***
Миссис Хадсон приготовила нам особый ужин вечером 24-го числа. Я мог бы сказать, что мы пообедали по-королевски, за исключением того факта, что я не раз присутствовал на обеде во Дворце, а еду там подавали в лучшем случае посредственную. Когда наша хозяйка берётся за это дело, она может обеспечить не только хороший шотландский завтрак, но и самый прекрасный праздник в канун Рождества. Мы с Уотсоном наслаждались нежной жареной свининой и желе, а также пастернаком, печёными яблоками и картофелем, всё это подавалось с хорошо выдержанным французским вином. Мы ели в знакомой тишине, если не считать пары мимолётных замечаний о вкусе еды. Ни один из нас не чувствовал необходимости заполнять каждый момент бессмысленным разговором, что действительно является благословением. В общем, это был очень приятный вечер. Когда остатки еды были убраны, мы сели перед камином с бренди и трубками в руках. Уотсон некоторое время смотрел на пламя, а затем начал рассказывать одну из своих историй о своём пребывании в Афганистане. Это тема, которую он, в отличие от многих «старых активистов», затрагивал лишь в редких случаях. Поэтому я всегда слушал с особым вниманием, когда он удостаивал меня чести делиться такими вещами. Этот конкретный эпизод был совсем другим Сочельником, проведённым на далёком поле боя, среди тяжело раненых и умирающих. Тем не менее, каким-то образом мой добрый Уотсон превратил это в историю надежды и искупления, а не в историю крови, смерти и страданий. Что, конечно, не должно было стать сюрпризом для меня, нераскаявшегося наркомана сомнительной морали, которого он сумел превратить в героя для британской читающей публики. Джон Уотсон − человек, который может добыть золото из самой бесперспективной мякины. В остальной части дома было очень тихо к тому времени, когда мы загасили огонь, заперли дверь и удалились в спальню. Мы оба чувствовали тепло и были очень довольны жизнью. Уотсон рассеянно напевал рождественский гимн, пока мы медленно раздевали друг друга. Не утруждая себя ночным бельем, мы вместо этого скользнули голыми, как новорожденные младенцы, в тёплую уютную постель. Я повернулся к нему, и он встретил меня с улыбкой и блеском в глазах. Хотя я, по общему признанию, не проводил никаких исследований и не написал монографии на эту тему, кажется вероятным, что, как и мы двое, другие пары имеют определённое разнообразие в способах выражения своей привязанности в физической сфере. Иногда, чтобы быть грубыми, мы трахаемся. Быстро, яростно и плотски, как самые низкие из животных. В других случаях это происходит медленно и знакомо, будто мы были вместе десятилетиями. В таких случаях я иногда представляю, что это так и есть, и что мы оба старые и седые, с грузом лет позади. Я вижу коттедж, пасеку и собаку. И я вижу Уотсона, немного ссутулившегося с возрастом, возможно, снова нуждающегося в трости, но с глазами, которые всё ещё сияют от моего прикосновения, даже если руки, ласкающие его, морщинистые и пятнистые от возраста. Можно было бы подумать, что такое видение двух стариков, уже не героев, бегающих по улицам Лондона, раскрывающих преступления и имеющих нелепые приключения, а вместо этого хрупких и немного забывчивых, будет угнетать, но это не так. Всё, что я чувствую − это благодарность и что-то сродни радости. Наши сердца всё ещё будут гореть, пылая, возможно, немного умеренным физическим желанием, но со временем любовь только возрастет. Я в этом уверен. В этот сочельник мы с Уотсоном собрались вместе просто, нежно одаривая друг друга выражениями любви и желания, нашёптывая нежности музыке, под которую мы исполняли наше вечное па-де-де. И когда мы закончили, мы произнесли имена, которыми так редко пользовались. − Шерлок, − вздохнул он. − Мой Джон, − ответил я. Он провёл рукой по моим спутанным волосам и снова улыбнулся. − Когда мы состаримся, − сказал я, − у нас будет собака, и я буду всё время звать вас Джоном. − Я с нетерпением жду этого, мой дорогой Холмс, − прошептал он. Больше разговоров не было, и вскоре мы заснули, продолжая прижиматься друг к другу.***
Я проснулся вскоре после рассвета. Уотсон крепко спал, слегка похрапывая, как иногда делал. Понаблюдав за ним несколько минут, я выскользнул из постели, завернулся в свой самый тёплый халат и пошёл в гостиную. За ночь в комнате похолодало, и я потратил некоторое время на то, чтобы развести огонь. Чашка чая звучала восхитительно, но в доме по-прежнему было тихо, и, учитывая время дня, мне не хотелось будить кого-либо только для этой цели. Вместо этого я подошёл к окну и посмотрел на Бейкер-стрит. Больше людей, чем можно было ожидать, уже было на улице, это были либо те души, которые всё ещё должны трудиться, несмотря на праздник, либо, возможно, те счастливчики, которые ехали присоединиться к семье или друзьям в праздничный день. Я слегка улыбнулся, увидев несколько потрёпанного Санта-Клауса с тяжёлой холщовой сумкой на плече, направляющегося к станции метро. Пока я наблюдал, на углу внизу собралась небольшая группа колядующих. Удивляясь, с какой стати они готовились петь в такой ранний час, я приоткрыл окно ровно настолько, чтобы услышать, как они начали зажигательную версию «О, святая ночь». Всё это было довольно нелепо, но только тот факт, что я не хотел будить Уотсона, удержал меня от того, чтобы поднять скрипку и аккомпанировать им. Продолжая петь, они двинулись в направлении ближайшей церкви, за ними последовали несколько оборванных людей, которых привлекла музыка. Что и было их целью с самого начала, решил я, узнав среди группы нескольких солдат моих нерегулярных войск. Я мимолётно понадеялся, что святые люди будут помнить о своих кошельках. Похоже, мой цинизм не отдыхал. Я закрыл окно, проверил огонь в камине и вернулся в спальню. Всё ещё в халате, я скользнул обратно в постель и обнял Уотсона, который слегка пошевелился и прошептал что-то, чего я не расслышал. Умиротворённый, я просто лежал в его тёплых объятиях, пока почти час спустя он не открыл глаза и не улыбнулся мне. − Сегодня Рождество, Уотсон, − сказал я. − Действительно, − ответил он. Мы праздновали по-своему.