вам ваш новый халат. Прежде чем я успел ответить, мы оба услышали, как миссис Хадсон принесла поднос с завтраком. Холмс присоединился ко мне за столом, и мы устроились за изысканным завтраком из яиц, сосисок, овсянки и хрустящих тостов, запив всё это хорошим крепким чаем. Я заметил кружевной край нового носового платка, торчащего из кармана передника миссис Хадсон, и мне показалось вероятным, что в обозримом будущем мы будем видеть это зрелище каждый день, поскольку Холмс подарил ей дюжину лучших французских льняных носовых платков. Я также уловил слабый намёк на лавандовую туалетную воду, которую я подарил нашей грозной хозяйке. В общем, в это ясное декабрьское утро на Бейкер-стрит, 221Б, казалось, жила очень довольная семья.***
Вскоре после завтрака Холмс начал готовиться к выходу по своему обычному поручению в День подарков. Я некоторое время наблюдал за ним, а затем аккуратно сложил газету. − Сегодня прекрасный день для вашей традиционной прогулки по переулкам и лачугам Лондона. Лучше, чем прошлогодний холод и лёд. Он был занят тем, что набивал карманы своего пальто множеством маленьких хлопчатобумажных мешочков, которые в ответ звенели от монет внутри. − Вообще-то я думал сопровождать вас сегодня, мой дорогой друг. Если вы, конечно, не возражаете против моего общества. Холмс посмотрел на меня, явно удивлённый моими словами, и, без сомнения, справедливо, поскольку я никогда раньше не предлагал ничего подобного. Но, учитывая недавние изменения в наших отношениях, я чувствовал, что это то, что я хотел сделать. − Вы ничем не обязаны, − начал Холмс. Потом он замолчал и просто посмотрел на меня. − К чёрту всё это, − сердито сказал он. Холмс редко употреблял ненормативную лексику, поэтому я пришёл к выводу (да, я иногда так делаю), что это что-то значит для него. − Ваша компания всегда всё улучшает, Уотсон, так что действительно чувствуйте себя обязанным и идите со мной. Я не удержался и улыбнулся ему, прежде чем взять своё пальто и шляпу. Мы задержались в прихожей на первом этаже ровно настолько, чтобы Холмс успел отдать Билли один из маленьких мешочков, а я передал ему несколько монет. Он произнёс подобающее «спасибо», чему, несомненно, способствовал внимательный взгляд, который не спускала с него миссис Хадсон, стоявшая рядом. Он с готовностью открыл нам дверь, и мы вышли наружу. Холмс протянул мне руку, я обхватил её своей, и мы вышли в солнечный день.***
Хотя я не был новичком в самых мрачных аспектах Лондона, в этой огромной выгребной яме, как из-за моего времени с Холмсом, так и из-за моей роли врача, некоторые уголки, которые мы посетили в тот День, всё ещё удивляли и пугали меня. Холмс намеревался раздать мешочки с монетами как можно большему числу своих подопечных нерегулярных войск. Дети ютились в обшарпанных комнатах, родителей не было видно. Или они жили в импровизированных лагерях, расположенных на каменистых полосах земли под мостами города. Холмс не покровительствовал им и не выражал бесполезной жалости к их положению. Вместо этого он раздал монеты, любезно прокомментировал погоду или вероятность того, что скоро будет, как выразился один нахальный парень, «чертовски хорошее дело об убийстве». Одна из немногих девушек, которых мы видели, щеголяла грязной розовой лентой в спутанных грязных волосах. Холмс похвалил её за это, и она просияла. − Леди бросила её прямо на тротуар, − сообщила она, с гордостью прикасаясь к полоске атласа. − Вы можете это понять? − Глупая женщина, − сказал Холмс, протягивая девушке мешочек. Как и каждый ребёнок, которого мы видели в тот день, она сказала осторожное «спасибо». Я решил, что в следующем году возьму с собой хотя бы элементарную медицинскую сумку, чтобы, по крайней мере, я мог обработать их царапины и ушибы. Нам потребовалось несколько часов, чтобы завершить этот Детский крестовый поход, и солнце начало опускаться, когда мы наконец добрались до Бейкер-стрит. Я был более чем готов к чаю, но всё же остановился перед дверью, прежде чем открыть её. − Вы понимаете, что человек, за которым я наблюдал сегодня, был полной противоположностью тому, кого я изображаю в своих рассказах, не так ли? Мы поднялись по лестнице, и Холмс уже вешал пальто на крючок, прежде чем повернулся ко мне с ухмылкой. − Значит, раз в год я становлюсь человеком, вы это хотите сказать? Я пересёк комнату и достал бутылку виски из шкафа; после нескольких часов на холоде мы оба заработали по глотку, ожидая чая. Мы взяли виски, устроились в креслах перед камином, и именно тогда я наконец ответил на его вопрос. − Вы всегда человек, Холмс, и никто не знает этого лучше меня. Если вы решаете показать миру другое лицо − с моей помощью − я понимаю, почему. − И я действительно понимал, что было бы менее опасно, если бы мир верил в идею холодного, бесстрастного консультирующего детектива, противостоящего злу в этом современном Лондоне. Особенно, учитывая наши отношения, это была неоспоримая правда. И, к своему стыду, я в частном порядке признался, что испытывал какое-то недозволенное удовольствие, зная, что я, вероятно, единственный человек в мире (за исключением его семьи, конечно), который знал и по-настоящему понимал безумного гения Шерлока Холмса. Принесли чай, и миссис Хадсон угостила нас тёплыми булочками со сливками, что напомнило мне, что есть и другие люди, которые ценят Холмса и готовы оказать ему любезность. Я откинулся на спинку стула и отхлебнул самый желанный чай, в то же время ещё раз поздравив себя с выбором зелёного галстука, который так восхитительно подчёркивал и длинную бледную шею, и глаза Холмса. Не говоря уже о моём превосходном выборе серебряной булавки, которая так хорошо подчеркивала платиновые оттенки в его зелёных глазах. По-своему, похоже, я тоже был немного гением.***
Несколько часов спустя, когда наш ужин остался лишь приятным воспоминанием, а дверь была заперта на ночь, я вошёл в гостиную в новом халате, который подарил мне Холмс. Это было, безусловно, более роскошно, чем моя повседневная одежда из приглушённого клетчатого хлопка. Действительно, я чувствовал себя довольно декадентски. Халат был сшит из тяжёлого шелка тёмно-коричневого цвета с золотой каймой. Я не хотел думать о цене. Когда я вошёл в комнату, Холмс оторвал взгляд от старинного тома о ядах, присланного ему братом. Он уставился на меня. Я принял позу, мало чем отличающуюся от позы манекена в каком-нибудь прекрасном магазине. − Итак, − сказал я. − Хорошо ли я выгляжу? Холмс сглотнул. − Вы прекрасно выглядите, − пробормотал он. − И я не могу дождаться, чтобы снять его с вашего тела. Я услышал жар в его голосе. − Сначала немного виски, я думаю. Мы сидели бок о бок на диване, прижавшись друг к другу от плеча до колена. Холмс положил свободную руку мне на бедро, разглаживая шелк на плоти. Его рука была тёплой и невыразимо нежной. Довольно необычно для нас, что разговора не было. Мы просто пили виски и предавались сладким медленным поцелуям. В такие моменты я чувствовал, что меня не только любят, но и лелеют. Мне пришло в голову, что этот нежный человек был тем, кого я любил. Когда виски кончились, а сладкие поцелуи стали менее невинными, мы встали, взявшись за руки, будто даже короткая разлука была невыносима, и отправились в постель. Верный своему слову, Холмс очень скоро лишил меня не только халата, но и ночной рубашки, и я так же обнажил его. Мы занимались любовью, и это был самый драгоценный подарок из всех.***
Добавление: С моей стороны было бы упущением не упомянуть, что на следующий день, когда мы шли по тропинке вдоль Темзы в погоне за убийцей-поджигателем, я не мог не наблюдать за Холмсом. Он прибавил скорость, перепрыгнул через небольшой забор и повалил негодяя на землю. Я присоединился к нему, удерживая мужчину, пока медлительные констебли Лестрейда не смогли догнать нас. Всё ещё тяжело дыша, я встретился взглядом с Холмсом, который был полон радости погони и победы, и подумал: «Вот человек, которого я люблю». Чувства, как, я уверен, согласился бы Холмс, сложны.